Начальник дает добро на ношение травматического оружия, и теперь это – охота. Которую Савамура не бросит без добычи. И пока он ждет результатов из клиники, сам занимается слежкой – еще неделя, и подозреваемый у них в кармане. Неделя, десяток маниакальных записок, непрерывного преследования и окровавленного ножа в почтовом пакете. И Дайчи снова его провоцирует – галантно ухаживает за Ямадой и предлагает ей и шефу самый простой план – ловлю на живца. Так они его выманят, а там уже недалеко или до психбольницы, или до тюрьмы.

Они переодевают одну из немногочисленных девушек-охранниц, похожую по комплекции, в вещи Ямады и парик. Успешно разыгрывают сцену с первым поцелуем после первого же свидания и в ближайшем же темном переулке натыкаются на изувера с ножом. Дайчи из той потасовки выходит с постыдным фингалом под глазом – маньяк оказался по-маньячески ретив, поэтому, сдав его полиции со всеми уликами, он отправляется в больницу к Мичимии с «фонарем».

Ойкава просто со смеху покатывается, завидя его в рабочем костюме и в темных очках в помещении. Стоит очки снять, и он уже икает от восторга, чуть не катаясь по полу.

– Смейся, смейся, – ворчит Савамура. – Ты мне все равно за это платишь.

И не обращает внимания на улыбки Юи и Хаджиме, прося показать ему ребенка. Он надеется, что малыш ничего не возьмет от Тоору – тот будет самым ненадежным крестным из всех возможных.

Но даже вся эта суета и уже давно привычные «боевые будни» не отвлекают его от тяжелых мыслей все о том же. Сердце болит и заходится, а нервный тремор в руках по-прежнему не кстати, когда Дайчи принимает пас.

Отвлекают его только Кетани – периодически присоединяясь на вечерней пробежке – молчаливой, но не выматывающей недосказанностью, и Суга, потешающийся над Ойкавой, который все-таки умудрился заболеть под тем летним дождем. Хорошо, что Дайчи выбрал не его для поцелуя – он ненавидит болеть. Но если Кетани был молчалив и абсолютно солидарен во мнении об Ойкаве, то Коуши говорит почти с нежностью. О том, что испугался поначалу неожиданного звонка, потом ходил в аптеку и пару вечеров выхаживал Тоору, усиленно температурившего и в бреду признававшегося в любви Сугаваре. Это Коуши уверен, что Ойкава признавался бы любому, кто ухаживал за ним в болезни, даже Кетани, а Дайчи с досадой качает головой – Дурокава, похоже, отчаялся. Но Суга, кажется, и правда ничего не замечает и волнуется сейчас только о Савамуре.

– Дайчи, а что у тебя с Кетани? – он шлепает друга по руке, когда тот не перестает теребить пластырь на пальце.

– Лучше скажи, есть ли у него что-нибудь с Энношитой, – предлагает тот, и Суга пожимает плечами.

– Чего не знаю, того не знаю. Слухи пока только о вас.

– Мы всего лишь бегаем вместе, – отмахивается Дайчи, и Коуши резонно замечает.

– В школе ты бегал с Ойкавой…

– И ни тогда, ни сейчас это ничего не значит.

Но Дайчи все-таки рассказывает ему о Кентаро и опять удивляется, как его умудряются втягивать в чужие отношения. То Ойкава со своей ревностью, непонятно к кому, то Кетани – с неопределившейся ориентацией. А Суга снова смеется и предлагает терпеть – зато не скучно. И уж точно никаких мыслей о новом контракте.

Вот только Савамуре не до смеха – Ойкава теперь еще больше изгаляется, Кентаро, предатель, продолжает бегать, набрав в рот воды, не отрицая и не подтверждая чужие подозрения, а Куроо… Куроо присоединяется к Тоору в подначивании, но теперь загадочная ухмылка предназначена только Дайчи. Горячая, заинтригованная, добрая и искренняя. И Савамура из-за нее даже перестает обращать внимание на Кенму и ревновать – у него мозг вскипает и инфаркт на подходе – впору гроб заказывать и какую-нибудь приторно-сладкую надпись в эпитафии. Что-нибудь, типа: «Я бывал на небесах и при жизни – когда видел твою улыбку». Смешно и страшно, действительно.

