Его звереныш не только вырос и подточил зубы – он отчаянно борется за свою жизнь. Когда в переносном смысле, когда – в прямом. И в этой борьбе, как и в любой другой, выживает только сильнейший. А он и не сомневается в его силе, вот только неожиданно ловит себя на вспышке безудержной злости – вот к чему приводит маленький глупый мидгардский мозг. К новой революции против всех! И он безумно хочет, чтобы злость эта была направлена исключительно на мальчишку – то, чему он стал свидетелем несколько лет назад, снова привело его к краю пропасти – кто теперь-то будет его спасать? Неужели эти сила духа, смелость, решительность ни разу не посовещались с мозгом? Где этот чертов, присущий всем живым существам, инстинкт самосохранения?!
Да, он хочет думать, что во всем этом виноват мальчишка, а его желание пойти и вырезать несколько нецензурных слов на асгардском на груди Кодоса – просто сиюминутная прихоть. О, он бы вырезал букву за буквой, обмакивая любимый клинок в кипящее масло, всаживал бы лезвие глубоко, до внутренних органов, а потом содрал бы с тела кусок кожи вместе с написанным и повесил его в рамку на стене, чтобы постоянно любоваться. Или сделал бы из него коврик для ног, или скормил бы местному оголодавшему населению – он еще не решил, что лучше.
Но вместо этого он подает сигнал бедствия с «Эвридики» на ближайшую звезднофлотскую базу – с их славой, примчатся за ними очень быстро. Вот только вместо пиратов сторожевик обнаружит бойню, и может быть, Звездный флот начнет включать не только двигатели, но и мозги.
«Эвридика» уходит из этой системы на варп-5, а он успевает перехватить первые сводки федеративных новостей с Тарсуса. Чуть позже смакует скандал, а в списке выживших находит нужное имя. Имя, которое почти сразу же исчезает из этого списка, но он и не удивлен – большинство разумных существ уже давно переплюнуло его в лицемерии – какая-то совершенно дикая фантасмагория.
А еще он замечает совершенно нелогичный отголосок радости в собственном сердце – звереныш выжил. Этого стоило ожидать – для мидгардца – его кровь не слишком «чистая», поэтому и способности к выживанию на высоте. Возможно, ему стоит меньше недооценивать «дело рук своих» и попробовать увидеть питомца кем-то большим. А возможно, и нет – тут как карта ляжет – на судьбу он не надеется, а мальчишка может попробовать удивить его в следующий раз. Может попробовать показать ему что-то новое в мидгардцах. Или в самом себе. В них обоих – раз уж он раз за разом не может остаться в стороне о того, кто фактически является его сыном.
***
– И все-таки, что между вами происходит? – к корабельному вечеру, вдоволь наболтавшись с Кирком и набив живот реплицированной пищей, Тор быстро восполняет свои силы и готов к новому обсуждению не менее животрепещущей темы.
– Он же показал тебе исторический профайл – все так и было, – Локи отмахивается, совершенно не желая обсуждать это.
– Если честно, я там увидел только фото, звание и даты рождения-смерти, – абсолютно непосредственно заявляет Одинсон. – Я хочу знать, что ты сделал, Локи.
– То, что сделал бы ты, – коротко отвечает тот.
– И это…
– Прочитай еще раз файл, – хватит ему откровений за эти дни – он за сотню лет не был настолько честен, как с момента появления Тора в его камере.
– И после этого я все равно не отстану с вопросами, ты прекрасно знаешь, – Одинсон послушно запрашивает информацию на падде, а Локи закатывает глаза – да знает он, что тот так и поступит.
Знает это настолько хорошо, что уже готов сбежать из каюты и затеряться на просторах корабля. Вот только он не сделает этого – Тор разберет крейсер по винтикам прямо в открытом космосе, если он попробует сейчас покинуть его. Но такой шанс все равно когда-нибудь выпадет, поэтому Локи смиряется и отступает. Оглядывается на притихшего Тора, сосредоточенно читающего, неосознанно чуть хмурится вместе с ним и понимает, что новый виток ругани очень скоро не заставит себя ждать. Пусть Одинсон был прямолинейным мужланом, воином и весьма далеким от простой приземленной жизни с присущей ей кучей условностей, норм и социальных обязательств, но такое поведение брата его явно не обрадует. Разозлит, огорчит, расстроит. А Лафейсон и хотел бы этого избежать, но опять не сможет.
