Она старалась сдерживать крик – но лучше было этого не делать, так как венам на лбу и шее становилось невыносимо тесно. Пот со слюнями смешались воедино, но женщина не позволяла себе кричать – она ведь сильная, а значит – обязана сдерживаться. Не зря же ее воспитывала мать, тратя свои лучшие годы и отказывая себе во всем, принося себя в жертву во благо обществу. Во всяком случае, в это верила она. Она и еще миллионы таких же порядочных, сильных женщин.

Жаль, страдающая женщина не видела своего выражения лица и своего облика в целом: тогда она бы поняла, что крик бы просто не смог сделать это зрелище еще более пугающим.

За два часа до происходящего молодой человек торопился на встречу, способную изменить его будущее. На приготовления ушел целый час, и его мать, в неубиваемом фартуке, старательно выглаживала брюки для своего ненаглядного. И в самом деле, как она могла ему отказать – ведь его тридцатилетние щечки были все такими же румяными, как и в тот раз, когда она впервые взяла его, трехкилограммового, на руки.

Серые брюки со стрелками, белая рубашка – было жарковато, но он спешил, перебегая дороги во всех положенных и неположенных. Срезал углы, перешагивал трамвайные рельсы. Нужно было пробежать через остановку, которая была совсем не по пути, так как там торговали цветами бабульки. Выбрав то, что нужно, завидный жених удостоился восхищенных взглядов женщин в плотных чулках, туфлях с декоративными пуговками и юбках с завышенной талией, мол «какой мужчина» – спортивный, любящий, аккуратный. А он мчался, словно и не замечал всего этого, – то ли, потому что спешил, то ли, потому что был до смерти напуган и в то же время возбужден: он знал, что уже очень скоро его жизнь изменится навсегда. Одно успокаивало: мысль о его маме – женщине мудрой, которая и во всем поможет.

Руслан спешил к своей Людмиле, хоть он вовсе не Руслан, а она… а она – да, Людмила…

Но вот все позади, раздался долгожданный крик, за ним последовали улыбки облегчения. Доктора поздравили мать и увезли ее в палату.

– Люд, ну что?

Мужчина, только что ставший отцом, был взволнован, суетился, ставя цветы в вазу, стараясь не обращать внимания других женщин в палате и делать вид, что они только вдвоем. Люда только вздыхала с облегчением и сжимала руку мужа, особо не понимая, насколько хорошо у них все сложится в будущем. Но она сильная женщина и сделает все как надо, станет для Паши лучшим и большим, чем мать, к которой он так привязан, она будет стараться, работать, готовить, стирать, убирать, слушать, советовать, не придираться – ведь теперь у нее есть еще и сын – теперь жизнь пойдет как надо.

Прошло два дня, Людмила полностью отошла от родов и вошла в обычный ритм. Так уж сложилось, что молодой семье приходилось жить с мамой Павла, но «приходилось» – очень громко сказано, ведь это обычное дело: «двушка», семья и мама мужа. Есть кухня, ванная, в каком-то смысле им даже повезло: квартиру получил отец Паши, после чего он вскоре помер. С Людой же они познакомились на государственной отработке, после университета – оба пять лет трудились учителями в деревне, за триста километров от города. Только Пашу направили туда из города, а Люда жила в соседней деревне и каждый день ходила на работу пешком – по 5 километров туда и обратно.

Трудно говорить о купидоне, выстрелившем им в сердца, но она была самой подходящей партией, а он ей и подавно, а главное – люди одобряли их союз, они смотрелись гармонично, естественно, не выделяясь.

Когда отработка закончилась, молодые люди расписались: ее мама даже всплакнула, его тоже, но неизвестно – то ли от радости, то ли еще от чего… Паша забрал невесту в город. Было начало шестидесятых, они устроились на работу в школу.

Ни словечка сплетен, ни пятнышка на одежде, ни рюмки горькой в умелых руках Людмилы, а только лишь тетради, портфель да авоська – ну никак им не удавалось порадовать приподъездных судей, безукоризненных коллег и любящую мать Павла. Они словно растворялись в воздухе: ведь если ты «не на языке», неважно у кого, значит тебя и вовсе нет. А теперь еще и мальчик… От мужа… Здоровый… Наследник… Скукотища.

