***
Следующий год в этом Аду еще тяжелее – Джон так теперь их для себя и исчисляет – от Хэллоуина к Хэллоуину. Адамс жив, но ощущение слежки становится только отчетливей. Свербит в сознании, шевелит волосы на затылке и заставляет чаще оглядываться. Джон нервничает, плохо ест и еще хуже спит. Пока однажды едва-едва справляется с пустяковым удалением аппендицита из-за усталости. Свитсон, ассистент, смотрит на него с удивлением, но Ватсон видит в этом взгляде укор и тут же хватается за голову – что же он творит? Он сходит с ума от страха и неизвестности! Точнее, это его целенаправленно сводят с ума, а он поддается! Словно жалкий тюфяк! Он и правда трус! И как только осознает это, больше не может позволить этому продолжаться.
После операции он выпивает стакан виски залпом, а Свитсона просит вырубить его самым мощным снотворным, что у них есть. Двойную дозу на алкоголь – он должен беспробудно проспать не меньше 14 часов, чтобы наконец отдохнуть. Чтобы его мозг наконец смирился с этой новой реальностью и позволил Джону с ней жить. Чтобы у него наконец прекратили трястись руки, чтобы вместо кошмаров пришло темное забвение, а весь страх улетучился с переработанным адреналином. Он не может бояться целый год подряд! В его руках жизни его друзей – у него нет права на ошибку! Он лучше сам умрет, чем позволит этому страху кого-нибудь убить.
Как только он выполняет намеченный план, так сразу и понимает, как глупо повел себя в самом начале. Не скепсис и не отрицание – принятие должно было быть первым. Густав же верит во все это и принимает это знание, как часть своего мира – как законы физики, химии и биологии, – так что мешает Ватсону сделать то же самое? Ведь рука Хиддена никогда не дрогнет – как не дрожала раньше рука Джона – ни со скальпелем, ни с винтовкой. Он должен научиться жить в этом изменившемся вдруг мире. С дополненной реальностью.
После 14 часов сна решиться на это просто. Решиться на это уже необходимо. А вот с исполнением задуманного возникают очевидные проблемы. Джон старается абстрагироваться, купировать стрессы в зародыше, не допускать появления новых опасных триггеров, но все и сразу не получается. Приходится действовать методично, размеренно и используя все немногочисленные подручные средства: лекарства, физические нагрузки, следование жесткому распорядку дня. Джон очень хорошо осознает, что расслабился и позволил страху управлять собой. И чтобы вернуться в привычную колею, ему придется приложить достаточно много усилий – измотать себя самому и измотать сильнее, чем страх. Он должен стать прежним, даже с учетом того, что от прежней жизни не осталось и следа.
На восстановление уходит три долгих месяца – всю зиму он сражается сам с собой, привыкая к новой реальности. Заставляет себя есть, спать, а руки – не трястись. Ни над ранами, ни при стрельбе в людей. Густав над этой его внутренней борьбой только хмыкает – Ватсон как будто готовится к еще одной войне. При этом забывая, что противник – эфемерен, полупрозрачен и весьма, и весьма ограничен в действиях. Даже в «бой» может вступить только раз в год. Но это, конечно же, не отменяет его опасности. Джону надо было выдохнуть, смириться, забыть или и дальше делать вид, что он ничего не видел – помнить об этом лишь в «час икс». Но док взялся за дело основательно – воспитывая себя и перекраивая – и это тогда, когда они все еще в зоне боевых действий.
Но так или иначе, итог устраивает их обоих – Джон заново научился жить, а Густав рад, что док теперь ценит эту жизнь еще больше. Победа над страхом – то, что они делают каждый день – уходя в разведку, монтируя растяжки, стреляя из гранатомета по вражеским укрытиям, выходя в рукопашную и вытаскивая раненных сослуживцев с поля боя под огнем батареи. И радость тем больше, когда это получается.
Ватсон больше не видит снов. Его руки так же точны, как и прежде, даже под обстрелом. Походка – уверенная, осанка – несгибаема, меткость – феноменальна – теперь он видит этот мир большим, чем был. Ярким, красочным, в новых гранях. И все это очень похоже на долгожданную «белую полосу», но судьба, как обычно, редко бывает к кому-то настолько благосклонна. Иногда она заставляет проходить все девять кругов Ада, а в финале – не долгожданное спасение, а еще один круг. Самый страшный.
