И чем больше Дайчи во всем этом увязает, тем лучше понимает тщетность всех своих попыток смириться. Чем больше он старается жить обычной, «приземленной» жизнью, тем лучше понимает – пора решаться. Он не сможет оставить мысли о Куроо – или молчать, или признаться. Погибнет он в любом случае, но можно выбрать способ: умирать долго и мучительно или быстро, но все так же оглушающе больно.

Но чем дольше он сомневается, тем становится хуже: скабрезности про Дайчи и Кетани не утихают ни через месяц, ни через полтора. К началу осени Куроо, Ханамаки и Мацукава уже всерьез выбирают ресторан для проведения свадебного торжества, а Савамура рычит и срывается – хватает Кентаро за руку и утаскивает посреди игры в соседний переулок. Ага, под свист Куроо и недоуменно-восторженный взгляд Тоору – что, неужели еще не дошло, что они с ним делают?!

– Сколько еще это будет продолжаться? – цедит Дайчи сквозь зубы. Он тяжело медленно вдыхает-выдыхает, успокаиваясь, а Кентаро смотрит с насмешкой. С насмешкой – и этот ублюдок, что первым полез к нему целоваться.

– Это ты меня сейчас сюда притащил. Это ты их провоцируешь. И это ты ничего до сих пор не отрицаешь, – фыркает Кетани, с интересом поглядывая на него. – Мне плевать на игры Ойкавы и эти слухи, но мне интересно, какую игру ведешь ты, Савамура.

– Никакую! – рявкает тот и хватается за голову – можно подумать, это так легко объяснить.

– Тогда чего дергаешься? – резонно спрашивает Кентаро. Уже абсолютно серьезно и привычно хмурясь. – Так, как будто я и правда тебе нравлюсь.

Дайчи встречается с ним взглядом, болезненно морщится и наконец выдыхает весь вспыхнувший гнев.

– Не ты.

– Тогда…

– Никогда, – и тут же он его обрывает. – Просто мне это надоело.

– Савамура, а ты, оказывается, неженка, – усмехается вдруг Кентаро, каким-то образом раскусив терзания Дайчи. – Ссышь признаться, тогда терпи.

Он сплевывает под ноги и разворачивается в сторону площадки, а Дайчи краснеет от новой волны злости.

– Я, по-твоему, железный? – обреченно спрашивает он, но пристраивается рядом и шагает в ногу. Кетани скашивает оценивающий взгляд и снова фыркает.

– «Птичка» оказалась ощипанным цыпленком…

– Я ж и в зубы дать могу, – хороша поддержка, ничего не скажешь! Дайчи в толк не возьмет, чего Кетани добивается, нарываясь на грубость.

– Да, ты говорил, – соглашается Кентаро. – А еще – про разницу. Но я вот выбрал, кого хочу целовать, а ты до сих пор маешься…

Ах, ну если в этом плане… Дайчи все еще злится, но теперь только на себя – на свои ни к черту расшатанные нервы и сбитые реакции. И на Куроо, и на Ойкаву, и на Кетани. Стоит только остановиться на миг, оглянуться и понять, и все смешные-не смешные шутки в его адрес Дайчи больше не задевают. Теперь он пропускает их мимо ушей, и Кентаро хлопает его по плечу в знак поддержки, когда они снова становятся на площадку. Савамура все еще борется с румянцем, договариваясь с совестью и принимая чужой совет, и ему нет больше никакого дела, в чью постель его подкладывают «злые языки».

О «языках» этих, кстати, лучше вообще не думать. Куроо – понятно, почему, Ойкава – по большей части, тоже. Тоору ведь опять липнет, опять смеется и подначивает, добиваясь чего-то такого, что известно только ему. Он выедает Дайчи мозги мерной ложкой похлеще заправского зомби. Еще немного, и будет в прямом смысле. И Савамура уверен: если зомби-апокалипсис когда-нибудь случится, в этом точно будет виноват Дурокава. Он ему даже об этом говорит и, кажется, неимоверно обижает, но с Тоору станется опять притвориться и продолжить игру с чужими нервами с новыми силами. И на фоне всей этой канители контрастнее всего выглядит обеспокоенный Коуши. Он здесь единственный самый искренний.

– Дайчи, ты же весь горишь… – он даже прикасается к его лбу, когда они снова остаются наедине в тесном пространстве полутемной кухни. Груши за окном медленно желтеют, а Савамура и правда чувствует это жжение, тление и увядание вместе с деревьями. – Сгораешь изнутри, не оставляя от себя даже пепла. Я не узнаю тебя… И уже готов посоветовать обратиться к психологу.

