Ойкава молчит, осмысливая, и разговор на этом исчерпывает себя. Теперь уже нет смысла переливать из пустого в порожнее. Но Тоору, прощаясь в дверях, еще раз наступает на «любимую мозоль». Отрешенно, покаянно, снова с досадой.

– Знаешь, а ведь мы с этим придурком Куроо даже поспорили: кто раньше разоблачит Савамуру, – он кутается в подаренный шарф и отводит глаза, быстро потея в теплом помещении.

– Тогда вы оба проиграли, – Суга усмехается по-доброму, выясняя, насколько для них обоих это оказалось важным, и немного лукавит, рассказывая о решениях Дайчи. – Это я его доконал с признанием. На что спорили?

– На желание, – изумленно выдыхает Ойкава – ублюдку Куроо еще хватило наглости ему соврать! А Коуши продолжает посмеиваться.

– Тогда ему я придумаю что-нибудь поистине «зверское», а тебя… – он умолкает, прикидывая варианты, и быстро приходит к единственно верному. – Тебя попрошу признаться. В чем угодно, о чем ты болтал тогда, заявившись ко мне пьяным.

– Я же не помню, – у Ойкавы дрожат губы, но Суга знает, что тот труслив не всегда. Иногда у него хватало смелости на самые несуразные поступки. Например, поцеловать Иваизуми или бегать с Дайчи по мокрым дорожкам.

– Ты и так знаешь, что бы мог или хотел мне сказать, – Сугавара пожимает плечами и надеется, что Тоору выберет правильно. – Не прямо сейчас и в любое время, когда будешь готов.

Он говорит ему обо всем почти открытым текстом и, судя по румянцу на щеках Ойкавы, попадает стопроцентно. Он знает, что тому будет нужно время, чтобы собраться с духом, но терпеливо настаивает – Ойкава обязан поделиться этим с ним, а у Коуши уже готов ответ на это признание.

***

К концу февраля они наконец узнают, где расположена часть Дайчи. Примерно – военные все еще продолжают носиться со своими секретами. А Суга теперь не может спокойно смотреть вечерние новости – им не должно так «повезти». И Дайчи – в первую очередь. Только в одном военные не лукавили – случись что, и родственников оповестят сразу же. И Коуши может только продолжать тревожиться и мысленно просить Савамуру быть осторожнее. Он обязан вернуться. Он обязан выжить. Он обязан прекратить трепать им всем нервы. Потому что все они пытаются бороться, а на возобновившихся играх, нет-нет, да мелькнет тревога. Во взгляде, в жесте, в будничной фразе. Раньше этого не было, а сейчас они вымотаны тем, что Дайчи ушел именно так – с развороченным сердцем, с потерянной целью в жизни, растрепанный и тоже на нервах.

И Сугавара и хотел бы порадоваться, когда с тем же вопросом к нему приходит Куроо, но не может. Потому что Ойкава был прав: Куроо мучается. Тоору не должен был ни в чем его обвинять, но посеял в Тетсуро сомнения. Естественно, это наверняка не изменит его ответ на чувства Дайчи, но заставит его оглянуться и понять. Понять, что Дайчи принимал в своей жизни куда более серьезные решения. Его ведь до сих пор никто ни к чему не обязывает – всего лишь нужно пережить и смириться. А когда Савамура вернется, возможно, еще раз поговорить. Но и на это Суга не загадывает – Дайчи придет совершенно другим. Но прямо сейчас он должен ответить хотя бы на одно письмо, хотя бы на один звонок и сообщение, чтобы Коуши знал, как тот справляется.

Сам он по-прежнему пишет в пустоту. О Куроо и его вопросах. О подрагивающих пальцах и напряженном взгляде – журналисту крупного еженедельника как не быть в курсе, что происходит в мире? Это Суге надо спрашивать: а не было ли чего-то такого, что могло бы нанести им неизлечимую травму, но Тетсуро лишь качает головой. Коуши страшно представлять, что у того творится в душе – он знал, что за всей этой напускной бравадой скрывается отзывчивое сердце. Как у Ойкавы, который раним, как тот пятилетний ребенок, и переживает гораздо больше, чем показывает – чуть ли не больше, чем сам Суга. И чем дольше у них нет новостей, тем сильнее.

Доходит до того, что в начале весны Ойкава снова появляется на пороге квартиры Коуши. Снова пьяным, и Сугавара тут же хмурится на покачивающееся тело, подпирающее его косяк.

