– Но… Я больше не планирую пользоваться тем домом в горах… – нелепо говорит он, и Северус закатывает глаза.

– Значит, принесу медальон – перенастроишь. А завтра можешь зайти ко мне – я поправлю защитные чары на доме.

– Северус, я не знаю, что сказать… – Люпин мнется, как первокурсница, алеет щеками и снова совершенно по-идиотски улыбается.

– Я знаю, – уверяет Северус. – Скажи, когда ты успел… «втюриться» в меня? Если, конечно, этому можно подобрать такое определение.

Сцена с шокировано открытым ртом повторяется, а потом Ремус опускает глаза на свои колени и сжимает фигурку в своих пальцах.

– Догадался?

– А то твои потуги «подружиться» можно как-то иначе интерпретировать, – хмыкает зельевар. – А в Целле ты и вовсе себя чересчур взволнованно повел.

Северус кривится немного, но не собирается отступать. Эти идиоматические «танцы» надоели ему до чертиков.

– Я не могу не делать выводы, но поправь меня, если я ошибаюсь, – а вот теперь он не может удержаться от язвительных ноток – прижать оборотня к ногтю хотелось всегда.

– Я не буду признаваться, если ты собрался выставить меня на посмешище, – но оборотень очень быстро приходит в себя. – Для меня это – не предмет для глумливых шуток с твоей стороны. Если для тебя – да, то можешь и дальше делать любые другие гениальные выводы.

А вот теперь Люпин звучит обиженно, оскорбленно, с болью, и до Северуса вдруг доходит, что именно сейчас Люпин и признался. Искренне, чувственно и без утайки. И вот к такому повороту зельевар не был готов – просто не подумал, что должен будет что-то ответить. Его заинтересовал сам факт, захотелось разобраться, а получилось… Получилось, что Люпин и правда если не влюблен, то испытывает к нему крайне теплые чувства. К нему. К Северусу Снейпу. И неожиданно это и у него выбивает почву из-под ног. И… и что он должен ответить?

Они молчат. Люпин не спешит поднимать глаза, но и Северус не готов принять какое-либо решение спонтанно. Отчего-то… отчего ему хочется подумать над вариантами более основательно.

– Я свободен завтра с трех до пяти часов, – он решительно поднимается на ноги и делает несколько шагов к выходу, но останавливается. – А об этом мы поговорим позже. Много позже.

Люпин провожает его оторопелым, боязливым взглядом, а зельевар торопится вернуться к себе домой и действительно погрузиться в размышления о том, чего же он все-таки пытался добиться этим разговором.

***

Он действительно был готов хлопнуться в позорный обморок. Прямо в кресле. Тело становится ватным, перед глазами расцветают темные круги, а сердце заходится бешеным стуком. Блэк вернулся… Блэк вернулся! Живой, черт возьми, и здоровый. Без капли сомнений и страха во взгляде. Как будто до соседней булочной прогуляться выходил… Что же ему с ним делать? Убить за такие выкрутасы? Приковать в мэноре навечно? Или привязать к себе еще какой-нибудь клятвой? Сотнями, тысячами клятв – может быть, хоть одна из них окажется более действенной, чем эта.

Люциус не знает, что делать. У него нет сил, даже чтобы думать. Он только слышит, как Блэк уходит с аврорами, а потом чувствует, как оборотень подает ему еще одно зелье и пытается ненавязчиво усыпить. Не тут-то было – на него такие чары редко действуют. Но вот вместе со снадобьями вызывают эффект прострации, сонного ступора и совершенно не дают больше пошевелиться. А ему и не надо, как оказывается – Люпин вместе с Драко левитируют его в спальню, укладывают на кровать, проверяют руку и оставляют в покое. Что это? Жалость? Благотворительность? Участие? К тому, кто насиловал его друга? Люциусу сложно поверить, даже зная, насколько добрым может быть Ремус. И все-таки… Тот дальновидно предполагает, что Малфой захочет увидеться с Блэком, как только тот вернется, и оставляет его ночевать на Гриммаулд-плейс. И не в гостевой комнате, как медленно доходит до Люциуса. Он еле переворачивается на постели, открывает глаза и недолго вглядывается в полутьму от настольной лампы. Все та же обстановка, что и во всем доме – старая, точнее, старинная, но дорогая. Тяжелый бархат, резное дерево, благородные цвета и идеально выдержанный стиль. Даже здесь, где царит легкий беспорядок: чья-то мантия небрежно покоится на стуле, а не в шкафу, несколько книг на небольшом столике у окна раскрыты на разных страницах, а на каминной полке, кроме часов, свечей и рамок с колдофотографиями, целая свалка каких-то безделушек. Это… комната Сириуса? Догадка кажется невероятной, а потом знакомый запах парфюма идентифицируется в мозгу, и Люциус начинает дышать чаще. Люпин же не мог… Или мог? Блэк их обоих убьет.

