Он и злится, и досадует, и в запале, и не собирается сдаваться – он сможет вытерпеть все это до следующего Хэллоуина, и если Холмс посмеет явиться опять, то Джон съедет. Однозначно, несмотря на любые уговоры миссис Хадсон. Куда-нибудь на другой конец света. Или сделает новую татуировку – Майкрофт же обещал найти нового «донора», значит, Ватсону больше ничего не будет угрожать. Да, именно так Джон и поступит – последняя отсрочка перед началом новой жизни. Если Шерлок посмеет явиться еще раз, Джон переедет в пригород, женится на какой-нибудь милой девушке, хоть на Мэри, нарожает детей и заведет собаку. Джону это нужно – «переболеть» наконец этими чувствами, исключить любую возможность рецидива и запастись самыми мощными «антибиотиками» на всякий случай.

А в начале весны на Бейкер-стрит опять появляется Грег. Приходит под вечер, останавливается посреди гостиной, засунув руки в карманы плаща и перекатывая мятую сигарету из одного угла рта в другой.

– Грег, что? – начинает было Джон, а Лестрейд только машет рукой и без сил валится на диван.

– Включи новости, – тяжелым глухим голосом просит инспектор, и Ватсон тут же повинуется – на Грегори нет лица, он бледен до синевы и губы дрожат.

В новостном выпуске рассказывают об авиакатастрофе – пассажирский боинг падает где-то на востоке Европы. Джон внимательно прослушивает сводку, выключает телевизор и тихо спрашивает:

– Кто?

Лестрейд делает глубокий вдох, а потом отвечает, глядя в пол:

– Майкрофт… собирался в Польшу. Он не берет трубку… – на этом он умолкает, а Ватсон мысленно хмыкает: да неужели?

Он приносит Грегу большую чашку горячего сладкого чая, а рядом ставит бокалы и початую бутылку бренди.

– Ты уверен? – переспрашивает он, и Лестрейд роняет голову в подставленные руки.

– Он не называл рейс, но я чувствую, Джон, что-то не так… Он периодически не пользуется чартерами, так что…

И вот на это Джон позволяет себе хмыкнуть уже в голос. Грег поднимает глаза, а Джон старается удержать волну озлобленного ехидства – вот уж Лестрейд точно ни в чем не виноват.

– Он необязательно должен быть мертв.

– Я… Мне кажется, – тихо продолжает Грег. – Или я себя накрутил, или уже совсем ничего соображаю от усталости, но я чувствую… как будто что-то… исчезло несколько часов назад. Внутри как будто… пусто?

Его лицо приобретает выражение замешательства, он словно прислушивается к самому себе, а то, что слышит, его отнюдь не радует – бесконечный вакуум, звенящий одной минорной нотой. Джон это состояние прекрасно знает – познакомился полтора года назад, и до сих пор периодически глохнет от этого беззвучного вопля по ночам.

– Тогда – без вариантов, – кивает Ватсон и наполняет бокалы. – Надеюсь, он достаточно помучался…

Он прикусывает язык, дав волю гневу, и инспектор тут же болезненно морщится.

– Джон…

– Прости, Грег. Я сочувствую тебе, но его мне не жаль, – объясняет Ватсон. Лестрейд берется за бокал и внимательно смотрит на доктора, поощряя продолжить, а тот отводит взгляд в сторону.

– Он обвинил меня в смерти Ш… Шерлока, – Ватсон сглатывает в середине фразы и силой заставляет себя концентрироваться на сопереживании, а не на злости на еще одного ублюдка, который посмел обойтись со своей «пищей» так.

– О… – только и может выдохнуть Грег. Глотнуть алкоголь и только теперь попытаться принять ситуацию. Но Ватсон спешит остановить его от погружения в бездну боли и отчаяния – кем бы они ни были, а он не позволит другу пройти через то, через что прошел сам.

– Поэтому вломи ему, когда он вернется. За меня. И не вздумай заключать с ним новую сделку.

Пару минут Лестрейд озадаченно молчит, пытаясь его понять, а потом изумленно выдыхает:

– Что? – его руки дрожат так же, как у Джона в приступах разыгравшегося тремора, глаза запали – под ними мешки, на висках проступила холодная испарина, а спина и бедра напрягаются, как будто инспектор вот-вот вскочит на ноги.

