Он не замечает, как наступает утро. Как понемногу возвращается боль и усталость, как ноет спина и жжет ссадины, как подкрадывается сонливость, а количество бренди в бутылке стремительно уменьшается. На автомате он шагает в спальню Холмса, раздевается и укладывается под одеяло, и только потом понимает, что сделал – когда в их отношениях начались неурядицы, Ватсон иногда демонстративно уходит в свою комнату, и сейчас стоило бы сделать тоже самое – как только его голова оказывается на подушке, а в нос забивается запах Шерлока, Джона тут же накрывает снова. Всеми теми чувствами, что подавились состоянием аффекта. Теми, что под воздействием простого триггера, возвращаются с удвоенной силой, разом, все до единого. И это больше, чем Джон может вынести – его скручивает непереносимой болью, выламывает и рвет на части эта агония. Он задыхается, вцепляется зубами в край наволочки и приглушенно мычит – только миссис Хадсон не хватало напугать своим криком. Своим оглушающим воплем, который рождается из той дыры, что продолжает рвать на куски Джона Хэмиша Ватсона. Отставного военного хирурга, соседа, напарника и друга гениального консультирующего детектива Шерлока Холмса. Бывшего… возлюбленного.
Его безудержно трясет несколько часов подряд, ткань промокает насквозь, а горькие слезы все не кончаются. Джон оплакивает свою любовь. Оплакивает свои упущенные возможности: понять, быть рядом, докопаться до истины, продолжить выполнять условия этой «сделки»… Просто остаться соседом, напарником и другом этого невероятного существа. Того, кто был умным, наблюдательным, логичным и саркастичным, мизантропом и весьма, и весьма ранимым. Кто мог быть жестоким, а мог быть милым, напрашиваясь на поцелуй или удивляясь строению Солнечной системы. Кто хранил отрезанные человеческие головы в холодильнике, а ночью отправлял Джона на небеса, оргазм за оргазмом. Ватсон любил его всей душой, и от этого все больнее и тяжелее предательство. Он жалеет себя, а Холмса кроет последними словами – за то, что смолчал, даже не намекнул, понадеялся, что наивный, глупый, человечный Ватсон догадается обо всем сам. И этим слезам, кажется, нет конца, но через несколько часов Джон выдыхается, проваливается в черное забытье, наполненное пустотой, а просыпается поздним вечером – и заново выпотрошенный. Скованный обидой, горечью, болью и гневом – это слишком жестоко, обойтись с ним так. Даже если он для него был всего лишь бездушным «донором», Холмс не имел права разрушать своего друга до основания. Ведь они прошли через слишком многое: от смертельной опасности до неземной любви. И прямо сейчас Джон наполнен невыносимо ядовитым сожалением – он – марионетка, которую кукловод выкинул за ненадобностью без всяких сожалений.
Он с трудом встает с постели, еле добирается до ванной – снова дрожит под колючими горячими струями, не чувствуя тепла, а потом плетется на кухню. Долго сидит за столом не шевелясь, наблюдая, как тает пар над кружкой, а потом слышит шаги на лестнице, и через пару секунд перед ним появляется Грег.
– Джон… – тот тяжело вздыхает и садится напротив.
– Чай будешь? – отрешенно спрашивает Ватсон, пустым взглядом ищет чайник на плите и все-таки встает.
– Кофе… Холмс мне… – Лестрейд замечает дрогнувшие на фамилии плечи и тут же поправляется, безошибочно поняв реакцию. – Майкрофт мне сказал, что произошло… Он и правда умер?
– Очевидно, так, раз он так сказал. Наркотики… Чертов ублюдок, – Джон звучит спокойно, внутри него теперь опять пусто и теперь так, наверное, будет всегда. Его движения плавные, а в руках – слабость, и он старается сосредоточиться на приготовлении кофе. – Ты не сказал, что это был Майкрофт…
Грегори как-то умудряется понять, что Ватсон подразумевает их связь и тут же вспыхивает.
– Джон, речь сейчас не об этом…
– У вас тоже «односторонняя сделка», да? – Ватсон обрывает его на полуслове.
