========== Часть 1 ==========
***
Он редко видит сны.
Медитируя, он расслабляется, очищает сознание, структурирует разум и обрабатывает информацию. Медитация – всегда осознанное действие, но его сон – это бессознательное, «отключение питания» и «перевод компьютера в ждущий режим» – процессы происходят автоматически. Он не сможет предсказать, что увидит очередной ночью, но знает, что сон – это всего лишь часть продуманной, четко выверенной, логичной работы механизма под названием «вулканец». Как и любая другая. Всего лишь функция организма, которую он не может контролировать. На его вкус, сновидения, смазанные картинки перед мысленными веками, фантомные голоса, запахи, прикосновения – это ненужная деталь, от которой он отказался бы без сомнений.
Видения всегда коротки, мимолетны, но всегда исчерпывающи. Всегда о событиях из жизни – никакой фантазийной составляющей. Он не летает во сне, не падает в бездонную пропасть, не является на занятия в Академии в неподобающем виде и не пьет раствор медного купороса, к примеру. Он видит улицы Сан-Франциско и горы Вулкана в закатном мареве. Почтенного профессора ксенобиологии Лау Га и соседскую кошку, что иногда гуляла по карнизам за окнами его квартиры на Земле. Правителей планет, с которыми встречался «Энтерпрайз» и сам «Энтерпрайз» – то жилые отсеки, то доки, то лаборатории. Всегда – только то, что он уже однажды видел. Поэтому он ничуть не удивлен, когда перед глазами встает спокойная гладь океана – он был на побережье лишь единожды – вместе с Джимом – но этого хватило. И не удивлен, что видит именно океан – другой такой гонит ровные, спокойные волны за иллюминаторами обзорных палуб. Всего лишь работа ассоциативного мышления.
Вода в заливе мутновата, но ярко блестит на солнце. Джим легко лавирует между прохожими на набережной, успевая при этом не сбиваться с заданного неторопливого темпа ходьбы вулканца, рассказывать о своих похождениях в Риверсайде в пору юности, улыбаться всему городу и улыбаться ему, Споку. Тепло, немного загадочно и немного грустно. Спок никогда не устанет пытаться понять этого неординарного человека.
Сон-воспоминание меркнет перед глазами, «выветривается» соленым бризом и автоматическим голосом компьютерного помощника, предупреждающего о начале нового дня. Спок встает с постели, делает небольшую разминку, принимает душ, а к чашке горячего травяного чая вместо завтрака в дверях смежной ванной комнаты появляется гость. Он не успевает ни удивиться, ни ответить – Кирк заглядывает в проем и с натянутой улыбкой спрашивает:
– Не помешаю?
– Конечно же, нет, Джим, – Спок делает приглашающий жест к столу, и Кирк с благодарностью падает в соседнее кресло.
У него усталый вид: тени под глазами, складка в уголках губ, напряженная шея и подрагивающие пальцы на руках. Спок внимательно его оглядывает, и Джим тут же расшифровывает этот взгляд. И привычно отмахивается.
– Не спал всю ночь. Бывает… – он делает глубокий вдох, пожимает плечами, а потом снова вымученно улыбается. – У вулканцев бывает бессонница?
– Как у большинства разумных существ, – кивает тот.
– А сны вы видите? – интересуется Кирк, и Спок на мгновение отводит взгляд – это не тайна. Как и не тайна – его желание рассказать о них Джиму. От них обоих.
– Достаточно редко. И это, скорее, воспоминания. Например, сегодня я видел нашу с вами прогулку по набережной в Сан-Франциско.
– Хорошее было время… – тихо произносит Кирк и тоже мысленно переносится туда – к другому океану, другой планете и другой жизни. – Хотел бы я быть там прямо сейчас…
Они бы оба этого хотели. Возвращаться иногда туда, где все было просто. По-другому. Или все еще было. Это желание пахнет приливом, водорослями и ностальгией. И оно так же мимолетно, как и эти сны – ни Спок, ни Кирк не могут позволить себе рефлексию.
– Зато этот океан далеко не «Тихий», – и Спок снова согласен – «воды» Соляриса – это феномен галактического масштаба, изучать который будут не один десяток лет. «Энтерпрайз» уже собрал такой первоначальный массив данных, что армия именитых ученых сходу не разберется.
