***
К его огромному облегчению Люссиль больше не приходит. Меньше всего он хотел бы снова выслушивать упреки, завуалированные обвинения непонятно в чем и насмешки в открытую. С него давно уже хватит.
Ему ничего и не снится – мозг отключается, проваливается во тьму, кажется, не успев даже понять, что происходит, а потом Леонард возвращает его в реальность. Этих шести часов как будто не существовало – он все так же устал, но в голове немного проясняется.
Отсутствию «гостя», кажется, не рад только Спок – все остальные хоть и скрывают это, но вздыхают с облегчением. Необычнее всего выглядит Джим – он как будто вообще не заметил, что они что-то делали, чего-то ждали и на что-то надеялись. Как будто он и вправду знал, что больше никто не придет. Может, и знал, потому что занят исключительно размышлениями – наверняка обрабатывает «позаимствованные» у Квондре данные. И похоже, результат ему очень не нравится – Павел видит глубокую складку между бровей, закушенную губу и напряжение во всем теле. Все очень и очень плохо. И Чехову нестерпимо хочется его поддержать. Встать рядом, предложить свое плечо и если не помочь чем-нибудь, так хоть выслушать. Но Джим уходит из медотсека первым, ни на кого не оглянувшись, отсекая любые попытки втянуть его в разговор. За ним торопится Спок, Бертон и Квондре перепроверяют данные, а Леонард только качает головой на вопрос в глазах Павла и украдкой сует ему в руки пару конфет. Чехов усмехается этой милой привычке доктора, взятой еще в их первой совместной миссии, после того, как Чехов и Сулу получили крайне тяжелые отравления ядовитыми газами на планете Арк-17, но спасли исследовательскую группу во главе с капитаном Кирком, – и ретируется в инженерный к Скотти – на этот раз капитана им уже не спасти.
С Монтгомери они дорабатывают последние детали и проводят «холостой» запуск на трети мощности – аннигилятор работает. К полуночи делают перерыв. Скотти снова пьет и старается не слишком громко завидовать Чехову, перехватившему несколько часов сна, а Павел составляет черновой вариант статьи для какого-нибудь физико-математического издания – они уже могут заткнуть за пояс несколько научных светил, обнародовав свои исследования природы нейтрино.
Ранним утром он расталкивает задремавшего было инженера и предлагает позавтракать не только энергетиками и алкоголем, но тут в инженерном появляется Джим, и по его глазам Павел сразу понимает, что именно было плохо.
Он сразу видит разорванную в клочья душу и израненное сердце. Сколько бы капитан ни прикидывался суровым и решительным, а внутри него сплошная едкая ядовитая смесь из вины, боли и сожалений.
– Вы опробуете аннигилятор еще раз. На мне, – и это приказ. Которому они бы никогда не смогли подчиниться, если бы не оказались у этой чертовой планеты.
– Приказы здесь нынче отдает вулканец, – Монтгомери не меняет позы – все так же неспешно потягивает виски из фляги и смотрит, прищурившись и строго.
– У меня нет времени с вами спорить. У меня вообще его нет – Спок скоро проснется. И мне не хотелось бы применять силу, – Джим отвечает ему таким же серьезным взглядом, и Павел тут же вмешивается, понимая, что Кирк действительно сделает то, о чем говорит. Он каким-то образом смог уйти от Спока – вот насколько он решительно настроен. И на что именно – как бы хреново им ни было, а Джим намерен сделать еще хуже.
– Зачем вы так, а? Мы ведь сможем во всем разобраться… – он просит, даже зная, что Джима редко кто мог переубедить.
– Затем… Затем, что я не собираюсь быть ему заменой, – Кирк сбавляет обороты, опускает глаза в пол, но не отступает. – Вы ведь сами слышали, он все время зовет меня его именем… Тогда как я… все равно что записанная голограмма – да, живая, мыслящая, но я – не человек. Не он. Спок общается со своей ожившей памятью, не более. И вас заставляет это делать.
– Именно. Мы все через это прошли. И это не самый приятный опыт, мягко говоря, – Скотти соглашается, неуклюже встает из-за рабочего стола и подходит к Джиму. – Но ты можешь помочь нам сделать так, чтобы вы больше не появлялись.