– Все настолько плохо? – Савамура знает, что задает риторический вопрос, и друг вздыхает.

– Но ведь ты не хочешь ему признаться…

– Я знаю, какой получу ответ.

– Дело не в ответе, – Суга хмурится, разворачивает его к себе лицом и берет за руки. – Дело в том, что ты сможешь донести свои чувства. Высказать их, признать их существование перед источником. Какой бы ни был ответ, тебе станет легче. Даже если ненамного, даже если мучения продолжатся, но ты будешь знать, что попытался.

– Ты и правда так думаешь? – Савамура все еще не верит, что «бритвой Оккама» будет быстрее и безболезненнее. Он сжимает чужие руки в своих и отвечает на взволнованный взгляд строгим и пристальным. – А если завтра к тебе подойдет Ойкава и признается, что восемь лет сходит по тебе с ума, ты и правда думаешь, что после этого он сможет с этим смириться? С этими чувствами. Сможет все так же беззаботно тебе улыбаться?

– Дайчи…

– Суга, ты предлагаешь мне застрелиться вместо того, чтобы медленно сгорать, – он невесело усмехается и отворачивается к окну. – Но знаешь… Возможно ты и прав. Не думаю, что какое-то из этих двух зол – меньшее, но так я действительно буду знать, что попытался что-то сделать. Только не вини меня потом, если я снова подпишу контракт.

Заканчивает он уже глухо и вполголоса, сглатывая ком в горле, а Коуши только утыкается в его плечо и вздыхает.

– Ох, Дайчи…

Ну а что «Дайчи»? Он же собирался на что-то решаться, так почему бы и нет? Раз уж его чертово глупое сердце отказывается чувствовать по-другому, возможно, стоит поддаться хоть раз на его уговоры. На предложение Суги и обвинения Кетани. Чтобы не выглядеть в собственных глазах трусом и неудачником – хватит и того, что он в чужих глазах именно такой.

***

– Куроо-кун, не думаешь, что наше пари немного затянулось? – Ойкава встречает Тетсуро по пути на площадку. На улице снова пасмурно, и первым делом он собирается пристать к Савамуре с его «прорицаниями».

– Предлагаешь поднять ставки, соскочить или спровоцировать? – Куроо усмехается, перекатывая мяч в ладонях, и сбавляет шаг позволяя Тоору подстроиться.

– Ставки меня устраивают, соскочить – ни за что, а вот провокация… Сдается мне, что Дайчи уже на пределе, – тот лукавит, украдкой поглядывая в ответ, и Куроо соглашается.

– Твой «Песик» получает от этого удовольствия не меньше, чем мы. Предлагаешь додавить?

– Кетани? – Ойкава притворно изумляется, но не очень-то надеется провести Куроо – тот мог быть прозорливым не к месту, да и притворяться умел не хуже Тоору.

– Ну ты же не думал, что я поверю, что это он – его секрет, – Тетсуро фыркает и снова мысленно себя переспрашивает: зачем? Даже если наблюдать за чужими «телодвижениями» было более чем весело.

– Тогда – давить. Нещадно! – Ойкава смеется, а про себя обмирает – вот это Савамура вляпался…

Точнее, вляпался-то давно, но Тоору чувствует у себя в руках метафорический камень, который он только что привязал к шее этого «утопающего». Он готов биться об заклад, что Савамура никогда бы так не поступил с ним самим, и ему даже совестно отчасти, но уязвленная гордость требует расплаты. Он его восемь лет водил за нос, а теперь так просто будет счастливым? Нетушки. Ни за что. Не при помощи Ойкавы. Тоору ведь знает, что Савамура – кремень – переживет и не подавится, так что пусть еще немного потерпит.

Развлекаться с «Песиком» интересно. Волнующе даже поначалу – особенно, когда Дайчи и сам эту игру поддерживает, засосав того у всех на виду. Но вот его истерика на последней игре – это уже слишком. Что-то там такое происходит, о чем ни Тоору, ни Куроо не могут даже догадываться. А Ойкава ненавидит быть в неведении. И уж точно не после того, как Савамура истерит, а возвращается на площадку с румянцем на щеках и ухмыляющимся Кетани. Они там что, опять сосались? Тоору же не мог обмануться и понять Дайчи превратно? Он уже и так однажды это сделал, но вдруг «объект» воздыхания был… Нет, он уверен, что сделал правильные выводы, а значит, им осталось только расколоть этого «крепкого орешка».