– Его нет… Где он? Я везде смотрел… – еле шелестит их гоблинский капитан, и Леонард чудом успевает ухватить его под локоть, чтобы не упал.

Он усаживает его на стул, торопливо хватает трикодер, а потом сразу несколько гипошприцев. Успокоительное, тонизирующее и стимулирующее – тройную дозу каждого для вулканца. И хлопает того по щекам от всей души, чтобы не вздумать свалиться в обморок.

– Да приди же ты в себя! – рычит Маккой и наблюдает, как взгляд Спока все-таки становится осознанным. – Как это «его нет»?! И где ты смотрел?

– Он исчез, – тихо говорит тот, и Леонард хватается за передатчик.

– Ухура! Капитан прое… потерял нашего «гостя»! Проверь камеры и сенсоры. И собери всех у меня, – он и хотел бы не ругаться, но у них тут каждые три дня форс-мажор, а он от него отвык уже как пять лет. Только Кирк был способен находить им приключения не по разу на дню. Он даже после смерти этим занимается!

Пока Спок медленно приходит в себя, подтягиваются обеспокоенные Бертон и Квондре, Ухура остается вместе с Сулу в переговорной – за мониторами, но постоянно на связи, а последними приходят из инженерного Чехов со Скоттом. И вид у навигатора с механиком такой убитый, как будто они разбили любимую мамину вазу. К гадалке не ходи – что-то напортачили. Судя по покрасневшим глазам Павла и свежему «амбре» Монтгомери, не стоит и сомневаться.

– Он ушел…

– Мы воспользовались аннигилятором, – они начинают хором, тут же осекаются, и дальше продолжает только Мон. – Это было его решение.

В медотсеке повисает гробовая тишина. Бертон с Квондре удивленно переглядываются, Спок молчит, уставившись в пол, а Леонард морщится от боли, с которой шок гуляет по его уже давно расшатанным нервам.

– Он вам угрожал? – через некоторое время осторожно спрашивает психолог, и Павел тут же отрицательно мотает головой.

– Он бы не стал, – отвечает за него Скотти. – Наоборот, сказал, что так будет безопаснее для всех.

– Мы составили максимально подробный рапорт. Есть все отчеты и запись нашего разговора со сканеров, – после новой паузы говорит Чехов. Он не оправдывается, но глубоко подавлен тем, что им пришлось совершить. На автомате Леонард отмечает, что это могло получиться, пожалуй, только у них. Ни у него, ни у Спока рука бы не поднялась. Ни при каких обстоятельствах.

– Он не мучился. Просто яркая вспышка и все… – заканчивает Мон.

Бертон тянется к падду, все еще не сводя с них ошарашенно взгляда, а Леонард тут же встряхивается и силой заставляет себя действовать.

– Не здесь, – твердо говорит он, кивком указывая на Спока. – Капитан временно отстранен по медицинским показателям. Сулу, Чехов, уводите нас в соседний квадрант, а всем остальным нужно лечь спать. Никто из вас уже не в состоянии здраво оценивать ситуацию.

Немного помедлив, Квондре уводит Бертона в соседний отсек, Чехов и Скотт, понуро и запнувшись на пороге, уходят на мостик, а Маккой хватается уже не за чашку, за бутылку. Глотает из горла, а потом подходит к Споку. Нависает над ним, как очень грозная туча, и уже не рекомендует, а ставит ультиматум.

– Или медитируй, или ложись спать, или бейся головой о стену – делай хоть что-то, чтобы снова стать нашим капитаном. Потому что другого у нас нет и больше не будет. И мы не можем потерять еще и тебя.

Спок наконец поднимает голову. Осоловело моргает, но постепенно до него доходит смысл сказанных слов. Он рассеянно оглядывается, по-видимому, не заметив, когда все остальные ушли, но потом кивает, дав понять, что сделает, как сказал Маккой.

– Иди к себе, – Леонард немного смягчается, но все еще продолжает настаивать. – Мы поговорим и решим, что делать дальше не раньше, чем через несколько часов.

Сейчас им всем жизненно необходим отдых. Иначе они не смогут понять, что с ними сотворили. Не смогут понять, как жить дальше. Не смогут быть теми, кто они есть на самом деле. Но как только за вулканцем закрывается дверь, Леонард снова связывается с Ухурой.