Джон думал, что уже успел повидать все ужасы этой жизни, что только могут быть, но следующее лето становится самой настоящей «адовой сковородкой». Бои идут ежедневно, друзья падают замертво один за другим, боеприпасов и медикаментов катастрофически не хватает, а надежда на то, что однажды они победят с каждым днем все меньше и меньше. К осени Джон знает имена только командиров – большую часть остальных бойцов видит впервые и уже не запоминает – до завтра один, десяток или все они не доживут. Сам он стреляет гораздо чаще, чем лечит, а в его походной аптечке теперь только скальпель, бинты и обезболивающее, которое в приступе адреналиновой паники совершенно бесполезно. Но он продолжает спасать людей, несмотря ни на что – ни на ворох гильз, что оставляет за собой, ни на отсутствие стерильности. Он всегда на правом фланге, и как только звучит первый выстрел, взрыв или крик боли, он тут же начинает движение. Убей и спаси. Спаси и убей. Для него остаются только два этих приказа, и он понимает, что начинает превращаться в чудовище: стреляет с холодным сердцем, зашивает ткани твердой рукой, сухими глазами смотрит на смерть товарищей и с непоколебимым упрямством шагает по опостылевшим скалам и выгоревшей на солнце траве… Вот это куда страшнее всего, что он успел повидать в своей жизни. И он больше не надеется на чудо – он знает, что кончится все предсказуемо плохо. И в первые секунды даже не удивляется, когда так все и происходит – потом только снова ужасается – этот бой будет самым тяжелым, никто из них не выберется живым, они в ловушке…
И совсем уж бессмысленно винить в этом свое собственное мифическое «проклятие» невезением на Хэллоуин. Это все сами люди. Это все война. Это совершенно обычная жизнь на одной только грани реальности. Никакие не призраки стреляют из укрытий, бросают гранаты и атакуют на бронетранспортерах. Ад на земле – это сугубо человеческое творение. Джон в этом никогда и не сомневался. И особенно отчетливо он понимает это под шквальным огнем. До Хэллоуина еще целые сутки, но он уже знает, что не доживет – весь их отряд будет мертв к утру – очень скоро они сами пополнят ряды «сверхъестественного».
Они пытаются отбиться изо всех сил. Отступают, но их медленно берут в кольцо – противник превосходит и по силам, и по численности, и все, что Джон с сослуживцами может сделать – умереть с достоинством. Предварительно уничтожив как можно больше вражеских солдат. Ватсон стреляет, подтягивает раненных парней в укрытия, наспех бинтует собственную распоротую ногу, в отчаянии ждет утра и истово надеется, что их сигнал о помощи дошел до базы. Как бы все они ни были готовы умереть в любой момент, а жить хочется больше. И особенно тогда, когда ты встречаешься взглядом с дулом автомата, нацеленным прямо на тебя.
В светлеющих сумерках хорошо видны искры, выбиваемые пулями по камням, рокот пулемета уходит эхом ко взгорьям, а стон раненных похож на стон самой земли – вновь окропленной гневом, железом и кровью. На заре Джон хаотично отстреливается, целясь на рефлексе, оглядывается на парней и старается укрыться за камнями. Он страхует Густава, оказавшегося рядом, когда невдалеке взрывается граната, и Хидден только стонет от боли в подстреленном боку и крепче сжимает в руках автомат. Джон больше ни на что не надеется, стараясь сохранить голову холодной, а животные инстинкты сделать источником энергии. В мешанине боя это помогает выжить. Если только вражеская пуля уже не находит путь в твое тело…
Боль окатывает волной тут же, нервные окончания бьются в агонии, и Ватсону кажется, что из него течет не кровь, а жидкий огонь. Пуля попадает под кромку бронежилета на плече, разрывает ткани, кожу, мышцы. Джон сцепляет зубы, тяжело дышит и не может не застонать – боль просто невозможно, невыносимо адская. Он пытается прижать рану ладонью, но, чувствуя, как быстро сочится кровь между пальцев, понимает, что задета артерия. Что очень скоро кровотечение лишит его сил, а если прибавится еще и внутреннее, то ему точно недолго осталось.
