Зоя почувствовала, когда это произошло, потому что в следующую секунду молния отбелила серую завесу дождя, и поток ветра подхватил и унес паровозную крышу как-то совсем комически, будто великан из детской сказки. Раскинувшийся небосвод ослепил молочным светом, над головой блеснули серебрящиеся голые ветки, качающиеся, как корабли на штормовых волнах, и посверкивающие чешуйками спрятанных в коробочки почек.
Дождевые капли упали на Зоино лицо, ладони бессильно повалились на землю, шлепком подняли брызги глинистой грязи. Зоя закрыла глаза.
Она больше не хотела их открывать.
Уже потом она просыпалась и снова проваливалась в беспамятство. Стучали копыта, под колесами хлюпала слякоть, вокруг переговаривались, обсуждали крушение поезда. Ей казалось, она чувствовала сухой пряный запах сена и сладкий аромат только что испеченного хлеба. Она видела Дарклинга – он нашел ее в конюшне, когда она снова сбежала с завтрака. Рука, которую он ей протянул, была холодной и гладкой, как позабытая в саду фарфоровая чашка.
Она видела Юриса – его волосы цвета ржаного хлеба были заплетены в тугие косички, вокруг пояса повязан засаленный белый фартук, а руки все черные от копоти. Он налил в стакан топленого молока, поставил его на стол перед мальчиком.
Потом Зоя слышала, как Женя сказала: «Ты не должен это видеть». А Николай ответил: «Не думаешь ли ты, что после всего меня испугает пара окровавленных простыней?». Николай был жив. Зоя знала, что этого было достаточно. А если он и говорил что-то еще, она этого не помнила.
Когда она, наконец, пришла в себя, она лежала в чьей-то кровати, на железном изножье был выкован ангел, в свете свечи на него легла синяя тень, а величественная мебель в темноте вся упростилась до очертаний.
В голове было пусто, словно Зоя долго не спала ночью или выпила слишком много кофе, но усадьбу графа Бронского она все равно узнала. Роскошные декорации жизни равкианского министра финансов.
Когда она пошевелилась, боли не было, разве что ощущение, что тело ей не принадлежит – последствия целебных гришийских отваров, которыми ее поила Женя, и только. Зоя не собиралась думать ни о чем другом.
Николай сидел у ее постели, на коленях лежала книга с пятнами от чая на замасленных страницах, но по его стоящим на месте глазам Зоя поняла, что он ее не читал. Николай не заметил, что она проснулась: был погружен в свои мысли, и Зоя знала, о чем он думал.
Он выглядел старше, при свете одной только свечи его волосы казались темнее, не сливочного цвета, как днем, когда солнце выбеливает его всклокоченную макушку. Голова перебинтована, следы крови на марле побагровели. Лицо и шея все в царапинах и ссадинах, мутнеющих до цвета сырого мяса. Зоя вдруг подумала, как сейчас выглядела она – так, словно это было важно.
Она облизала губы, ощутила языком корочку запекшейся на них крови.
– Бронский любит почесать языком. Зря вы отсюда сразу не ушли, ваше величество, – хрипло сказала Зоя и понадеялась, что это прозвучало с уколом. Ей казалось, что если она помолчит еще немного или не усмехнется, Николай услышит треск внутри нее, высокую ноту отчаяния.
Его взгляд метнулся к ней, он выглядел так, словно просидел у ее постели несколько дней. Зоя заметила, что на тумбочке у кровати стояла нетронутая чашка, от нее пахло кофе и чем-то кислым, похожим на испорченное молоко, хотя в комнате было так холодно, что стучали зубы. Печенье с ягодным желе, казалось, давно засохло.
– Разве ты не знаешь, дорогая Зоя, что я никогда не упустил бы шанс подать тебе стакан воды, когда ты этого попросишь? – шутливо спросил он, но глаза его оставались серьезными. Он не касался ее – наверное, думал, что она его оттолкнет. Зоя не была уверена, что сделала бы это, если бы он попытался. Но так было лучше.
– Не надейся, что когда-нибудь я стану настолько беспомощной, чтобы просить у тебя стакан воды, – фыркнула она, хотя они оба знали, что прямо сейчас все было именно так. – Твоя голова…
– Просто царапина, – перебил Николай, но это тоже было неправдой. Зое вдруг показалось, что мужчину, который сидел перед ней, она не знала.