– Нийота, посади кого-нибудь не из болтливых за монитор – пусть последит за Споком – не ровен час тот в петлю залезет… – ему уже давно плевать на субординацию. Это не тот случай, где он может всецело доверять их безэмоциональному и сверхлогичному гоблину.

– Он справится? – тихо и тоже с затаенной болью надеется Ухура.

– Он обязан.

«Тебе, мне, «Энтерпрайзу» и, черт побери, Джиму…» – добавляет Маккой мысленно. Утирая влажные щеки и снова прикладываясь к бутылке. Они все обязаны Джиму.

***

Он не знает, сколько проходит времени в той тьме, в которую его отправили руки Джима. Нервный захват, – но он не мог о нем знать. Или все-таки мог? Спок не хочет искать ответ на этот вопрос. Как не хочет и знать, почему Кирк это сделал. Где-то глубоко внутри ему кажется, что эта ситуация очевидна, но он продолжает предаваться самообману и оставляет любые поиски.

В этой холодной тьме он слышит только свое дыхание, чувствует усталость и почти абсолютную пустоту – даже мысли появляются и исчезают так быстро, что остаются неопознанными, нерасшифрованными и непонятыми. Время здесь не имеет никакого значения. Не исчисляется, не ощутимо и ничему не подвластно. Именно поэтому Спок не может определить, через какой промежуток времени в этом холоде, пустоте и безвременье появляются тактильные ощущения. Кто-то очень бережно, легко и ненавязчиво гладит его по голове. Он не шевелится, впитывает эту простую ласку и наслаждается ею – немного отрешенно, немного желая ее. А еще чуть позже понимает, что, если бы не был так устал, он бы давно идентифицировал эти руки. Ведь эти прикосновения он узнал бы из тысячи.

– Мама…

– Да, дорогой, – она отвечает с улыбкой, которую Спок не видит, но чувствует всем своим естеством.

Аманда сидит у него за спиной и тихонько поглаживает лоб спящего сына. Как в детстве, когда ему изредка снились кошмары. Мать объясняла их его смешанным происхождением, но просила не винить ее за это, за их возникновение. Это всего лишь сны. Естественная физиологическая реакция мозга в состоянии, противоположном бодрствованию. Ему нравилось, когда она аргументировала так, чтобы он мог понять. Не отвлекаясь на идиомы, присущие языку людей. Ему нравилось, что она могла объяснить ему все, о чем бы он ни спросил. Может быть, и теперь…

– Ты здесь… вместо него? – тихо спрашивает он и чувствует, как поворачивается к ее голосу, укладываясь с бока на спину. А руки матери тут же перемещаются на его плечи.

– Возможно, дорогой. А может быть, это всего лишь очередное сновидение. Может быть, я – твое подсознание в фазе быстрого сна, – она лукавит, он чувствует это, по-прежнему созерцая лишь тьму. Но он чует легкий, свежий запах ее духов и ощущает прохладную ткань ее платья под своей рукой.

– Ты знаешь, что здесь происходит? – спрашивает он, надеясь на ответ так сильно, как никогда не надеялся в детстве.

– Не думаю, что знаю больше, чем ты. Просто… могу интерпретировать это немного иначе.

Именно этого он и хочет. Хочет увидеть всю эту ситуацию сугубо объективно, со стороны, не отвлекаясь постоянно на собственные неконтролируемые эмоции. И он терпеливо ждет, когда она начнет говорить. Когда она даст ему единственно возможный ответ на все вопросы.

– Мне кажется, это – дилемма, которую очень сложно разрешить. Ведь по сути, цепляясь за этих «гостей», вы преследуете лишь самих себя… – ее голос наплывает волнами. То угасает до шепота, то обретает весьма уверенные ноты. Но он по-прежнему добродушен. Как когда она рассказывала ему, четырехлетнему, об устройстве Вселенной. И он тут же верит ей. Верит каждому слову. – Это всего лишь политерия – субстанция, которая обретает облик только на основе какого-либо оригинала. Как вода, которую наливают в бокал – она принимает его форму, но без него – растечется в лужу… Пытаясь найти мотив этому явлению, вы наделяете его антропоморфизмом. Но без сознания не будет и мотивов – проявится ли тогда политерия? Мы не сможем этого узнать, как не сможем уничтожить собственные мысли… или… ту материализацию своих мыслей. Ведь тогда это будет слишком похоже на убийство…