Кен чуть сдвигается, целует жарче, порывисто, но поза неудобная, и он не останавливает Шульдиха, когда тот отстраняется и поднимается на ноги со смешком.
– Не шути со мной, Кен.
А он и не собирается. Как не собирался его отпускать – перехватывает за руку, резко потянув на себя. Шульдих почти падает, успев опереться рукой о спинку дивана, пока Кен снова захватывает его губы своими. Требовательно, – и он тянет его к себе на колени. Шульдих устраивается, поддавшись, и смотрит с интересом – Кен уверен, что тот видит его решимость сейчас. Считывает все его намерения до одного, и уже собирается удивиться, но Кен не дает ни ему, ни себе времени на размышления – целует снова. Только с одним желанием. И Шульдих тут же отвечает – огнем, сплетаясь языками, постанывая и ерзая на чужих коленях. Он обхватывает его шею и плечи, а Кен обнимает за талию, придвигая ближе, плотнее, однозначнее.
Все сомнения исчезают как утренняя дымка, оставляя в голове только страсть и похоть. Но Шульдих все равно пытается его предупредить. Пытается сказать, насколько опасна эта самонадеянность.
– Я не остановлюсь.
– И не надо… – шепчет Кен, задыхаясь.
Он пробирается ладонями под его майку, широко оглаживает поясницу, позвоночник, поднимается к лопаткам, и Шульдих выгибается, притираясь грудью к груди. У него уже совсем дикий взгляд, дыхание срывается, а пальцы сжимаются все крепче и крепче. Кен рывком снимает майку и тут же приникает губами к горлу, но и Шульдих не отстает – задирает его футболку и шире разводит колени, прижимаясь пахом к паху. У обоих уже крепко стоит, и только благодаря свободной домашней одежде наслаждение еще не стало пыткой. Но и наслаждение это терпеть не так-то просто – избавив Кена от футболки, Шульдих приспускает его шорты вместе с брифами под ягодицы и торопливо оттягивает резинку своих брюк. Он толкается снова, снова прогибается, заставляя Кена выгибаться навстречу, а в следующий момент Шульдих уже сжимает их члены в своем кулаке, двигая ладонью медленно, но уверенно. Кен поддается и в руку, и в жаркий рот одновременно, и Шульдих захлебывается стоном. Это слишком быстро и слишком сильно, но сейчас они не смогут оторваться друг от друга и под страхом смерти.
Шульдих отнимает ладонь буквально на пару секунд – чтобы лизнуть по всей длине, щедро делясь общей слюной. У Кена от этого зрелища перед глазами танцуют черные «мушки», и вот теперь он и сам держится из последних сил.
– Давай же…
Он умоляет его, и Шульдих обрушивается всей своей накопившейся страстью – заставляет откинуться на спинку дивана, расслабиться, полностью отдаться его рукам и губам. И Кен больше не может сдерживаться – и ласкает, и стонет в голос, и поддается навстречу, отвечая на ту страсть своей – такой же опаляющей. Ни о каком страхе или смущении больше не может быть и речи – прямо сейчас он захвачен моментом и истово хочет, чтобы этот момент длился вечно. Вечно был таким сладким, пьянящим и сжигающим дотла.
Шульдих играет с его языком, прикусывает губы, опаляет дыханием и желанием, бушующим в глазах, наращивая темп рукой, проходясь пальцами по головкам и стискивая крепче у основания. Они оба мечтаю продлить это наслаждение, но оно сильно настолько, что оргазм почти лишает сознания, выламывая тело судорогой, а горло перехватывая глухими вскриками. Ни с чем не сравнимый экстаз заливает голову, руки и ноги, концентрируясь в груди, где они соприкасаются плотнее всего.
Шульдих наваливается всем телом, почти ложится на Кена, отдав все силы на то, чтобы пережить этот оргазм, и долго не шевелится, продолжая судорожно дышать в его шею. Благословенная истома, кажется, длится целую вечность, по прошествии которой Кен чувствует, что уже может открыть глаза. И дышать, и снова чувствовать, и снова погладить Шульдиха по спине, и поцеловать в линию челюсти. Шульдих отстраняется, заглядывает в глаза, и Кен никогда еще не видел настолько счастливого человека. Тот расцветает, заливается румянцем, полыхает взглядом и почти светится. Кен не может представить такое же выражение на своем лице, но тоже чувствует жар на щеках и покалывающие, распухшие губы, что сами собой складываются в улыбку. Он счастливо жмурится и утыкается носом в чужое плечо.