Но в этом же угаре Савамура не сразу понимает, что эта «дезинформация» не играет ему на руку – меньше всего он хотел вводить кого-либо в заблуждение. И уж точно не от Куроо он должен принимать поздравления с приобретением «второй половинки». Зато когда понимает, сразу хочется взвыть – что бы он ни был намерен делать с этой своей влюбленностью, но он точно не будет искать замену предмету воздыхания. Он уж точно не будет переключаться, как Ойкава – со своего лучшего друга на чужого. Доходит до того, что Дайчи уже начинает раздражать этот ажиотаж вокруг его персоны, а взгляды Куроо – откровенно нервировать. Он даже пропускает игру, поменявшись сменами с напарником, но от мыслей-то своих никуда не денешься, и Дайчи снова оказывается на уже ставшим родным домом круге ада. Точно, мазохист.

***

С каждым днем становится все тяжелее. Изогнутые в усмешке губы, длинные ноги и ловкие пальцы с ровными ногтями как будто выжжены под веками. Дайчи стоит моргнуть, и образ встает перед глазами донельзя реалистичным фантомом. Он не может спокойно спать – уже выучив наизусть все свои эротические кошмары с участием Куроо. Он не может спокойно пройти по улице – любой долговязый брюнет как будто издевается над его сердцем, заставляя то сбиваться с ритма. Он не может спокойно дышать, есть, пить, говорить и жить где-то, где нет Тетсуро. Только на играх, только на площадке – где с другой стороны сетки – желанная улыбка, хитрый прищур и извечное «оя-оя». Дайчи хочет возненавидеть его за свои страдания. Пытается не думать, отвлекаться, гнать от себя воспоминания, а Куроо словно издевается над ним: то хлопнет по плечу, когда расходятся, то подмигнет, когда Дайчи с Кентаро разыгрывают удачный пас, а то и вовсе похвалит в излюбленной манере. Так, что Савамуре удавиться хочется.

– О-хо-хо, «Птичка», ты сегодня в ударе.

«В ударе» Дайчи уже восемь лет как, и не знает, смогут ли его мозги когда-нибудь встать на место. Ведь ему хватает даже самой мизерной малости – и здравствуй, родное безумие.

Он действительно не знает, что с этим делать и как с этим бороться. Он не сможет его забыть. Он не сможет перестать о нем думать. Он никогда не сможет быть счастлив без него. О, теперь Савамура очень хорошо понимает того несчастного, преследовавшего Ямаду – еще немного, и Дайчи тоже начнет писать ему письма. С признаниями, конечно же, не с угрозами – его одержимость пока еще в рамках большинства приличий. Савамура действительно на это решается – выплеснуть хотя бы на бумагу все то, что не дает ему жить. Естественно – написать, но не отправить, а лучше и вовсе сжечь – Дайчи нужно только это: увидеть со стороны, осознать все еще раз и прийти к неутешительному выводу. Очень простому: чувства – не вода из-под крана, которые можно перекрыть одним движением – ему придется сделать для этого гораздо больше – побороть самого себя.

Он надеялся, что за эти восемь лет смог приструнить свою страсть, взять под контроль и научиться с ней жить. Но он ошибается – новые встречи вскрывают старые раны, заставляя метаться в агонии и умолять о спасении. И что бы Дайчи ни делал, ничего не помогает. Даже работа не успевает отвлечь должным образом – одного эпизода мало – он сосредоточен, но на периферии сознания – томные взгляды, сильные прыжки и плавные, грациозные движения. Впору молить о еще одном маньяке, чтобы на этот раз не фингал под глаз заработать, а сотрясение мозга с амнезией – только так у Савамуры получится выжить.

Выжить тогда, когда к Куроо присоединяется Ойкава, и теперь они оба глумятся над Дайчи. Конечно же, в шутку, не со зла и очень «умно и тонко», как они думают. А Савамура ощущает себя взятым в плен – его пытают, бьют ногами и суют иглы под ногти, заставляя в чем-то признаться. Кажется, он даже знает, в чем, но собирается молчать до последнего – до последней капли своей выдержки. Он лучше умрет, чем расскажет свой секрет. Лучше молчать вечно, чем быть высмеянным и отвергнутым. Хотя… Не трусость ли это снова? Дайчи знает – наверняка она. И знает, что справился бы с ней, но тогда это – билет в один конец – что будет дальше он себе не представляет. Не представляет, как можно жить без сердца. Вот поэтому он и выбрал службу – тогда превалировало только физическое выживание, а о «высоких материях» думать было некогда. Поэтому он снова задумывается о службе – не в охранном агентстве и в одном городе, а где-то там, далеко, откуда их иногда и вертолеты забрать не могли.