Аспект изучения или некоторая модель не вытекают из того или иного философски — методологического построения, а диктуются исключительно практическими соображениями решаемой задачи и наличным «техническим инструментарием». A основные сомнения, например, у английского историка Арнольда Тойнби — идеально ли подходит выбранная модель для поставленной задачи исследования истории, и нельзя ли будущему учёному посоветовать лучшую? О прошлом можно судить на основе изучения его «следов» в настоящем, т. е., тех предметов, которые возникли давно, но не исчезли вместе с прошлым, а дошли до нашего времени. Это могут быть разного рода сооружения (египетские пирамиды, Парфенон в Афинах, Кремль в Москве, и многое другое), ископаемые предметы, использовавшиеся в различных видах деятельности (остатки посуды, ножей, наконечники стрел, воинские доспехи и др.), предметы религиозного поклонения и произведения искусства (захоронения, иконы, скульптуры, портреты, украшения и т. д.). Деловые документы (донесения, записи хозяйственной деятельности) и, наконец, специальные описания исторических событий (хроники, летописи, письмена) и воспоминания современников. Историк должен выбирать и описывать исторически значимые факты или всё многообразие примеров, нуждаясь в критериях выбора и языке их описания. Эти критерии в общем случае зависимы от предшествующей концепции, где, например, единицей истории — духовной действительности принимается «общественно-экономическая формация» у Маркса, в одном случае, или так называемая «прогрессивная цивилизация» у Тойнби, в другом. В теории исторической мысли издавна сложились концепции, бытующие и сегодня.
Первая культурно-историческая концепция была впервые декларирована Геродотом, который противопоставил Европу Азии. Здесь под Европой он понимал систему эллинских полисов, а под Азией — персидскую монархию (впоследствии пришлось добавлять и другие культурно-исторические области).
А другая всемирно-историческая концепция или концепция «империй» трактовала историю народов как единый процесс прогрессивного развития, более или менее захвативший все области, населённые людьми. Впервые она была сформулирована в Средние века как концепция «четырёх империй» прошлого: ассирийской, персидской, македонской, римской, и пятой — «Священной Римской империи германской нации», возглавившей вместе с папским престолом католическое единство, возникшее на рубеже VIII–IX веков.
Когда же в XIV–XVI веках Реформация разрушила идеологическое единство Западной Европы и подорвала гегемонию Габсбургской династии (как бы тоже полномочных представителей Бога на Земле), всемирно-историческая концепция устояла и была просто переформулирована как концепция «цивилизаций», под которой понималась культура опять-таки Западной романо-германской Европы, причём православные «схизматики» и бывшие «язычники» были просто переименованы в «дикие» и «отсталые» народы. Эта система «европоцентризма» до Маркса воспринималась как сама собою разумеющаяся и не требующая доказательств[4]. Согласно А. Дж. Тойнби и его концепции возникновения, роста и распада «цивилизаций», единицами всеобщей истории стали считаться «общества», делящиеся на «примитивные» неразвивающиеся и развивающиеся или «цивилизации» (которых им вначале было насчитано 21).
Для лучшего понимания всемирной истории и генезиса мировой цивилизации в литературе были выделены переходные эпохи, выводящие из одной формации и подводящие к другой. Это «древность или эллинизм» как время перехода от Древности к Средневековью (1); «возрождение или ренессанс» — переход от Средневековья к Новому времени (2); и с середины ХIХ века — «переход от Нового времени к Новейшему» (3). Каждая из трёх эпох открывается придающим «зримость» индикатором эпохи — литературным шедевром, возвестившим о её наступлении. О первой эпохе возвестил трактат «О граде Божием» Блаженного Августина, о второй — «Божественная комедия» Данте Агильери, и о третьей эпохе, незаконченной с полётами человека в космос и на Луну, — «Коммунистический манифест» Маркса с «больным» вопросом Гумилёва: а «…не является ли наше время, эра технической цивилизации — особой исторической эпохой, к которой неприложимы закономерности, открытые при изучении истории, а не современности?» (Н. И. Конрад, Л. Н. Гумилёв).
