В Московском космическом ее за глаза звали «Железной леди». И не за волевой характер, принципы или решительность – скорее в буквальном смысле – с металлом она творила чудеса. Подчас невероятные. В их семье ее гений был всецело посвящен инженерии космических и авиационных двигателей. На меньшее она не разменивалась – стоило однажды по незнанию попросить ее починить забарахливший репликатор, и прозвучало настолько презрительное «тьфу», что Павел тотчас же понял, что умрет от голода. Если однажды не прекратит задавать очевидно глупые вопросы и не починит репликатор сам – его гений еще только-только расправлял крылья, но уже уверенно держался в воздухе на небольшой высоте.

Тот случай с репликатором, как подсказывает память, стал моментом, когда гений Павла не только проявился, но и начал понемногу «распыляться», а потом и вовсе перестал воспринимать какие-либо границы. Высшая математика, физика, химия, биология, оптика, акустика, эхолокация, геодезия, литература, кулинария, ритуалы каких-нибудь древних народов или устаревшая цифровая фотография – пределов больше не было. Его бросало от точных наук к гуманитарным, от природных явлений к физиологии живых существ, от простого к сложному и от примитивного к необъяснимому. Он два часа мог наблюдать полет шмеля, постигая азы аэродинамики, принципы распространения звуковых волн в средах разной плотности, устройство фасеточного зрения насекомых или механизмы опыления растений. Простого шмеля, табуретки, грозы, канарейки или порванного шнурка на ботинке больше не было. Он видел и понимал слишком много. Слишком много задавал вопросов самому себе и еще больше получал ответов.

Под ворохом свалившейся информации он чуть сам себя не погреб, поздно сообразив, что достаточно быстро сойдет с ума, если не научится сортировать или отсеивать данные. К счастью для Павла, в его окружении были более умные люди. К несчастью для Людмилы Георгиевны Чеховой, внук принял предложение сосредоточиться на одной сфере деятельности, но выбрал отнюдь не машиностроение. Звездный Флот – она снова недовольно поджимала губы. А Павел и рад был бы угодить дражайшей родственнице, но сердце звало дальше – пело и кричало о восторгах космоса, где неизведанного, еще не постигнутого хоть пруд пруди. Она никогда ему этого не простит, а он никогда больше не будет пытаться заставить ее понять. Но всегда будет сожалеть.

***

Под утро у него всегда мерзнут ноги. Ранние проблемы с проходимостью сосудов, пренебрежение собственным здоровьем, «мышечная память» о моргах медицинской школы или просто наследственное – он предпочитает не определять. Это как тошнота при атмосферных перегрузках, головная боль из-за бессонной ночи или легкий тремор в руках после напряженной операции. Это – часть него. С этим он может справиться. Единственное, что его расстраивает – это то, что дурная «привычка», похоже, передалась дочери – та всегда спит, завернувшись в одеяло, как в кокон.

Вот и сейчас, разглядывая ее хрупкое небольшое тельце, укрытое пледом, он с досадой вздыхает: каждый раз хочет запрограммировать термостат на повышение температуры под утро и каждый раз забывает.

Джо забавно сопит во сне – из-под ткани торчит только вздернутый нос. Защитная поза эмбриона все еще свойственна ее возрасту, и Леонарду хотелось бы, чтобы ее жизнь была легче, а царство Морфея – полно только разношерстных пони и всех видов сладостей. Он не может уберечь ее от тревог, но старается изо всех сил. Как может.

Например, в редкое свидание он может позволить любимому ребенку есть все, что тот захочет, и делать то, что запрещает мать. Но он не может остаться на Земле и быть рядом чаще – только не позволить ей повторить собственную судьбу и потерять отца где-то в глубинах космоса. Это был его выбор, но он уже не раз проклял Джима, что подобно маленькому зловредному черту, сидящему на его левом плече, все же повлиял на этот выбор. Это Леонард решил, что так дочери будет лучше. В конце концов, взрослые люди считают себя умнее детей и действуют в соответствии с этим постулатом. С ним согласятся все, кто старше 11-13 лет. Джоанне – семь, и она решительно не понимает отца, хотя уже старается не показывать этого слишком явно.

