Николай, наверное, понял, что Зоя тут не бывала. Решил, что она все продолжала считать это тем подарком, который уже тогда не смогла принять.

Но это был не просто подарок, не просто дом: стены, овсяного цвета мезонин, пара флигелей с осыпавшейся бледно-желтой штукатуркой, увитые виноградом и лимонником беседки-ротонды. Это была вера в то, что однажды в этих стенах снова будут смеяться дети, что кто-то кого-то еще будет здесь любить.

Николай хотел, чтобы Зоя была счастлива. С ним или без него. Вот чем на самом деле был этот дом – местом, где Зоя однажды начала бы новую жизнь.

Она представила, как ложится в постель с другим мужчиной; постель супружескую, и мужчина этот – ее супруг. Как его рука оборачивается вокруг ее талии. Зоя так долго отгоняла от себя этот образ, что не заметила, когда он вдруг стал ощутимым, реальным. Когда чужой человек, всего-навсего отголосок, какая-то зыбкая идея сделались более вещественными, более понятными, чем Николай.

Уже теперь Зоя понимала: тогда только и нужно было сказать, что если однажды она, упаси ее святые, и станет чересчур сентиментальной, то Николай будет рядом, чтобы взглянуть на ее отвратительную вышивку специально для его наволочки. Или на омерзительные вязаные пинетки, до того унылые, что этому позавидовал бы сам Адрик.

А потом Зоя увидела: полоса ворсистого света, приоткрытая дверь. Когда она толкнула ее, рука напомнила о себе болью, которая в тот же миг позабылась, вдруг стала чем-то неважным.

Первые лучи солнца отскакивали от детской колыбели, дробились на полоски света, высвечивали пылинки в воздухе, сладком от запаха яблок и меда. Растрескавшиеся оконные рамы открыты, на стенах – запыленные семейные портреты; на одном мальчик лет трех, его золотистые волосы закручиваются в спирали, как яблочная кожура только из-под лезвия ножа. Николай. Его старая детская.

Зоя заметила его сразу: мужская фигура в кресле, локоть упирается в полированный подлокотник, голова опущена на руку. По тому, как ровно вздымалась его грудь, Зоя поняла, что он спит.

В этой комнате Николай бывал не раз – достаточно было присмотреться, обратить внимание на дыхание жизни в простых мелочах: ровный рядок расписных корабликов на комоде, с которого стерли пыль; тут и там на ковре – следы илистой грязи. Стены, хранящие старые тайны, как верный друг.

Может быть, Зоя должна была прямо сейчас уйти, оставить Николая наедине с детскими воспоминаниями, с этими мыслями, принадлежащими только ему, мыслями, в которых Зое места не было. Оставить его наедине с их общей болью, о которой между делом не расскажешь попутчику в вагоне столичного поезда.

Зоя могла уйти, но в этот раз она осталась. Села рядом, подтянула под себя ноги и посмотрела на Николая. Она не разбудила его. Зое подумалось, это оттого, что время в усадьбе средь яблонь и лип, и кустов смородины, и дикой земляники словно бы замерло. Не было никакой опасности, не было никаких страхов. Никакой страны, никакой царской казны. Были только они и покачивающаяся на ветру колыбель.

В то утро Зое снова снился сын, но она больше не пыталась отыскать его в тумане.

Теперь Николай держал мальчика на руках. Показывал ему тигрят, убегающих вдаль по расшитой снежным узором поляне.