Люциус слабо улыбается и прикрывает глаза. Он определенно хочет на это посмотреть. На реакцию Блэка. А потом начинает согреваться под одеялом и внезапно проваливается в прямо непередаваемую истому. Тепло вокруг, мягкость постели, полумрак и запах Блэка, который совсем скоро вернется. Живым, здоровым, усталым и, может быть, озлобленным, но вернется. И ляжет к нему в постель. И вот эта мысль становится последней – неподъемная тяжесть, что все это время неистово давила на плечи, мгновенно исчезает, и он чувствует такое облегчение, как будто лишился костей. Он от этой эйфории то ли теряет сознание, то ли проваливается в сон, но чем бы ни было это спокойное место, Люциусу хочется оставаться там как можно дольше.

Он парит в этой невесомости, не замечая времени, пока вдруг не чувствует, что больше не один в пространстве непередаваемого комфорта. В его невесомости вдруг оказывается центр тяжести, который тянет Люциуса к себе с неимоверной силой, которой он не может не подчиниться. Блэк… Блэк и правда в его постели, и Малфой одним движением придвигается к нему, прижимается к спине и обхватывает поперек груди. Пес что-то недовольно бормочет сквозь сон, возится недолго, но не вырывается. И вот теперь они могут по-настоящему заснуть крепким и абсолютно спокойным сном.

Но и пробуждение через несколько часов не менее приятно. Люциус рассматривает чужой взъерошенный затылок перед собой, ощущает сквозь ткань крепкие мышцы грудины под рукой и не может надышаться этой наконец-таки позволенной близостью. Магия внутри него пузырится подобно шампанскому – легкая, игристая, ласкающая. А не стремящаяся разрушать и убивать все на своем пути. Его магия под полным контролем и готова слушаться и выполнять любой приказ даже без палочки. И во всей этой неге Люциуса волнует только один вопрос: насколько долго она продлится после того, как он выпустит Блэка из своих рук? Придется проверять опытным путем – отпускать, отодвигаться и усаживаться на чужой кровати рядом с мужем. Связь не реагирует – все так же спокойна. И Люциус легко поднимается на ноги. Находит за дверью в противоположной стороне комнаты ванную, умывается, приглаживает волосы и возвращается к постели. На улице давно за полдень, и он бы с удовольствием позавтракал в компании супруга.

Так он и поступает – эльф расторопно накрывает прикроватный столик, а Люциус решается разбудить Пса.

– Блэк… Блэк, проснись.

В ответ доносится недовольное сопение и подергивание плечом, а Малфой прячет усмешку в кулак и настаивает.

– Проснись, а не то поступлю, как в сказке.

Перспектива поцелуя Блэка, конечно же, не прельщает, и он полурычит-полустонет на не совсем серьезную угрозу.

– Малфой… Ну чего тебе еще от меня надо?

– Позавтракай со мной, – просит Люциус, уже зная, что ему ответят.

– Завтракай сам! Я хочу спать.

– Блэк, тебе проще согласиться, – он даже угрызений совести не испытывает, хотя знает, что Псу сейчас необходим отдых. Но Малфою необходимо увидеть его и поговорить. Хотя бы немного. Так что Сириусу придется потерпеть.

– Вот же пристал… – в подушке прячется парочка ругательств покрепче, а потом он все-таки усаживает на постели. – Ну?

– Пей, – Люциус подает ему чашку чая, а сам устраивается поудобнее, разворачиваясь к нему всем корпусом. – И говори. Можно коротко, но содержательно.

Сириус отпивает, морщится, отставляет чашку обратно на столик и призывает сигареты.