– Сделка? – переспрашивает Лестрейд, а Джон, обернувшись, видит совершенно искреннее недоумение и понимает, что старший Холмс, в отличие от младшего, мог быть еще более скрытным и ни словом, ни жестом даже не обмолвился о своей «паранормальности». Он ведь мог не искать и не преследовать Грега так, как это делал Шерлок. Что же Лестрейд знает и должен ли Джон рассказать ему все? – Ну, в каком-то роде… Я же тебе рассказывал. И я не могу себе представить, что было бы если бы он…
Грег обрывает сам себя, но Джон и так знает продолжение фразы. Знает теперь, что Холмс-старший смолчал обо всем, что было за гранью человеческого понимания, и малодушно представляет «что было бы, если». И даже радуется этой фантазии в какой-то момент – и он, и Грег были бы свободны от этой лжи. Даже если бы их мучения от этого утроились. А потом обрывает сам себя – к черту этого ублюдка прямо сейчас, Джон подумает, как отомстить ему, позже. За Уго, за свое плечо, за Грега, что сед, изможден и исковеркан этой безответной любовью. Вместо этого он тихо просит:
– И не представляй…
– Джон… – Лестрейд тут же становится рядом и укладывает руку на его плечо. От ее тяжести Джона ощутимо тянет присесть прямо на пол и снова разрыдаться, но он сжимает зубы до боли и прикрывает глаза.
– Я справлюсь, – он изо всех сил старается, чтобы его голос звучал твердо и уверенно. Даже тогда, когда еще и суток не прошло с момента смерти Шерлока. Даже тогда, когда впереди еще похороны и череда скорбящих людей, сочувствующих еще и Джону. – Я переживу. Можешь так ему и передать.
Грег безмолвно кивает, но продолжает держать его, а потом тянет в гостиную на диван. Джон не сопротивляется, берет с собой чашки, а на вопрос о журнальном столике только отмахивается.
Лестрейд остается с ним на пару часов. Просто сидит рядом, привалившись к боку, и это – все, что он может дать Джону. Все, что тому сейчас нужно. Слова бесполезны – говорить о чем-то нужно было гораздо раньше. Сейчас Джон может только, как и говорил, постараться пережить это. Как-то справиться с этой болью и окончательно не сломаться под ее весом. Выдохнуть, выстоять – ведь он – солдат, и ему не пристало терять соратников. Вот только он никогда не терял свое сердце…
Депрессия наваливается моментально – ложится огромным камнем на плечи и невыносимо давит, заставляя терять силы. Джон задыхается, слабеет, слепнет от слез на глазах и больше не чувствует ничего кроме боли. Тоски, одиночества и горечи предательства. Он не может есть – его тут же начинает тошнить. Он не может спать – в каждом кошмаре он видит только смерть Шерлока: то его убивают, то он попадает под машину, тонет, прыгает с крыши, режет себе вены струной от скрипки… Джон срывает голос от криков, Джон покупает трость, потому что больше не может нормально ходить, Джон напивается то с Гарри, то с Грегом, тщась выкинуть из памяти последние два года…
Похороны проходят тихо, быстро и без него – Ватсон приходит на могилу под вечер – он не хочет никого видеть: ни сочувствующих, ни Шерлока. В последний раз. Он долго стоит у надгробия, цепляется взглядом за высеченные буквы имени и не хочет думать о том, что в нескольких футах под землей покоится существо, что обошлось с ним подобным образом. Джон хочет запомнить его человеком. Высоким, костлявым, с копной кудрей на голове и с раздражающими привычками. Он хочет запомнить только того, кого любил, а не того, кто его бессовестно предал.
Джон больше не хочет ни о чем думать, не хочет разбираться, строить теории и предположения. Он хочет оплакать свою любовь и попробовать научиться существовать дальше. Пока получается плохо – на кладбище его находит Гарри, уводит за собой, и несколько дней они не видят перед собой ничего, кроме бесконечных бутылок. Но через какое-то время, задыхаясь от рвотных спазмов над унитазом, Ватсон понимает, что так он от боли не избавится – только приглушит ее на время, обманывая сам себя, и он больше не может пить. Алкоголь – не лекарство, Джон знает, он – врач. Гарри смотрит на него и с сочувствием, и со злостью, когда он, пошатываясь, обувается в прихожей, а Джон только и может, что с горечью фыркнуть: боль не утопить в вине – эта тварь хорошо плавает. Это – пиранья, которая будет глодать его кости до самой смерти, и он не будет ей в этом помогать. Гарри бросает в него бутылку, когда он говорит об этом, а Ватсон топчется на стеклянном крошеве и советует ей перестать быть наивной. Джон в своей жизни потерял куда больше, чем она, но не собирается отправляться следом за мертвецом. Даже если уже мертв внутри. И он не примет помощи от той, кто превращается в «зомби» добровольно.