И Ватсон смотрит тяжело в ответ, вспоминая, что Грег не в курсе природы ни своего любовника, ни одного знакомого консультирующего детектива. История Лестрейда совершенно другая, а Майкрофт вообще ничего ему не рассказывал и не выдавал себя ни единым огоньком. Но Грег сказал, что чувствует, поэтому Джон больше не позволит водить друга за нос. Даже если инспектор назовет его сумасшедшим, даже если не поверит ни слову, даже если посчитает все это бредом и желанием очернить усопших в приступе болезненной обиды. Грег просто будет знать это и однажды сможет принять единственно верное решение. То, до которого дошел Ватсон. То, о котором его однажды предупреждал Хидден. Все, что им нужно, это однажды сказать твердое «нет».

Он рассказывает с самого начала. Про сияние, Уго, Густава и Брэда, про кладбище, встречу в Бартсе и про хэллоуиновский фестиваль несколько месяцев назад. Про Шерлока и Майкрофта. Про то, что оказался наивным дураком, которого только использовали. Про то, что до сих пор чувствует себя оплеванным, а сердце все еще иногда заходится от боли. Грегори слушает молча, дышит чуть слышно и иногда судорожно хватается за бокал. Ватсон не утаивает ничего: ни как боялся, ни как пренебрегал и не верил, ни как смирялся и учился сосуществовать. И все это только ради того, чтобы оказаться бесправным, безымянным, ропщущим «донором», заключившим одностороннюю сделку. По глазам Грега он видит, что тот сомневается. Очень сильно и над каждым словом – но еще в нем есть сомнение и другого толка. То, которое означает, что Лестрейд однажды тоже видел что-то подобное: странный кошмар, тень на периферии зрения или рубашку, непостижимым образом, оказавшуюся в неположенном месте. Было что-то такое, что сейчас заставляет его не вызывать психиатрическую службу, а переспрашивать:

– Ты правда в это веришь?

– Я это видел, – хмурится Ватсон. – Даже сейчас. После новой встречи, все началось заново. Например, череп – я выкинул его на помойку, а на следующий день он был на своем месте. Еще и с конфетной оберткой внутри.

– Миссис Хадсон могла…

– Миссис Хадсон только рада от него избавиться, – качает головой Джон и продолжает убеждать. – Я что-то не вижу у него отросших конечностей, а это значит, что его принес кто-то другой. Тот, кто бьет все чашки с рисунком на моей кухне, раздвигает шторы по утрам и пользуется ватными тампонами из аптечки.

Лестрейд переводит взгляд на свою однотонную бежевую кружку и снова нервно сглатывает.

– И все же…

– Все это чепуха по сравнению, – перебивает его Ватсон, а потом оттягивает ворот своего свитера вместе с футболкой, показывая шрам от пулевого ранения. – Вот это – то, в чем Майкрофт признался. Уго и, может быть, еще сотня солдат, с которыми я служил, были его жертвами. И все для чего? Чтобы Шерлок мог снова со мной встретиться? Прости, но после всего того, что я видел, я не могу в это не верить. И не могу не ненавидеть их обоих за то, что они сделали.

Джон прячет ладони под мышками, снова ощущая призрачный сквозняк, и передергивает плечами. Грегори молчит, осмысливая услышанное, и Ватсон дает ему время, чтобы сделать это. Чтобы понять, что дело тут было далеко не в безответной влюбленности – это чары, на которые они поддались, будучи всего лишь «жалкими людишками», «овцами», «пищей».

– Поэтому я и прошу тебя, Грег, – говорит Джон, когда Лестрейд выходит из задумчивости и тянется по-новой наполнить бокалы. – Пошли его к черту, когда он явится. А он обязательно явится – через неделю, месяц, на Хэллоуин или еще через год. С нас обоих достаточно. Можно было терпеть использование и манипуляцию, но не тогда, когда для них мы всего лишь скот. Когда они убивают без зазрения совести ни в чем не повинных людей. Когда…

Он осекается, опускает голову и прокусывает губу до крови, борясь со внезапно накатившими слезами. Джон отдал бы все на свете, только бы с ним этого никогда не происходило.

Лестрейд разливает по последней порции, больше ни о чем не спрашивает, а потом и вовсе предлагает отправиться в паб – пить дальше, но говорить о чем угодно, только не о том, что оставило в них настолько глубокие раны.