Но потом Николай наклонился и обхватил руками ее ладонь, и она снова увидела перед собой того человека, с которым спорила за завтраком, на которого смотрела по утрам, когда он спал, и который был отцом ее ребенка даже несмотря на то, что никого ребенка больше не было. Он был отцом так же, как она – матерью. Такое нельзя просто взять и забыть.
– Ты не обязан быть здесь со мной, – в конце концов, повторила Зоя. – Я тебя об этом не просила.
– Все так. Но вот какая штука: я уверен, что не брошу тебя в таком состоянии.
– Какое хорошее слово для этой ситуации – состояние, – снова фыркнула она и попыталась привстать, чтобы дотянуться до стакана воды, но Николай ее остановил. Он протянул ей его сам, а Зоя приняла его, потому что, в конце концов, что ей оставалось делать?
Но руки тряслись, поэтому Николай сжал их и помог ей отпить. Вода в стакане была холодной, какой-то будто ненастоящей, с металлическим привкусом, словно Зоя пила ее из железной кружки в портовой таверне. Поиться с чьей-то подачки было унизительно, но куда хуже смотреть на Николая и видеть, как он глядит на нее с застывшим от жалости лицом.
Она отодвинула от себя кружку рывком, вода выплеснулась на ее одежду – простая белая рубашка, пахнущая лавандовым мылом, сверху – овечий свитер; наверное, Женя ее переодела. В ней, в этой одежде, кричащей о чистоте домашнего, привычного, Зоя чувствовала себя уязвимой.
Николай, конечно, все понял. Он отодвинулся, посмотрел на нее с усталостью старика, только и желающего, что поскорее умереть. Стакан он отставил обратно на тумбочку, на то же место, левее блюдца с печеньем. Вернул комнате исходную безликость.
– Ведь это и мое бремя, Зоя. Но ты несешь его одна, хотя вовсе не обязана. Я слишком долго полагался на твою защиту, но это я должен был тебя защищать. И вот ты снова меня спасаешь. Какая-то это неправильная сказка.
– А разве жизнь похожа на сказку? Большинство людей усваивают, что это не так, годам к пяти, а мне казалось, из этого возраста вы давно вышли, ваше величество, – поддела Зоя, хотя, конечно, знала, что Николай просто пытался ее ободрить.
– Ты не обязана жертвовать чем-то ради моего спасения. Мы оба знаем, что я могу прекрасно справиться сам.
– Святые, ты можешь хотя бы на минуту перестать быть таким самонадеянным? Ты всего лишь обычный человек, ты отказник, – выдохнула Зоя. – И единственный живой Ланцов. Я поклялась оберегать тебя. Оберегать Равку. Я – твой генерал, лучше которого тебе уже никогда не найти. Мое место во Второй армии, а не на соседнем с тобой троне.
Все могло бы быть по-другому: она могла бы посмотреть на него, показать, как им с ним хорошо, хорошо вдвоем. Но она на него не посмотрела, а он не посмотрел на нее. С привязанностями всегда так – ничего хорошего от них не жди.
– Тебе нужно набраться сил. Признаю, дел у нас много, – Николай накрыл ее ладонь сверху и похлопал по ней – дружеский солдатский жест.
Больше он ничего не сказал, и она тоже.
Так все и закончилось.
========== Король и генерал ==========
Вообще-то, Николай знал, что для того, чтобы стать монархом лучше, чем его отец, он должен быть взрослее, должен перестать прикрываться своим эго, как одеялом. В конце концов, что бы про него ни говорили, он был достаточно умен, чтобы признать свои недостатки, пусть пока и в лице одного только себя.
Он позволил Зое забавляться с ним, приходить и уходить, когда ей вздумается, и что вздумается говорить, даже в присутствии его кабинета министров. В глазах других они были командой, отлаженной системой, на зависть всем работающей, как часы.
К тому же Николай был человеком новых взглядов, и если бы кто-то однажды за обедом или охотой вдруг вспомнил, как генерал Назяленская, еще до войны, кутаясь в шаль, каждую ночь выходила из Большого дворца, то уместно было бы списать это на их товарищество, внезапную безыскусную близость.
