***

С приходом весны Джона снова начинают мучить головные боли. Перепады атмосферного давления сказываются на ноге дополнительной дозой миорелаксантов, а настроение, особенно после визита Грега, уверенно держится на ноле по шкале личного ватсоновского «дерьмометра». Выйти из этого состояния весьма непросто. Не помогает даже Мэри, все еще не оставившая свои надежды в отношении доктора. Хотя Джон и пытается – они ходят в рестораны, кино и даже на какую-то выставку народного творчества. Их общение легко и ненавязчиво, постепенно оно становится более личным и интимным. Но Джон слишком часто ловит себя на том, что не слушает мисс Морстен должным образом, что улыбается фальшиво, периодически врет о своем самочувствии, и даже секс теряет остроту ощущений. Как будто эти отношения – все еще рутина, а не желанный шаг в новую жизнь – прочь из погребальной ямы. Он не знает, как исправить это положение, но хочет продолжить пытаться. Он хочет верить, что однажды все наладится.

Периодически Джон остается ночевать у Мэри – безумно радует одно только то, что в эти ночи ему не снятся кошмары – он крепко спит до самого утра. Зато Мэри все чаще выглядит подавленной, когда думает, что Ватсон на нее не смотрит. Он знает, что в итоге у них ничего не получится, но все еще цепляется за эти отношения. Однажды они даже проводят ночь на Бейкер-стрит – Джону интересно, посмеет ли кто-нибудь из других «жильцов» проявить себя в присутствии постороннего. И жалеет об этом наутро – сначала девушка пожаловалась на внезапный приступ мигрени, потом нашла свои чулки скрученными в узел, а когда решила приготовить завтрак, порезалась кухонным ножом. Ватсон помогает обработать рану, а Мэри натянуто смеется, говоря о том, что «квартира Джона не любит чужаков…» Тот чертыхается про себя и готов спорить, что дело не в квартире и чужой рассеянности, но торопливо сводит все к шутке – «он бы с удовольствием стал ее соседом, если дело только в Бейкер-стрит». На этих словах он обжигается кофе без молока – конечно, Мэри же еще не выучила его привычки – а сама Морстен немного нервно ему улыбается и молчит в ответ на своеобразное приглашение к сожительству. Она, похоже, тоже сомневается, что все прикладываемые ею усилия в конце концов окупятся. Но она продолжает стараться точно так же, как и Джон.

На День дурака приходит Грег – сначала о чем-то болтает с миссис Хадсон на первом этаже, а потом поднимается в гостиную.

– Хочешь услышать самую плохую первоапрельскую шутку? – с затаенной злобой спрашивает Грег – у него в зубах снова сигарета, галстук повязан криво, а седины в волосах, кажется, в два раза больше. Конечно же, Джон кивает. – Он вернулся.

Ватсон кривит губы в ответной ухмылке и приглашает Лестрейда к столу на поздний ужин. Грегори скидывает плащ, моет руки и устраивается за столешницей, а пока Джон возится с тарелками и рагу, рассказывает, чем была примечательна его встреча.

Как доктор и пророчил, Холмс вернулся – прошел всего месяц, и это, похоже, говорит о разнице в силе старшего и младшего – сильные и слабые или необычные и еще более необычные? Пришел в участок Грега как к себе домой и предложил провести очередной совместный вечер. Предложил буднично, равнодушно, точно так же, как и всегда. А Грегори, мигом вспомнив рассказ Ватсона и мигом взъярившись, может только съехидничать в ответ – отчего же мистер «Британское правительство» просто не отправил смс с уведомлением? Отчего сподобился и заявился лично? Неужели думает, что после месяца абсолютной тишины его здесь по-прежнему ждут? Неужели думает, что любовник вечно будет терпеть это пренебрежение?! О, Холмс определенно разгневался в ответ, но когда посмел упомянуть об их «договоренности», Грег просто его послал, как и просил Джон. Да Лестрейд и сам прекрасно понимает, что если бы Майкрофт чувствовал к нему хоть каплю симпатии, если бы он был хоть сколько-нибудь важен, если бы значил для него хоть что-то, кроме «пищи», то Холмс постарался бы дать знать о себе гораздо раньше. И не начинал бы разговор со сделки.