Один из последних совместных вечеров они провели на заднем дворе дома Ти Джея в Атланте. Старик был безумно рад повидаться с правнучкой, а Леонард точно знал, сколько тому осталось. Без маленьких радостей ни одной большой беды не бывает – он сотню раз уже убедился в этом на собственной шкуре. Позже это станет его жизненным кредо.

Они повесили самодельные качели на одной из нижних веток раскидистого дуба, и весь вечер был наполнен заливистым смехом Джо, осваивающей незатейливый аттракцион. У него же подобное развлечение вызывает нервные конвульсии вестибулярного аппарата – тут Ти Джей смеется вместе с Джоанной и уже над ним – не быть Леонарду повелителем собственного желудка.

Они подогревают красное вино над углями в мангале. Там же жарят бананы и сосиски для Джо, пока малышка развлекается и настаивает еще и на мороженом. Ти Джей, конечно же, припас парочку брикетов ванильного и фисташкового, а вот Леонард больше предпочитает фруктовый лед. Еще больше – просто лед. В бокале виски или бурбона. Даже при том, что мерзнет по ночам и вообще недолюбливает холод. Даже при том, что во всей городской больнице смог наладить более-менее приятельские отношения только с патологоанатомом.

Он присаживается на корточки перед кушеткой. Легонько гладит макушку дочери, путаясь в темных вьющихся волосах и стараясь не разбудить. Но из кокона пледа появляется смуглое заспанное личико, уже успевшее впитать первую порцию летнего солнца и охотно готовое ко второй, и дочь хрипло бормочет, не открывая глаз:

– Пап… ты же привезешь мне щенка на день рождения? Мама против, но если щенок… будет необычный, она, наверное, смирится…

Он бы достал ей лучшего – с шерстью всех цветов радуги, полуразумного, несущего золотые яйца или генномодифицированного. Благодаря Джиму, он знает каждую планету, рынок или отдельно взятого продавца, где можно достать любого из требуемых. Но у Мириам аллергия на большинство шерстяных покровов, а у Джоанны слишком много дополнительных занятий, секций и факультативов, чтобы свободного времени хватало еще и на питомца. Самому Леонарду ближе трибблы – примитивные, не требующие особого ухода и абсолютно декоративные животные. Но в отношении детей все будет, конечно же, по-другому. И он, конечно же, обещает.

– Обязательно, милая.

Дочь улыбается, а Леонарда снова накрывает волной мурашек. Призрачным мерзким ознобом от отвращения к самому себе – врать собственному ребенку – последнее дело, которому он хотел научиться. Хотя знал, насколько часто взрослые врут детям из своего же детства.

Джоанна снова легко, но неглубоко засыпает. Утренняя дрема самая сладкая – Леонард и сам бы предпочел еще десять минут в постели, но редкие встречи с Джо заставляют ценить каждое совместно проведенное мгновение, а коварный холод – подниматься на поиски носков – еще одна деталь делающая любое его утро отвратительным.

Он много ворчит до девяти часов утра. До семи – он вообще представляет из себя маньяка с мазохистскими наклонностями – в конце концов, он мастерски владеет всеми видами скальпелей. Но даже с таким набором грубых поведенческих манер он остается для нее любимым отцом, он знает это. А она знает, что он знает, пусть еще и не умеет распознавать ложь.

Джо заставит его сварить какао и испечь блинчики на завтрак, уговорит на утреннюю прогулку по магазинам, а потом без зазрения совести облапает его колючие щеки липкими от сахарной ваты ладошками…

Леонард прикрывает глаза и по привычке оборачивается в сторону кухни, прикидывая, насколько пуст его холодильник и какой милой, но ерундовой вещицей обзаведется на этот раз – в прошлый свой приезд, например, Джо заставила его купить сачок для ловли бабочек, а потом облазить почти все городские клумбы в поисках хотя бы обычной капустницы.

Он оборачивается и тут же вспоминает: не в этот раз. Время уходит безвозвратно, и он зажмуривает глаза до боли. От воспоминаний не избавиться, закутавшись в плед и надев теплые носки.