Под жестким напором часть стены рухнула, вызвав истошные вопли тех, кто находился внутри. Но вместо того чтобы воспользоваться этим, самозванец лениво зевнул и, обратившись к Кинье, спросил:

— Народ выдохся. Может, хватит на сегодня, а, Кинзей Арсланыч?..

Осада крепости была приостановлена. Предстоящую ночь Пугачев намеревался провести в лагере под Казанью. Сюда же, в его ставку, свезли добычу и согнали пленных.

Спустив скрещенные ноги на ковер, разомлевший от усталости Пугачев, восседал на своем «троне», милостиво принимая дорогие подношения из рук благодарных татар, жительство которых миновало разорение. Захваченных в плен офицеров он без лишних разговоров отправлял на казнь.

— А простых солдат куда девать? — осведомился Белобородов.

— Таким в нашем воинстве самое место. Тех же, кто супротив нас, вешать!

Когда все разошлись на покой и установилась тишина, Кинья Арысланов спросил потихоньку у Пугачева:

— Ваше величество, когда башкортов отпустим?

— Да пущай хошь сей же час и едут. Бригадир Юлаев, чай, заждался их.

— А может повременим? — с сомнением произнес Арысланов. — Отправим, когда Казань оставим?

— Башкирцы свое дело сделали! — беспечно махнул рукой окрыленный успехом Пугачев, завороженный зрелищем пожарища, охватившего город. — Таперича мы и без их управимся. Пущай передохнут и прямо на заре едут.

Однако гордому победителю недолго пришлось почивать на лаврах. На исходе дня к нему примчались перепуганные насмерть повстанцы.

— Беда, ваше величество.

— В верстах двадцати-тридцати отседова напали на нас каратели.

— Мы еле ноги унесли, а сотни три или четыре нашенских в плен угодили, — наперебой кричали они.

Емельян Пугачев спал с лица. В первые минуты он не мог вымолвить ни слова. Придя немного в себя, он пошевелил губами и, почти наверняка зная, что ему ответят, еле выдавил из себя:

— Кто?

— Михельсон…

— Достал-таки гонитель мой… Будь он неладен.

Упорно преследовавший самозванца подполковник Михельсон находился накануне в верстах пятидесяти от Казани. На следующий день он приблизился к городу настолько, что мог слышать пушечную пальбу и видеть багровое зарево над ним.

Узнав о появлении в окрестностях Казани смертельного врага, Пугачев отвел свое войско за пределы города и приготовился дать ему отпор. Михельсон очень скоро выведал, где находятся мятежники и двинул свои силы им навстречу.

В первом же сражении, продлившемся часов пять, пугачевцы понесли большие потери и были вынуждены отступить.

Ночью Михельсон не отважился со своим малочисленным отрядом на преследование, а на другой день, чуть свет, направился к городу, намереваясь соединиться с гарнизоном. Пугачев быстро сообразил, чем ему это грозит и, решив воспользоваться численным преимуществом своего войска, выступил наперерез врагу. Однако Михельсон сумел отразить его атаку. Совместно с выступившим из крепости гарнизоном под командованием Потемкина ему удалось оттеснить мятежников к Казанке и вынудить их переправиться на противоположный берег.

На рассвете пятнадцатого июля Пугачев предпринял еще одну отчаянную попытку отбить Казань. Однако совладать с хорошо обученным и опытным неприятелем даже при наличии огромного войска ему оказалось не по силам. Пугачев потерял в тот день до двух тысяч убитыми. Особенно много полегло в последнем бою за Казань башкир, которые, как всегда, сражались на передовых позициях. Пять тысяч мятежников угодили в плен.

Освобожденная Казань лежала в руинах и представляла собой жуткое зрелище. Куда ни кинешь взор, повсюду трупы и падаль — обезображенные тела людей и убитые в бою лошади, искореженное оружие, груды угля и пепла… Во время пожара сгорело свыше двух тысяч домов, около трех десятков церквей и монастырей. А разграбленному имуществу и вовсе нет числа.