– Вау… – он хрипит, но больше не может терпеть – его распирает от нежности и привязанности к этому человеку. К такому, какой он есть. К своему соулмейту, – никакие прошлые поцелуи, прикосновения и ласки не идут в сравнение, ведь теперь они – абсолютно взаимные.
– Не то слово, – так же хрипло соглашается Шульдих. Отирает руку о штаны и снова обхватывает Кена за плечи. И обещает не только голосом, но и взглядом. – Этой ночью я не дам тебе заснуть.
Кен усмехается и понимает, что, наконец дорвавшись, они не отступятся, пока не снизят степень обоюдного желания хотя бы на гран.
– Завтра воскресенье – можем не только ночь, но и день провести в постели, – Кен хоть и пугается подобных заявлений, но хочет выполнить их всех до единого. Особенно, когда Шульдих так на него смотрит.
Так – ненасытно, до сумасшествия жадно и нетерпеливо. Кен полностью перешагнул свой барьер, а оказавшись по ту сторону, видит только Шульдиха – без каких-либо ограничений – губами к губам, а сердцем к сердцу. И он не просто позволит ему все, что тот захочет – в ответ он возьмет столько же, зная, насколько это желанно для Шульдиха. Теперь все наконец-то встает на свои места.
Шульдих отпускает его в ванную одного, обещая глазами такое продолжение, что Кену лучше подготовиться не только физически, но и морально – сегодня все будет так, как должно было быть в их первую ночь. Должно было быть без алкогольного и наркотического марева. И Кен делает воду прохладнее, заставляя себя собраться, сосредоточиться на предвкушении, а желание – взять под контроль. За окнами хлещет дождь, глубокая свежая тьма наполняется мягким светом ночника, и Шульдих на постели раскрывает ему свои объятия уже как полноправный любовник. Единственно возможный и единственно желанный, начиная с этого момента.
И Кен позволяет гладить себя, тискать, зацеловывать и вылизывать. Позволяет прикасаться так интимно, и невыносимо нежно, и неистово. Он сам оставляет засосы, легкие царапины и следы зубов всюду, куда может дотянуться. Он стонет, всхлипывает, вскрикивает, бессвязно шепчет, не понимая собственных слов, раз за разом встречаясь с горящим взглядом полным страсти, в полутьме спальни.
– Что ты со мной творишь, а? – шепчет Шульдих на ухо, застыв внутри него. Отвлекая от саднящего давления и расслабляя прикосновениями губ к ямке под челюстью, к кадыку, к вискам и скулам.
– Хм-м… – Кен пытается собрать расползающиеся мысли в кучу и ответить, заставляя себя думать только об этих губах. Крыльях носа, крепких плечах, длинной шее, родинке под левой мочкой уха и пальцах, что лишают его воли, сознания, любого намека на сопротивление. – Может быть… люблю?
Для него это уже не риторический вопрос, а Шульдих вскидывает голову, снова заглядывает в самое сердце и вдруг зажмуривается, начиная медленное, плавное, упоительное движение, выдыхая почти беззвучно.
– Тоже… тоже… тоже…
Он заставляет его кричать и плакать от этого удовольствия. И Кен безумно рад, что именно его сомнения и это ожидание сделали эту ночь такой невероятной. Восхитительной, страстной, чувственной. Он более чем уверен, что и Шульдих понимает это – его терпение окупилось такой сторицей, что он никак не может насытиться, беря Кена раз за разом. Целиком, волнительно, голодно. И впрямь – до самого утра. Они засыпают без сил в первых бледных лучах, так и не отпустив друг друга из объятий. И это ли не то счастье, которого они так долго желали? Кен уверен, что это оно, и Шульдих уверен, прижимая его к своей груди так, как ни одного своего предыдущего партнера. Как что-то настолько ценное, с чем он никогда уже не сможет расстаться. Что не в силах потерять или оставить одного. Уже не только как соулмейта – свое собственное тело, сердце и разум. Кен не возражает. Потому что и сам чувствует что-то подобное. И даже не применит ему об этом сказать.