Семья спокойная, мальчик особых трудностей не доставлял, помогал по хозяйству и иногда подглядывал за мамой, не специально – зайдет, например, на кухню и замрет: что-то ему подсказывало, что не стоит подходить к матери ближе. Становилось как-то неловко – мама же сильная – но звуки и поза говорят об отчаянии, отражаясь от стен всхлипами. Тогда он посмотрит секунд десять и неслышно ускользнет: его никто не учил тому, что нужно делать, если мама вдруг заплачет. Да и что вообще ее могло не устраивать? Какие у нее на то причины – все здоровы, занятий полно: утром завтрак, работа, ужин, стирка, по выходным уборка, сходки коллектива, о чем она только думает… Мальчик тогда полагал, что он еще слишком мал и не понимает некоторых нюансов, а спрашивать было неловко… лучше он уйдет и вернётся, когда на ужин позовут.

Люда и не знала, что сын видел ее в минуты слабости, иначе сгорела бы со стыда.

За пару минут приведя себя в чувства, она уже обрезала прогнившие луковицы, вялый картофель, проваривала кости на бульон и готовила ужин. Ей грех жаловаться – это она понимала – только ничего не могла с собой поделать: порой просто становилось невыносимо тяжело, особенно, когда у них появился второй сын.

Мальчики подрастали, а лицо Людмилы стало сползать вслед за уголками рта и глаз. Павел помогал, они оба по мере возможности подтягивали других школьников по учебе – только вот кожа лица от этого не подтягивалась. Но иногда их родители благодарили картофелем, крупами, иной раз и масло перепадало, некоторые отдавали старую одежду, которая приходилась весьма кстати их детям.

Эта семья была отнюдь не несчастна – у них были такие же друзья, все люди вокруг находились в похожей ситуации, так что им и в голову не приходило, что живут они как-то не так: чем же они лучше других-то! Ведь Новый год всегда шумно отмечался под «Голубой огонек», на Восьмое марта они получали благодарственные письма и открытки, и теперь впервые новым указом этот день стал официальным выходным, как и День Победы 9-го мая, и даже на речку летом можно было отправить детей и самим искупаться в прохладной воде в заслуженный отпуск, а перелистывание альбомов с марками приводило членов семьи в полный восторг.

Ребята подрастали, становились более уверенными, проявляли инициативу, и к тринадцати годам старший уже начинал подрабатывать. Его предпринимательская жилка всегда становилась поводом для веселья и сопровождалась словами типа «не занимайся глупостями, иди картошку из погреба достань». Частенько после таких вылазок в погреб он возвращался с банкой сгущенки или майонеза – деликатесы! Единственное – ему приходилось жертвовать картофелем, за что он вознаграждался не только недоумевавшими взглядами всей семьи, которая осталась без ужина, но и парой десятков пинков, а то и отпечатком железной бляхи ремня на узкой детской попе.

Но космонавта не остановить, его вера несокрушима, и все преграды на своем пути Гоша воспринимал, как вызов, который он обязательно преодолеет и станет сильнее. Как и большинство мальчишек в 60-х и 70-х, он мечтал покорить космос. Это дело не из легких – не зря же на тот момент учителей было не счесть, а вот космонавтов раз-два и обчелся: Юрий Гагарин, Валентина Терешкова… Но больше, конечно, Юрий Гагарин… Сейчас сложно судить, знал ли мальчуган о Ниле Армстронге, но вряд ли это как-то повлияло бы на его судьбу; может быть, только помогло бы осознать, что его народ не одинок, и мир гораздо шире, чем кажется…

Этот мальчишка стал одним из тех, кто был обречен стать участником исторических перемен, и все это происходило под «Упал, очнулся, гипс» и «Кто не работает, тот ест». Это было непростое время, из абсолютного серого морока оно бросало его к оранжево-зеленым краскам хиппи – и обратно, а потом снова и снова, но он не отставал. Хоть до хиппи он так и не дорос, зато дорос до окончания школы и твердо решил служить родине, уважать старших, обучаться их мудрости и потакать общественному мнению, ибо без него никак, и народ не дремлет.