1.1. О методологии марксизма и системности в истории общества
Уважаемый читатель! Начну с того, что я как специалист философских вопросов естествознания — логики и методологии современной науки, являюсь убеждённым сторонником, прежде всего, самой методологии марксизма и считаю марксизм наукой, подверженной тем или иным коллизиям, но не догмой и не религией. В научном мире считается естественным подвергать критике своих предшественников без лишних эмоций, сознавая, что новое поколение учёных может пересмотреть выводы или даже сами принципы, считающиеся в данный момент бесспорными [1–3].
Основоположники марксизма, создавая своё учение, как раз и подвергли беспощадной научной критике многочисленные теории предшественников. Остриё их критики было направлено против догматических представлений о вечности частной собственности на средства производства, вечности и, так сказать, естественности социального неравенства, классового строя общества, существования малоимущего и неимущего населения. Мы не стремимся догматически предвосхитить будущее — утверждал Карл Маркс — а желаем только посредством критики старого мира найти новый мир. По Марксу, люди сами творят свою историю, являясь одновременно и актёрами (объектами) и авторами (субъектами) всемирно-исторической драмы, творя историю в «революционной практической деятельности» на основе существующих объективных условий в системе общественных производственных отношений. Развитие человеческой культуры К. Маркс представлял, как процесс «опредмечивания» и «распредмечивания» человеческих сил и способностей. Когда человек создаёт новую форму или предмет культуры, он «опредмечивает» себя в ней, напротив, когда усваивает, открывает для себя нечто из «копилки» человеческого опыта, то «распредмечивает» чьи-то способности и результаты чьей-то деятельности.
Предметы культуры и воплощенные в них смыслы (включая орудия, инструменты, произведения архитектуры, художественные, научные, философские и иные, даже религиозные, тексты) существуют объективно, но в то же время предполагают субъектов с их субъективным миром. Во-1-х, ведь именно субъекты создают предметы культуры и их смыслы. Во-2-х, объективные смыслы, в т. ч., и те смыслы, которые пока никем не осознаются, могут существовать лишь постольку, поскольку имеются субъекты, способные их выявить, сделать собственным достоянием. И, в-3-х, если таких субъектов по каким-то причинам не имеется (умерли, погибли, забыли язык, на котором написаны тексты, и т. д.), объективность предметов культуры превращается в объективность физических вещей, а объективные смыслы утрачиваются [1–3].
Вместе с тем в развитии человека в условиях капитализма Марксом была вскрыта проблема и сформулирована концепция, так называемого, социального отчуждения, когда «собственное деяние человека становится для него чуждой противостоящей ему силой, которая угнетает его, вместо того, чтобы он господствовал над нею». В соответствии с учением Маркса человек является высшей целью развития общества и должен быть освобожден от всяких форм отчуждения, а для преодоления «отчуждения» должен «присвоить» себе весь мир, превратиться в деятельного «целостного», «универсального» индивида. Однако практика «реального социализма» ХХ века (несмотря на успехи культурной революции и индустриализации), как и практика капитализма уже ХХI века подтвердили наряду с традиционными и ряд принципиально новых форм отчуждения, в т. ч., авторитарного «цифрового капитализма». Дело в том, что жёсткая методика производства (или эксперимента) сохраняет (или устанавливает) не только пространственно-временную координацию в мире объектов, но и механическую структуру (алгоритм) телесных движений производственника или экспериментатора. В одной из ипостасей он предстаёт как рациональная «часть» измерительного прибора, то есть, современный «одномерный» «отчуждённый» рабочий, занятый чисто механическим трудом, или в другой ипостаси, тоже далеко не «универсальный» искусственный интеллект[5] компьютерной системы, например, военных дронов и/или авиационных диспетчеров.