Мысль фиксируется, а потом снова пускается в пляс, заглушаясь инстинктом самосохранения – чьи-то сильные руки хватают его под мышки и с силой тянут на поверхность. Испуг снова играет с Конгфобом злую шутку, и он неосторожно глотает слишком много воды, захлебывается и кашляет. Пока руки не усаживают его на дно мелководья, не начинают хлопать по спине, а встревоженный голос не начинает резать по ушам фальцетом, Конгфоба не может перестать трясти. Но как только он осознает, кому принадлежит этот голос, он расстается со всеми своими страхами. Испуганное лицо Пи перед его глазами, громкий голос и руки, до сих пор удерживающие его плечи, навсегда изгоняют любые тревоги. Как бы сильно они ни могли злиться друг на друга, кем бы ни считали, но его наставник всегда придет ему на помощь, всегда поддержит перед лицом опасности и защитит. Так стоило ли на самом деле бояться? Стоило быть неуверенным не в своих, так в его силах? Чего ради?..
Конгфоб осознает тщетность всех своих чувств за несколько бесконечно-долгих мгновений, а когда снова заглядывает в глаза наставника, на этот раз уже без страха уверяя, что с ним все в порядке, натыкается на вполне ожидаемую реакцию – гнев. Но разве это не ты, Пи, приказал мне остудить свою голову? Разве не ты в очередной раз хотел дать понять, что твои действия не подлежат сомнениям? И гнев твой сейчас вполне закономерен, но Конг его больше не боится. Не боится быть тем, кто он есть. Не боится твоей реакции на это, ведь ты, как и любой другой из наставников, в такой ситуации поступил правильно. Единственно-верно.
Конгфоб больше никогда не будет бояться, потому что за его плечом всегда будет более сильное плечо, на котором он сможет найти поддержку. Даже если не сможет найти понимания.
4. Расставание четыре
А ведь наставник на самом деле не понимает. И Конгфоб даже не удивляется привычному наказанию: они остаются без выпивки и развлечений. Вот только Пи плохо знает его друзей – они всегда найдут и силы, и возможности сгладить любую неприятную ситуацию. Даже если это будет украденный алкоголь и поддержка девушек. Оак смеется, расставляя бутылки, увещевая, что все будет хорошо, и они на самом деле это заслужили, пока друзья подтягиваются к нему со стаканами и усаживаются в круг.
Конгфоб сомневается и даже немного злится – они определенно сумасшедшие, раз осознанно решили навлечь на себя гнев во второй раз за одни сутки. Но останавливать их сейчас совершенно бесполезно – никто и слушать не станет. Придется идти на поводу и присоединиться, чтобы, в случае чего, всем попало поровну.
Они стараются вести себя тихо, пьяно хихикают и заплетающимися языками рассказывают друг другу небылицы. Сказки, а затем и вполне реальные истории, пока вместе с кондицией дело не доходит до самого сокровенного, а точнее – тривиальных пьяных откровений, когда градус раскрепощенности в крови не заставляет рассказывать о том, чем на самом деле хочется поделиться с друзьями. Конгфоб прекрасно помнит это состояние и прекрасно знает, чем оно обычно заканчивается. В прошлый раз призраки из их страшилок ожили и заставили их напиться до бессознательного состояния. На этот раз очередь секретов – и Пайпиллин рассказывает о том, что ей нравятся девушки. Звезда университета… И парни лишь смеются над тем, какой же их всех ждал облом. Алкоголь стирает смущение и предрассудки, и Конгфоб не может не заметить тихую радость Прэ от того, что ее поняли и приняли такой, какая она есть. Хотя возможно, большинство просто не вспомнит об этом разговоре на утро. Но если и вспомнят, то это, он уверен, не изменит их отношение к ней.
