Он не знает, откуда это чувство – просто интуиция или снова фортуна, наказывающая его за прошлые грехи, но попав на корабль, он вдруг четко ощущает, что ловушка захлопнулась. Что со всеми его способностями, спрятаться у него все-таки не получится. И он сжимает зубы до боли – убить не убьют, но нервы опять потрепают изрядно. Жалкое зрелище. И он вместе с ними. Но пока «Энтерпрайз» готовится к старту с орбиты, его сетования прерывает небольшой огонек на краю сознания. Словно огарок свечи в огромной темной комнате, полной тусклых отсветов Луны, фонарей и звезд в окно. Он ощущает в многомерном, хаотичном, размеренном гуле – шуме от двигателей корабля и эмоциональном фоне экипажа – отголосок чего-то очень мощного, глубокого, очень горячего, примитивного и в то же время весьма возвышенного, одухотворенного. И он, конечно же, не может не поддаться искушению и не полюбопытствовать.
А находит вулканца – правую руку Джима – в бреду, с одним конкретным желанием в венах и с одной единственной возможной судьбой. Сосредоточившись на этом огне, он медленно его изучает, препарируя слой за слоем и открывая для себя чужие тайны – тела и души. С одной стороны, они почти противны до демонстративного плевка под ноги, с другой – сентиментальны до кома в горле. Это у мидгардцев понятие родственных душ давно уже стало номинальным, превратившись в красивый эпитет одному из видов отношений – у них не было ни меток, ни связей, ни тех чувств, что возникали при единении двух половин одного целого. Приматы – как он и говорил. Зато у асгардцев, йотунов, вулканцев и еще пары десятков рас соулмейты, в каком-либо виде, были. Такой вид связи был многогранен и выражался как угодно, но значил всегда только одно. То самое, что он однажды потерял вместе с меткой Тора… То самое, что очень скоро потеряет Джим.
И он не может ему этого позволить. Покопавшись в голове вулканца, он видит и сомнения, и жертвенность, и страх, и привязанность – многое из того, что когда-то испытывал и сам. Но также он знает и обратную сторону этой «медали», потому и не может остаться безучастным. Снова не может не подтолкнуть своего «питомца» на «путь истинный». Или улучшить свое творение еще одним мастерским штрихом. Он снова не может не дать Джиму шанс. Ну а в том, что реализовывать этот шанс придется именно таким способом, виновата только вулканская физиология – он видит самый простой путь и следует ему.
Он видит в старпоме тоску, смертельную надобу, оглушающе безмолвный вопль мольбы, обращенный к одному только существу. И видит стену, что страхи, сомнения и предубеждения вулканца построили с внутренней стороны. В которую неистово, но бесполезно бьется их связь. Эх, вулканец, как наивно с его стороны… Нет, полувулканец – и тогда все понятно – мидгардская кровь разбавила его мечты, желания и надежды, как та пресловутая ложка дегтя в бочке меда, отправив старпома по ложному пути самоуничтожения. На муки и смерть. И поэтому он снова чертыхается сквозь зубы и приходит к нему в карантинный отсек – исправить содеянное обоими единственно возможным образом.
Он надевает личину Джима, с легкостью расправляется с электронными замками и встает перед вулканцем, которого этот жар, эта жажда, эта неистовость уже начали сводить с ума. Он мечется на узкой корабельной койке, в бреду кусает собственные губы и кулаки и без устали беспрерывно стонет. А может быть, и рычит. Вот только стоит оказаться на расстоянии вытянутой руки, и рычание прекращается, глаза в неверии распахиваются, а руки тут же тянутся к нему.
– Капитан… – еле слышно выдыхает вулканец, одним движением садится, подтягивает тело к себе, вцепившись мертвой хваткой, и утыкается лбом в чужой живот.