Кирк кидает короткий болезненный взгляд на иллюминатор за спиной Спока и снова вздыхает.
– Расскажи, что у нас там нового…
Спок недолго собирается с мыслями – большую часть Джим и так знает, а высказывать неподтвержденные предположения ни у одного вулканца нет привычки.
Спок видит, как от света восходящего голубого солнца вся его каюта начинает менять цвета, и приказывает компьютеру закрыть иллюминатор световым фильтром. Подстроить его работу под режим обоих светил – видов планеты ему хватает и на мостике. А Кирку пересказывает результаты последних исследований. Тот наверняка уже видел все отчеты на падде, но этот нелогичный человек любит слушать выкладки «первоисточника». И любит слушать его, Спока, в чем однажды признался. Вулканец подозревает, что данное заявление, сделанное в непринужденной атмосфере кают-компании поздно ночью, носило глумливый характер. Может быть, даже саркастичный, но ему всегда было сложно правильно интерпретировать эмоциональные посылы Кирка. Даже при том, что они уже достаточно хорошо научились понимать друг друга.
***
Он просыпается от потока теплого сухого воздуха, идущего из кондиционера. Напоминает летний сквозняк из открытого окна, что будил его по утрам в дачном домике на Земле. В далеком детстве. Сейчас Павел уже не вспомнит, когда был там в последний раз. Наверное, не позже, чем ему исполнилось семь. Потом были только города – переезды из глубинки в столицу, а потом и вовсе в другую страну. Но память остается с ним везде, где бы он ни был, иногда подкидывая приступы ностальгии. По беззаботному детству, играм с соседскими мальчишками, путешествиям в далекие тропики – на другой берег большого пруда через осот – или мягким рукам матери, что превращала его непослушные кудри во вполне приемлемое воронье гнездо. В семь лет все было наивно просто…
– Долго еще будешь валяться? – этот голос он узнал бы из тысячи. Слишком часто откровенно недовольный, почти всегда требовательный и слишком редко усталый или флегматичный.
– Ба… – он не может сдержать легкую грустную улыбку и чуть приподнимает веки, разглядывая ее из-под ресниц.
Ее образ тоже навсегда останется в памяти. Высокая, худощавая фигура. Темно-русые пряди с проседью, собранные в высокую прическу волосок к волоску. Тонкие артистичные пальцы, которые изящно переплетаются, покоясь на коленях. Способные кого угодно обмануть своей хрупкостью, пока не начнут колоть грецкие орехи друг о друга или поднимать клапаны обесточенных выпускных турбин какого-нибудь звездолета.
– Наверное, потому, что ты не в состоянии закончить хотя бы одно простое слово, ты все еще в звании лейтенанта, – интонации покрываются коркой сарказма, а в словах кроется серьезный упрек.
Настолько, что Павел предпочитает не только открыть глаза, но и сесть на постели, чтобы к этим словам не прибавилось еще и обвинение в пренебрежении этикетом. Людмила Георгиевна Чехова такого не прощала. Даже внуку. Особенно внуку.
– Прости. Я сейчас оденусь, и мы поговорим о моем звании… – форменная майка съехала на бок, тонкая простынь открывает колени в веснушках, а холодная стена под лопатками весьма быстро разгоняет последние остатки сна. В таком виде, да еще с инстинктивно надутыми от обиды губами, он слабый противник в предстоящей словесной баталии.
Но дорогая «ба» всегда найдет к чему придраться. К любой мелочи – хочет этого или не хочет – она или оппонент.
– Только если мы будем говорить на русском. Или для тебя родной язык уже ничего не значит? – она фыркает и поджимает губы – Павел знает, что у него есть точно такая же привычка. Иногда он ловит себя на ней и мечтает, как украдет у доктора Маккоя парочку ампул с самыми сильными миорелаксантами. Пожертвовать лицевыми мышцами – не такая уж и высокая цена за не самый приятный кусок памяти.
Для него уже давно нет различия между языками, городами, странами или планетами. Есть просто места, где ему хорошо, а где – плохо. Интересно, опасно, скучно, невыносимо или до алеющих щек и сбитого дыхания приятно. Бабушке-патриотке этого не понять.
