У него что-то рушится внутри. Весь его выжженный, пустотелый, мертвый мир рассыпается в пыль и тут же исчезает. Ничего уже больше не важно. Ничего уже больше не стоит ни слез, ни боли, ни ненависти. Ничего у них больше не будет, если эти отношения не выйдут за рамки «рыночных». И Ватсон шагает вперед, а ребенок делает ответный шаг – молниеносно, порывисто, стремительно. Он обхватывает Джона за талию тонкими как спички руками в царапинах и грязи, притирается щекой к колючему свитеру на груди Джона и снова что-то беззвучно шепчет, и доктор больше не может этого выносить – вдыхает порывисто, прижимает к себе за плечи и касается губами вихрастой макушки.

– Шерлок… – шепчет он на грани слышимости, и его сильнее сжимают в ответ, а потом мир перед глазами Ватсона тухнет.

Растворяется, погружается во тьму и ускользает сквозь пальцы. Джон чувствует, как поверхность под ногами исчезает, и он проваливается в бездну. Падает на подкосившихся ногах, ударяется об пол спиной и затылком, и ребенка утаскивает за собой. Его, похоже, выключает от перенапряжения – по ощущениям на несколько секунд, а глаза он открывает уже в постели Холмса, и не помнит, как «лунатил» в беспамятстве. В полумраке спальни по стенам пляшут красные блики, а Ватсона укрывает что-то гораздо тяжелее одеяла. Он часто моргает, пытается не задохнуться, а потом осознает Шерлока – в его взрослой ипостаси, холодного, как будто деревянного, и нагого. Он лежит сверху на Джоне, и как только тот пытается пошевелиться, Холмс тоже приходит в движение. Вскидывает руки, обнимает ими голову Ватсона, а свою поднимает с чужой груди. На миг его взгляд такой же отсутствующий, а потом вспыхивает – Шерлок потирается о тело под собой, чуть слышно стонет, тыкается носом в чужую щеку и опять неразборчиво шепчет.

– Шерлок? – Джон окликает настороженно, прикасается к его плечам и пытается сдвинуть рослую фигуру с себя хотя бы на миллиметр.

– …дам все. Отдам тебе все, что у меня есть, – голос Холмса хрипит, ломается, но становится громче. – Больше, чем у меня когда-либо было… Больше, чем когда-либо будет… Больше, чем у тебя есть… Больше, чем ты сможешь принять…

Ватсон с трудом разбирает услышанное, а потом до него доходит: эти слова… ничто иное, как условия их новой «сделки». Шерлок повторяет их как заезженная пластинка и, похоже, пока не получит ответ, не остановится. Джона ошпаривает, как будто жидким азотом – изнутри и снаружи – тело покрывается коркой льда, а внутренности съеживаются в холодном ужасе. Никогда еще Джон не ощущал «паранормальность» этого существа так ярко, так полно и всеобъемлюще, как сейчас. Он собирается заключить сделку с дьяволом… Он собирается? Ватсон чувствует, что времени на раздумья у него нет – каким-то отдельным нервом. Что Шерлок сейчас в переходном состоянии – неустойчив, эфемерен и скоро исчезнет, если не получит твердый ответ. Если не получит что-то, что сделает его живым… У Джона больше нет времени сомневаться, и вместо разума на этот раз он решает послушать слабо встрепенувшееся сердце – то, что хранит где-то глубоко внутри себя, под слоем сажи и пыли, крохотные ростки надежд и любви. Он берет лицо Холмса в ладони и шепчет ответ в его холодные губы.

– Я возьму и отдам ровно столько же…

А потом целует. Легко, без какого-либо ярко выраженного чувства – просто прикосновение живого человека. Просто еще один шаг навстречу, и Шерлока прорывает: он вдруг начинает с яростью отвечать на поцелуй, наливается жаром прямо в руках Джона, снова жмется до боли, а его пальцы вплетаются в волосы Ватсона. А у того перед глазами рябит от поднявшегося хоровода бликов, искр и огоньков, что наполняют комнату. От танца цветных «мушек» под веками, от внезапно накатившей резкой усталости и головокружения. Слабые толчки боли отдаются в ноге и раненном плече, в животе образуется вакуум, а голова вот-вот готова отключиться.