Он застывает на миг, позволив этому огню опалить себя до самого основания, и тут же сосредотачивается – вулканцы – контактные телепаты – через прикосновение он сейчас почувствует все, что лежит на поверхности. И нужно не дать ему усомниться ни в чем – ни в капитане, ни в тхайла – я дам тебе все, что ты захочешь, дам больше, чем ты потребуешь – и Локи тут же отвечает на призыв. Он зарывается пальцами в чужие волосы, мазнув по кончикам острых ушей, выгибается и подает голос стоном, когда форменную рубашку задирают к подбородку, а горячие губы начинают исследовать кожу на груди и животе. Он почти плавится в этой страсти, спрятав глубоко-глубоко внутри себя сожаление о том, что это не Тор. Или Джим – не на его месте. Спрятав там отголоски страха – подобного обмана могут не простить уже оба. И спрятав надежду на то, что вулканец после «замены» все-таки выживет.
Вот только стоит подумать о Торе и Джиме, как они тут же появляются на горизонте.
– Ублюдок… – злобно выдыхает Кирк, мигом поняв, кто мог занять его место рядом со Споком. Но еще большая ярость ощущается от Одинсона.
Одинсона, который отпихивает капитана прямо в руки доктора, а в камеру ломится так, будто намерен развалить этот корабль на части голыми руками. И у него это почти получается – бронированная, герметичная дверь с натугой поддается и отходит в сторону, Маккой вцепляется в Кирка мертвой хваткой, и больше Тора ничего не задержит. Он отшвыривает Локи к стене, вырвав из чужих рук, словно куклу, и встает перед Споком готовый к немедленному бою. И тот следует – вулканец молниеносно оказывается на ногах, снова рычанием заявляет свои права на чужое и не отводит взгляд от того, кто посмел бросить ему вызов. Хвала всему пантеону Святых – обернись он к настоящему Джиму, и их план вполне мог бы быть под угрозой. Но Тор и Спок уже начинают бой и ничто не сможет их остановить.
Никто и не попытается – Локи отходит в угол и складывает руки на груди, наблюдая за тем, как Одинсон превращает в жизнь диаметрально противоположный план. Шансы которого на успех еще меньше, чем у плана Локи – вызов без связи может и не сработать, а вот в процессе связь можно было бы попробовать заключить. Даже если не с тем, с кем на самом деле хотелось – Лафейсон был готов пойти на этот риск, точно так же, как Кирк доверился Одинсону. Но теперь все решит только поединок.
Вулканец быстр, неистов и несомненно силен, но Тор сильнее – будь они не в камере, а, например, в шлюзе или в анфиладе отсеков, старпом бы летал от переборки к переборке. Сейчас же они только мнут друг другом металлические стены. Разбивают чужие губы, ломают руки и ребра, выбивают из суставов плечи и лодыжки, превращают в кровавое месиво внутренние органы. Ничего красивого в этом бое нет – только животная жестокость, отринувшая любые правила, условия и тактики, только инстинкты, требующие немедленной смерти посягнувшего на чужое, только немыслимая ярость, заставляющая желать чужой крови. И Локи видит очень похожую в Джиме, направленную на него – тот вырывается из хватки доктора, но благоразумно остается на месте, за стеклом – приникает взглядом к Споку и Одинсону, но и на него не может не смотреть. С большим удовольствием Кирк бы сейчас вцепился в его глотку – того, кто посмел осквернить то, что было ему бесконечно дорого. Снова. Лафейсону даже не нужно проникать в его мозг, чтобы знать это наверняка. И он ухмыляется, подзуживая это желание – ничего-то этот капитанчик так и не понял. Но с мидгардской недалекостью он уже смирился, поэтому сейчас может только фыркать на чужие притязания – ничего уже не изменится.
Тору хватает чуть больше десятка минут, чтобы превратить вулканца в еле дышащую отбивную. Сам он при этом выглядит не лучше, но можно даже не сомневаться в его победе. Он когда-то дрался с Халком – это все равно что десять зеленых вулканцев, «потерявших тормоза». Вот только когда старпом падает на пол с остановившимся сердцем, Кирк и сам готов падать, где стоит. Доктор споро вызывает бригаду, торопливо сканирует Спока и беспрестанно ругается, а Джим, вызверившись, очень быстро оказывается возле Локи.
– Я тебя убью! Слышишь?! Я сам тебя убью, если он не выживет!! – Кирк бросается к Лафейсону, успевшему принять свой привычный облик, и хватает его за грудки. А тот даже понять не пытается, как вот в этом-то он смог его обвинить. Но Кирк почти сразу же «объясняет». – Ты и так все у меня отнял! Я не позволю забрать еще и его!