Ватсон поднимает в его честь чашку и заставляет себя не слишком широко ухмыляться – под ребрами снова колет, а во взгляде Грега мука вперемежку с обидой, злостью и отчаянием. Ровно тот же коктейль, что Джон попробовал полтора года назад и пьет до сих пор. Пусть даже ему больше и не так больно, как инспектору, это не отменяет самого факта – наглость Холмсов не знает границ. Она у них величиной с этот чертов остров – Ватсона снова начало преследовать потустороннее, а Грег еще через неделю рассказывает о том, что Холмс прислал цветы и снова настаивает на свидании. Еще через несколько дней, получив новый отказ, он помогает полиции с расследованием тройного убийства, но когда не срабатывает и это, начинает заваливать Грега смс с просьбами, бессодержательной болтовней, комплиментами и совершенно неуместными попытками шутить. Лестрейд просто в ярости. Всего этого он хотел от него с самого начала, а не тогда, когда оказался удобен, привычен и «под рукой». И вот теперь он верит каждому произнесенному когда-то Джоном слову. Если Холмс хочет новую сделку, то Лестрейд хочет с нее ничуть не меньше самого Майкрофта. Даже больше, если брать в расчет весь ранее причиненный ущерб.

А в мае Холмс заявляется в клинику Ватсона. Прямо посреди рабочего дня. Джон же, оценив длину ног помощницы этого «серого кардинала», тоже не собирается легко сдаваться.

– На что жалуетесь? – он устраивается за столом, деловито перебирает пустые бланки и истории болезней прошлых пациентов и не смотрит на неурочного посетителя.

– На длину вашего языка, доктор Ватсон, – Майкрофт почти шипит, и это, вкупе с неподвижной позой и прищуром мутных глаз, выглядит почти внушительно. – Что вы ему рассказали?

– Все, – просто отвечает Джон. – Или есть что добавить?

Холмс подходит ближе, упирается в край стола и почти нависает над Ватсоном. За его спиной сгущается тьма, а плакаты о здоровом образе жизни, развешанные на стенах, начинают ходить ходуном от возникшего из ниоткуда сквозняка.

– А мисс Морстен вы рассказали о том, что с вами случилось? – цедит Холмс сквозь зубы, и почти полноценный ураган начинает понемногу утихомириваться.

– Ваш брат был мне куда важнее мисс Морстен, так что не пытайтесь угрожать, – парирует Джон. Он без страха встречает чужой пристальный взгляд и рассержен сейчас сильнее, чем этот любитель «спецэффектов». – Кто еще? Миссис Хадсон? За нее Шерлок вам сам глотку перегрызет. Гарриет? Вам она даст сто очков форы в язвительности. Как видите, у меня не так-то много близких людей, на которых вы могли бы надавить.

– Гарриет? – переспрашивает Холмс и окончательно успокаивается. – Неплохой вариант.

Он делает вид, что задумывается над перспективой, а Ватсон видит чистой воды блеф.

– Грубо, мистер Холмс. Даже топорно, – фыркает Джон. Он что есть силы сжимает колено больной ноги, сосредотачивается на мысленном отсчете и медленно выдыхает сквозь зубы. – Вы же не думали, что эта ваша односторонняя сделка сработает и во второй раз?

– Так дело в этом? – Майкрофт скучнеет, на лице снова появляется надменность, а пальцы на ручке зонта расслабляются.

– Дело в том, кто и что может дать, – кивает Ватсон, а внутри заходится неистовым криком – вытолкать этого мерзавца взашей, а не заводить с ним разговоры!

– Я передам Шерлоку, – обещает Холмс с противной полуулыбкой, разворачивается и уходит.

А Джон почти валится со стула, когда дверь за визитером закрывается – от шока, от нервного напряжения, от боли. Он откидывается на спинку, закрывает глаза и добрый десяток секунд просто дышит, пытаясь упорядочить тот хаос, в который снова превратились все его мысли и чувства. А потом его отвлекает стук в дверь, новый, совершенно обычный пациент, очередная простуда, аллергия, разыгравшийся на погоду ревматизм – очередная рутина, что остается константой в его жизни. И только к вечеру, прогнав разговор в голове еще раз, он понимает, что, возможно, напрасно помог Майкрофту. Если тот не намерен оставлять Грега в покое, то наверняка займется поисками равноценного предложения. И тем самым вновь вытрепет нервы инспектору. С другой стороны, хорошо, если он попытается – приложит усилия, чтобы заинтересовать собой вновь. Может быть, хоть тогда он уразумеет, что «продавать» свою любовь больше никто из них не возьмется. А вот его слова о Шерлоке…