Он теряет сознание уже через минуту этой болезненной ласки, а приходит в себя когда в комнате уже давно светло. Послеполуденное солнце слабо пробивается из-за туч, и Джон лениво рассуждает о том, что день сегодня наверняка выдался морозный… Он чувствует слабость во всем теле, ноющую тупую боль в затылке, как будто хорошенько приложился им о край стола, и тошноту – состояние очень похожее на то, что у него бывало после того как Шерлок «питался», но в разы сильнее. Шерлок… Это же не было сном?

Ватсон отрешенно прокручивает в голове воспоминания о прошлой ночи, а потом предпринимает попытку подняться. Сесть получается только с третьего раза. Шатаясь, он кое-как поднимается на ноги и бредет в ванную – ему нужно хотя бы умыться. Отражение в зеркале красноречиво говорит о том, что доктор еще наверное никогда не выглядел настолько плохо, но тому плевать на это. Он брызгает в лицо ледяной водой, а следующим пунктом назначения выбирает кухню: аптечку и кофе.

Он замечает фигуру на диване боковым зрением, но не оборачивается – прямо сейчас он на пороге обморока и уж точно не в силах удивляться, возмущаться, радоваться или просто говорить. Трясущимися руками он достает пару ампул с раствором глюкозы, одну, естественно, разбивает, не удержав в не сгибающихся пальцах, ищет стерильный шприц и даже не хочет думать о том, как попадет в вену… На помощь приходят чужие руки – Холмс становится за его спиной, быстро подготавливает лекарство, пережимает предплечье Ватсона своей ладонью и довольно умело делает укол. Джон вцепляется в столешницу, закрывает глаза и просто дышит, заново привыкая к этому телу рядом с собой.

Закончив, Шерлок отвлекается на чайник и кружки, и уже через десяток секунд одна из них под носом у Ватсона, а сам он снова в кольце чужих рук. Холмс все еще молчит, не смотрит в глаза, но не отрывается от тела Джона, а тому нужно еще несколько минут, чтобы более-менее прийти в себя, а вот потом Шерлок расскажет ему все. От начала и до конца. Ответит на все вопросы, какие бы Джон ни задал, иначе тот уйдет, спрячется так, что даже в загробном мире Холмсы не смогут его найти. Шерлок в этом, конечно же, не сомневается и тут же принимает покаянный вид: утыкается носом в чужое больное плечо и чуть слышно сопит. Ватсон уже собирается требовать, когда на кухне появляется миссис Хадсон.

– Ох, Джон, ты наконец-то проснулся! Как ты себя чувствуешь? Может, Шерлоку стоит сходить в аптеку? – Марта тревожится и совершенно не обращает внимания на то, в какой позе их застает. Что ее постояльцев уже двое. Как будто в этом нет ничего сверхъестественного. И Джон абсолютно не хочет знать, какую сказку Холмс рассказал их домовладелице, оправдывая свою мнимую смерть.

– Шерлоку стоит… – он замолкает, выбирая из сотни вариантов, и сдается. – Шерлоку стоит прекратить водить нас за нос, не так ли?

– Ох, Джон, – миссис Хадсон посмеивается, ставя на стол кастрюльку со своим очередным «подношением» – судя по запаху, там куриный суп с лапшой. – Уверена, он больше не посмеет.

Продолжая тепло улыбаться, она возвращается к себе, а Джон выпутывается из объятий Холмса и вместе с кружкой идет к любимому креслу. Шерлок устраивается напротив и неотрывно следит за его движениями.

– Рассказывай, – приказывает Ватсон через несколько мелких глотков.

– Разве… ты не догадался? – тихо спрашивает Холмс, и Ватсон тут же хмурится.

– О моих догадках тебе лучше не знать. Или мне верить Майкрофту – в то, что мы для вас всего лишь удобная обувь?

Шерлок в ответ вскидывает брови. Кажется, в возмущении и удивлении пополам.

– Обувь? Что он там понапридумывал?

– Ну, он выражался и более прямо: скот, пища, доноры – суть все та же, – отвечает Джон, но если Шерлок не хочет говорить прямо, тогда Ватсон будет задавать столько вопросов, сколько посчитает нужным. И не дай Бог Шерлоку опять что-то от него скрыть.

– Почему именно я?

– Потому что ты – единственный, – медленно проговаривает Холмс, глядя в глаза. Весомо, серьезно, с полным осознанием того, что говорит и кому, искренне. – Как бы сентиментально это ни звучало, но именно так. В толпе идиотов, скучной серой массы, я видел только тебя. Ты был как маяк, к которому я стремился…