Изменит все настойчивый стук в дверь и громкая ругань того, чей гнев они так боялись вызвать. Конгфоб еще никогда не видел, как компания молодых людей трезвеет буквально за секунды. Щелкает открывшийся замок, и они застывают, как мелкая добыча перед безжалостным хищником. Но Пи‘Артит не говорит ни слова, и Конгфобу кажется, что это молчание куда тяжелее и невыносимее любого наказания. Лучше бы он накричал на них, отправил бы сию же минуту домой или заставил отжаться тысячу раз. Только бы не молчал так, как будто бы они совершили что-то страшное и непоправимое. Поэтому Конгфоб бросается за ним – разбить это молчание, вывести его из себя, дать волю его чувствам. Но то, что он слышит в ответ еще страшнее. Наставник говорит о том, что они и сами прекрасно понимали, но все равно надеялись, что гроза пройдет стороной. А потом он гонит его прочь от себя, и только теперь Конгфоб понимает насколько страшную ошибку они совершили – только-только с таким трудом завоеванное доверие они уже успели предать. Да, может быть, привело к этому всего лишь их глупое упрямство, но цена, несмотря ни на что, оказывается слишком высокой. Слишком больно сейчас чувствовать его разочарование. Слишком обидно терять все из-за собственной глупости. Но невыносимее всего знать, что Пи‘Артит никогда больше не будет смотреть на него так, как прежде. Никогда больше не будет считать достойным его…
Конгфоб мучается этим тяжелыми мыслями всю оставшуюся ночь и следующий день. Даже на собрании перед концертом он не может сосредоточиться на разговоре друзей, лишь машинально кивая в ответ на все их реплики. Вот только когда начинается представление, он понимает, что должен был слушать ту околесицу, что обычно несут его друзья – в прошлый раз она помогла им захватить флаг, а в этот, похоже, утопит окончательно. Ну с какого же рожна они решили, что именно эта сцена станет самой удачной для их выступления?! Вспоминая свои слова, сказанные тогда главе наставников, и видя сейчас их проекцию на сцене, он понимает, что никогда бы не решился на подобное унижение. Это же как плевок в спины наставников и конкретно в него, Пи‘Артита.
Но еще более ужасающим выглядит видео-запись третьекурсников, где те просят разрешения быть их старшими, обучать их и оберегать. На фоне предыдущего номера смотрится совершенно невероятно. Запись не только обличает все их ханжество и эгоизм, но и действительно выставляет их глупыми, ограниченными детьми. Конгфоб не может это видеть, не может знать, как у главы все равно хватило решимости не менять свои планы, даже после того, что устроили первокурсники за неполные два дня. Не может понять, почему наставники усаживаются в «живую тропу», готовые провести своих младших по собственным телам по пути к шестеренкам.
Он может только тихонько попросить у Пи‘Артита прощения – разом за все. За непонимание, за унижение, за злость и непослушание. За то, что все еще не может быть таким, как хочет он сам. Даже предложение Пи‘Диа стать будущим главой, хоть и шокирует, но не вызывает пока никаких чувств кроме отторжения. Прямо сейчас он не может справиться даже с ролью подопечного, не то, что уж загадывать на наставника. И только слова четверокурсника о шестеренке отвлекают его от всепоглощающего самобичевания. Может быть, она поможет? Может быть, станет тем ответом, который покажет и объяснит, что он на самом деле чувствует к Пи‘Артиту? Может быть, ему стоит еще раз попытаться и сказать наконец, что он думает по этому поводу?
Другого выхода Конгфоб пока не видит, поэтому и ищет главу наставников после церемонии. А находит на пляже, растирающим отдавленные локти обезболивающей мазью, и опять чувствует укол вины. Он неуверенно садится рядом, просит выслушать и снова извиняется, но Пи‘Артиту, похоже, уже не просто надоело их противостояние – они измучили его, и больше всех постарался именно Конгфоб. Наставник уходит, а Конгфоб чувствует, как все внутри него проваливается в глубокую-глубокую беспросветную темноту. Неужели он так его и потеряет? Неужели так и не сможет донести одну простую мысль, что все было сделано не со зла? Что ему действительно жаль и что он хочет…
Холодное прикосновение пробегает мурашками по всему телу. Конгфоб вскидывает удивленные глаза на вернувшегося наставника, а когда тот предлагает выпить, чувствует, как невыносимое щемящее тепло затапливает его сердце. Наставник не просто вернулся, он дает Конгфобу шанс, и тот ни за что его не упустит. Никогда больше не допустит, чтобы наставник сомневался в нем. И скажет он это более чем прямым текстом.