– «Мы» больше и не появимся, – Кирк встречает его взгляд без страха и продолжает стоять на своем. – Если вы немедленно отсюда уйдете. Вместе со мной это невозможно – это Солярис стабилизирует нейтрино. Рвани вы со мной на борту в варп-прыжок, и через несколько секунд от корабля не останется даже атома.
– То есть, вот так просто? Запихнуть тебя в аннигилятор и помахать Солярису ручкой? – Скотти злится, на что Кирк только угрюмо фыркает.
– А сколько еще ты сможешь не спать? Или подождем, когда количество экипажа увеличится вдвое? – Джим делает шаг вперед, наверняка собираясь хорошенько встряхнуть Скотти, и Павел торопливо стает между ними.
– Не надо. Я прошу вас… – его всего трясет мелкой дрожью от услышанного и нарисовавшейся перспективы. Он еле может дышать и с трудом сдерживает слезы. Джим ведь абсолютно не хочет думать о том, через что им всем снова придется пройти. Им снова придется его потерять, пусть даже и такого…
– Это я вас прошу… – теперь и Кирк чуть не плачет. – Я не смогу заменить его вам. Я не смогу быть им. Все это время я приносил только боль и принесу ее снова, когда Солярис меня заберет. Я не хочу быть объектом для исследования, я не хочу кого-либо покалечить, я хочу хоть раз решить что-то сам. Понимаете? Я – живое существо, которому не дали ни выбора, ни каких-либо прав вообще. Меня создали только с одной целью – заставить вас страдать. А я не хочу этого. Я не хочу с этим жить…
Джим тяжело опирается на плечо Павла, сорвано дышит и теперь уже умоляет, упавшим до шепота голосом.
– Помогите мне…
Чехов судорожно сглатывает, держит слезы в глазах, не давая им пролиться, и медленно оборачивается к Скотти. Тот побледнел, на висках выступила холодная испарина, но он все еще хмурится и его кулаки сжаты так же, как и кулаки Павла.
– Вулканец нас самих за это убьет… – через несколько томительных минут Монтгомери выносит им приговор. И это значит «да». Да, они, черт возьми, сделают это! Ради того капитана, которым Джим когда-то был. Ради капитана нынешнего, который смотрел на него, как на человека, а не как на инопланетянина. Ради самих себя – терявших однажды, обреченных, мучимых памятью и болью, отчаявшихся.
***
Утро четвертого дня Маккой встречает за рабочим столом – корпя над чертовыми отчетами. У него все плывет перед глазами, буквы сливаются в черные точки, а голова – тяжелая и до краев наполненная болью. Но он продолжает работать с упертостью носорога – это все, что он может сделать, чтобы не уснуть. Чтобы снова и снова не думать, с чем они здесь столкнулись. А главное – с кем.
После вспышки на мостике и драки Леонард что есть сил дистанцируется от собственных воспоминаний – он просто убеждает себя, что это не Джим. Он не может быть им, как бы сильно ни был похож. Это не он – и только взяв это убеждение за основу, Леонард все еще остается в своем уме. Все еще не воет на какую-нибудь из лун в иллюминаторе, не грызет локти и не страдает от тахикардии. Он однажды уже потерял Джима. Он однажды уже с ним попрощался. Он твердо знает, что ничто и никогда не сможет вернуть его ему. Спок это, кажется, тоже понимает, но отчего-то не воспринимает это знание всерьез. Знает Леонард, из-за чего, и даже делает на это скидку, но все равно не может не поражаться самонадеянности вулканца. Спок думает, что сможет с этим справиться – свежо предание – он уже провалился по всем статьям. И хуже него выглядит только Чехов, который не делает никакой разницы между тем и этим. Все еще молодо, все еще наивно и зелено. Леонарду бы оттаскать его за кудрявую шевелюру, а не конфетами кормить…
Он чертыхается себе под нос уже, кажется, в тысячный раз, и поднимается к репликатору – сделать себе тысячную же чашку кофе. Щедро разбавленную бурбоном и глюкозой. А по дороге встречает вулканца – точнее, Спок вваливается в его кабинет как сомнамбула. Заторможенный, бледный до синевы и с абсолютно пустыми глазами.