– Бокал виски для храбрости, – отвечает Тоору на законное возмущение, но и правда, на этот раз хоть на ногах держится.

– Целый, залпом и снова на голодный желудок, – Сугавара даже не сомневается и ведет за собой на кухню – отпаивать чаем и продолжать сердиться.

– Ага, – безрадостно кивает Ойкава, но послушно усаживается за стол.

Молчит довольно долго, греет руки о кружку, а потом неглубоко вздыхает.

– Знаю, сейчас не самое подходящее время… – начинает он и тут же чертыхается себе под нос – подходящее вообще, наверное, невозможно выбрать. Но он больше не может молчать. – Я пришел исполнить то твое желание…

Он не краснеет, но в кружку вцепляется так, что Коуши боится, как бы она не лопнула в его руках. Только ожога и порезов ему не хватало к старым душевным травмам. Поэтому он решительно забирает у Ойкавы чай, а сам присаживается рядом, вторгаясь в личное пространство.

– Знаю, – уверенно кивает он. – Но ты обещал быть трезвым, поэтому молчи.

Тоору только глаза закатывает и, кажется, собирается возразить, но Коуши настаивает.

– Молчи, говорить буду я, – к черту эти «желания» – Ойкава должен был прийти к нему гораздо, гораздо раньше. – Потому что знаю все, что ты хотел бы и мог бы сказать.

Он прислоняется к чужому плечу, чувствуя, как Тоору застывает и действительно боится даже шелохнуться. Но и для Суги это – хоть и обдуманное, взвешенное, но отнюдь не самое простое решение.

– Давай попробуем, Ойкава, – говорит он через пару томительных минут, и Тоору тут же вскидывается.

– Попробуем что? – он хмурится, заглядывая в лицо Суги, и тот впервые видит его настолько серьезным и собранным.

– Все то, о чем ты болтаешь по пьяни, – Коуши не удерживается, вспоминая чужой бессвязный лепет, а Ойкава закономерно вызверяется.

– Если ты из-за Савамуры… Мне не нужны подачки! – рычит он и вот теперь заливается злым румянцем.

– Вот поэтому я и говорил тебе молчать, – Коуши тоже хмурится. – Вечно ляпаешь своим языком…

И вот тут Ойкава, перенервничав, срывается окончательно: разворачивает к себе лицом, резко наклоняется и целует, затыкая чужое возмущение своими губами. Ласкает быстро, коротко, но страстно – у Сугавары сердце заходится.

– Своим языком я могу не только «ляпать», – он отстраняется через десяток секунд, облизывает губы и все еще зол и раздосадован. Обижен совсем не на то, на что должен бы. – Если ты это подразумевал под своим «попробуем».

– Не так быстро, – Суга говорил совершенно не об этом! – Дайчи здесь совершенно ни при чем, но если продолжишь и дальше… пользоваться своим языком не по назначению, то сможешь применить его не раньше, чем Дайчи вернется.

Тоору хлопает глазами на гневную отповедь, не верит в то, что слышит и, вообще, подозревает, что все еще пьян и ему это мерещится. Вся его бравада мигом испаряется, и он вдруг вспоминает, где находится, зачем пришел и о чем говорит. И с кем.

– Уяснил? – все еще строго переспрашивает Коуши, а когда Тоору оголтело кивает, со вздохом начинает объяснять. – Это не жалость, не сочувствие и не нежелание обидеть. Ойкава… я говорю о том, что готов попробовать встречаться с тобой. А ты, как всегда, форсируешь и наглеешь.

Тот все еще пытается переварить, но когда Сугавара устало откидывается на спинку дивана, Тоору сам прижимается плечом и еще через несколько минут все-таки интересуется:

– Правда?

– Правда, – Коуши вздыхает, отпуская напряжение, и даже позволяет себе печально улыбнуться. – Как ты и сказал, время, может быть, и не самое подходящее, но это не значит…

Он умолкает, а Ойкава разворачивается и стискивает его в медвежьей хватке. Утыкается лбом в плечо и сорвано дышит, как будто не позволял себе глубоко вдохнуть весь этот идиотский разговор.

– Прости и… спасибо? – наконец выдает он, и теперь Сугавара улыбается открыто.

– Извинения приму, а вот благодарить навряд ли стоит.

Тоору молчаливо соглашается, а потом, когда Суга вспоминает об остывших бутербродах в микроволновке и поднимается на ноги, тянет того обратно. Спиной к чужой груди, в цепкие руки и хриплым выдохом в чужой затылок.