Весть о поражении Пугачева и о его бегстве с жалкими остатками войска за Волгу не сразу дошла до центра России. Воодушевленный известием о падении Казани и слухами о том, что Пугачев встретился со своим сыном и движется в сторону Москвы, простой народ готовился к встрече с царем-избавителем. Люди свято верили в скорое его пришествие и, не страшась наказания, открыто славили самозванца как Петра Третьего. Отовсюду стекались в Москву толпы людей, жаждавших встать под его знамена.

К тому времени не успели еще забыться страшные события осени 1771 года, когда свирепствовавшая на протяжении двух месяцев чума спровоцировала в городе крупные беспорядки. Озверевшие мужики рушили все, что попадалось им под руку. Расправившись с архиереем Амвросием, они забрались на колокольню Донского монастыря и, надрываясь от криков, принялись неистово бить в набат.

Местные власти оказались не в состоянии подавить бунт. Генерал-поручику Еропкину, попытавшемуся навести порядок, удалось схватить, ранить и застрелить более трех сотен человек. Но и сам он был убит. Попал под караул и главнокомандующий московским войском фельдмаршал Салтыков.

Обуздать взбунтовавшийся народ удалось прибывшему из Петербурга неустрашимому Григорию Орлову. По его команде занявшие удобные позиции солдаты безжалостно отстреливали пытавшихся выбраться из города мужиков. Некоторые из зачинщиков были казнены.

И вот теперь сама императрица, потрясенная известием о событиях в Казани и далеко идущих планах самозванца, вознамерилась ехать спасать вторую столицу, заявив о том на собрании императорского совета.

— Злодейская толпа за Волгу перевалила, грозится Москву взять, а наши вояки за ней не поспевают, все чего-то медлят, — возмущалась она. — Ужи турков одолели, а с чернью сладить не с руки. Эх, был бы жив Бибиков. Не ко времени прибрал господь Александра Ильича. Федор Федорович Щербатов оному не чета. Да и князю Голицыну, по всему, самозванец не по зубам. Где ж сыскать достойного мужа, способного постоять за наше отечество. Придется, видно, самой за бразды браться, — в запальчивости заявила Екатерина.

Знатные особы выслушали ее тираду с потупленными взорами. И лишь президент коллегии иностранных дел Панин выдержал пристальный и суровый взгляд Екатерины.

— Что, Никита Иванович? — спросила та, прищурившись. — Выкладывай, чего надумал.

— С вашего позволения, матушка… — начал Панин. — Мы не вправе рисковать драгоценной жизнью нашей государыни. Не должно вам, Ваше величество, в Москву ехать. Слишком много чести будет злодеям. Такая поездка может оных токмо ободрить да приумножить.

— И что ты предлагаешь?

— Доверить командование генералу Петру Ивановичу Панину.

Екатерина вначале вздрогнула от неожиданности, но всерьез призадумалась. Прославившийся своими успехами во время Семилетней войны бывший главнокомандующий Второй армией и покоритель Бендер уже несколько лет пребывал в отставке, проживая в деревне. При дворе его недолюбливали, ибо, в отличие от дипломатичного брата, он был крутого нрава, резок и излишне прямолинеен. Впрочем, таким был и Бибиков. А ведь вон какое радение выказал…

— Что ж, сие предложение имеет резон, — сдержанно отозвалась на предложение графа императрица, и вскоре пяти десятитрех летний отшельник, этот неисправимый, по ее мнению, грубый солдафон принял на себя командование правительственными войсками.

Пугачев же тем временем, переправившись возле Кокшайска через Волгу, получил неожиданное подкрепление. Простой люд, с нетерпением ожидавший его появления, словно с цепи сорвался. Самозванец снова был на коне. Мощная поддержка взбунтовавшихся поволжских крестьян позволила ему вновь воспрянуть духом.

Радуясь усилению Пугачева, Кинья Арысланов осмелился напомнить ему о данном Салавату Юлаеву обещании отпустить башкир после похода на Казань домой. Преданный самозванцу, как никто другой, сам фельдмаршал остался. Проводив земляков, в числе которых были близкие ему башкиры Каранай Муратов, Юламан Кушаев и Адигут Темясов, мишар Канзафар Усаев и татарин Ярмухаммет Кадырметов, он долго стоял, без зависти, но с невыразимой тоской глядя им вслед.