– Ты вырос в Мидгарде, ходил в школу, служил в Звездном флоте, обзавелся женой и ребенком, – Тор, после достаточно продолжительного молчания, консолидирует медленно и отчасти осторожно. – А потом спас 800 человек экипажа, пожертвовав своей жизнью… Зная тебя, в это сложно поверить.
– Мне стало скучно, и на этом я решил завершить свою «карьеру» мидгардца, – язвит Лафейсон в ответ. Но это только начало – дальше будет весьма болезненная и упрямая пытка.
– Ты спас своего ребенка, – а Тор, как всегда, понимает по-своему, даже не подозревая, насколько его догадки не далеки от правды. – Почему же ты не вернулся к нему? Хоть под той же личиной, хоть под другой?
– Я тебе уже сказал, что мне надоело изображать из себя мирянина. И он мне не сын, он – мидгардец до последней капли крови.
– Пусть так, но ты все равно ему признался, а значит, признал его, – Одинсон опять выворачивает смысл наизнанку, и Локи складывает руки на груди, замолчав и весьма красноречиво дав понять, что отказывается продолжать этот разговор.
– Брат, почему…
– Ни почему! Хватит! Я сделал то, что сделал, и уже сожалею об этом! – Лафейсон повышает голос, а Тор смотрит в ответ абсолютно нечитаемо.
– Тогда неудивительно, что он тебя ненавидит. И мне это тоже далеко не по нраву. Ты должен был позаботиться о нем.
– Я ничего никому не должен, – раздельно произносит Локи, и Тор вздыхает с усталостью и грустью.
– Учишь, учишь тебя ответственности, а ты все на те же грабли…
– Это ты у нас сердобольный и мягкотелый – можешь проявить инициативу, если так хочешь, – Локи продолжает фыркать, но одновременно украдкой посматривает на брата – с того станется как закатить концерт, так и расплакаться от умиления.
– А и правда – у меня, оказывается, есть племянник, – Одинсон ухмыляется, а Локи все равно чувствует от него весьма однозначную волну недовольства. Но почему-то не гнева – Тор так поражен тем, что все это было сделано из-за него? – И он, кстати, отличный парень, как я погляжу. Ты много теряешь, Локи. Извинись перед ним…
– Вот и развлекайся, – Лафейсон обрывает его, отчаянно желая, чтобы этот разговор наконец закончился. – А меня оставь в покое. Оба оставьте.
Тор замолкает, внимательно смотрит ему в глаза и не двигается с места – будто зверь подобрался перед прыжком.
– Это – то, чего ты хочешь? Что тобою движет? Ради чего ты живешь? Все еще будешь пытаться завоевывать миры? Искать силы, власти, могущества?
– Не беспокойся, Асгард трогать не стану – твоя игрушка, – Локи скалится и проглатывает новый ком обиды – а ведь Тор, предположив подобное, ничуть не покривил душой. Да, Лафейсон сам себе состряпал такую репутацию, но брат уже должен был понять, что он не повторяет своих ошибок. – Пока.
Одинсон лишь снова вздыхает. Чешет затылок, а во взгляде теперь – смесь сожаления и почти растерянности. Он прекрасно помнит, чем закончились прошлые попытки Локи, но также уверен, что никакой народ тот больше не будет порабощать. Да и не теперь, когда Тор снова «на арене». А вот что до сына… Вот тут его злость отчетливо выражена – и не только из-за того, что Локи бросил собственного ребенка, а еще и потому, что вообще обзавелся им именно из-за него. Винить тут можно их обоих – он ведь знал, у кого была такая же метка, и стопроцентно был уверен, что Лафейсон каким-то образом снова оказался жив – из-за нее же. Ему стоило начать поиски гораздо раньше. Хотя бы до того, как в их старые распри оказался втянут ни в чем не повинный мидгардский мальчишка. Но Тору безумно надоело гнаться за братом, прикрывать глаза на многие его «проказы» и вытаскивать из всяческих переделок. Еще пару сотен лет назад, даже с учетом метки и того, что он всегда его любил.
