Разговор с психологом у них выходит очень долгий, тяжелый и основательный. Леонарда трясет от злости, ото всей ситуации в целом и от того, что они, похоже, не в силах что-либо изменить. А еще, благодаря Квондре, он понимает, как правильно они поступили, задействовав именно этого специалиста – дело уже не в физике, биологии и контакте со внеземным разумом, дело тут в этичности их собственных поступков и морали, которую пропагандирует этот океан. Черт возьми, это худшее, что могло с ними случиться!
Вечером они снова встречаются в медотсеке – Бертон докладывает об исследованиях физиков, но ничего кардинально нового они пока так и не узнали. Разгадка еще далека – как только Спок доложится Адмиралтейству, биться над этой задачей будут тысячи умов. Смотря, конечно, что Спок ему доложит. Леонард сомневается, что всю правду – даже при том, что далеко не в его природе скрывать что-то от начальства, обманывать или дезинформировать. И как только Бертон их оставляет, Маккой не может не начать задавать вопросы.
– Ты уже думал о том, что скажешь адмиралу? – он старается держать голос ровным и лишний раз не смотреть на копию Кирка, что снова тактично дистанцируется в другой угол отсека, не выпуская из рук падд.
– Я составил черновой вариант рапорта этим утром, – так же спокойно отвечает вулканец.
– И чего ждешь? Ответа на энцефалограмму? – Леонард снова легко раздражается, как при разговоре с психологом, видя, что Спок его не понимает.
– Рассчитать, когда мы его получим, не представляется возможным, – Спок хмурится, и выглядит раздосадованным невозможностью логически просчитать чужие действия, но Леонард же не о том!
– Я подразумеваю: что ты собираешься делать дальше? Мы не может застрять тут навечно!
Он видит, как вздрагивает Кирк от его возгласа, но не оборачивается, и Маккой, может, и хотел бы прикусить себе язык, но это не та ситуация, когда можно жалеть чьи-то чувства. Поэтому, когда Спок молчит на его экспрессивный выпад, Леонард берет себя в руки и продолжает злым шепотом, уже не щадя ни вулканского гоблина, ни себя, ни копию Кирка.
– Ты не сможешь взять его с собой, оставить ему то же имя и познакомить его с матерью.
– Я не… – Спок, конечно же, думал над подобной перспективой, но как только они начинают обсуждать это вслух – налицо конфликт его логичных мозгов и эмоциональности, которая рвется из-под контроля разума уже двое суток.
– Ты – да, Спок. И поэтому избавь меня от этой «страусовой» политики, – вулканцу, естественно, не до разговорных идиом, поэтому Леонард разъясняет со всей строгостью, на которую он сейчас способен. – Ты не хочешь верить в то, что это – не он. Прямо сейчас ты – самое заинтересованное лицо на этом корабле. Ты – пристрастен. Но только ты можешь во всем этом разобраться, поэтому я и прошу тебя сейчас – включи мозги и выключи сердце.
– Доктор Маккой, я полностью осознаю происходящее, – он пытается его уверить, но Леонард знает о Споке слишком много, чтобы верить тому на слово.
– Да? А знаешь, что на твоем месте сделал бы любой другой капитан? Знаешь, что сделал бы сам, если бы он к тебе не пришел, и мы бы имели дело только с бабушкой Чехова? – Леонард складывает руки на груди, ждет, когда Спок наконец сообразит, а потом сжаливается. – Ты проводишь эту политику в особо опасной форме – обманываешь себя, его и сейчас пытаешься обмануть меня, Спок. Ты знаешь условия стабилизации системы, построенной из нейтринной материи?
– Они не были подтверждены исследованиями или расчетами. Какими-либо. Пока доподлинно известно только то, что жизнеспособность системы зависит от притока энергии, которая и создает вихревое стабилизирующее поле, – медленно проговаривает вулканец, не сводя глаз с доктора. Пытаясь понять, о чем тот толкует.
– Именно. И насколько я понимаю, тот источник может быть или внутренним, или внешним. Одно будет дело, если он сам себя стабилизирует, а если наоборот? Если и это – все еще Солярис, ты понимаешь, что это значит? – втолковывает доктор. Да, он просмотрел не только аналитические выкладки Квондре, но и обновил свои знания в физике нейтрино. И научников расспросил между прочим.
Спок, кажется, именно сейчас и «вынимает голову из песка» – та неприглядная реальность, с которой они столкнулись, непременно заставит их с ней считаться.
– Знаешь, чем больше я думаю об этом, тем больше мне кажется, что Фехнер мог быть в чем-то прав, поступив вот так… – еще тише продолжает он и наблюдает, как по лицу вулканца скользит слабовыраженная, но легко узнаваемая болезненная судорога. Да, вот теперь-то Спок больше не сможет ничего отрицать.
– Он поступил импульсивно, – спорит тот, и Маккой кивает.
– Да, но ты сейчас тоже очень близок к этому порогу. Я знаю, как ты к нему относился, Спок, поэтому и пытаюсь тебя предупредить. Ты – все еще капитан, и ты нам нужен, – заканчивает Леонард, с трудом двигая челюстью. Он действительно прекрасно знает, о чем говорит. Поэтому не может не бояться еще и того, что сделает все это именно со Споком. Маккой и сам на хрупкой грани, а уж вулканец и подавно держится на неприкосновенных запасах.
Сейчас им всем нужно забыть о том, что они знали о своем самом слабом месте и, наконец, стать сильными, чтобы справиться с этим. И Споку нужно понять это в первую очередь, потому что без него – последнего, кто держал их всех вместе – «Энтерпрайз» развалится на части во всех смыслах. И как бы тяжело это ни было, как бы жестоко ни звучали его слова, но Маккой больше не может молчать. Пусть даже и говорит едва слышным шепотом.
– Кого ты любишь на самом деле? Свое воспоминание?
***
Слова Леонарда резонируют в голове всю недолгую дорогу к каюте из медотсека. Весь ужин, прошедший в молчании и едва тронутый ими обоими. Весь вечер, до глубокой ночи, наполненной вычислениями, анализами и изучениями чужой природы. Эти часы сливаются в бесконечную череду цифр, и Спок впервые на своей памяти теряет ощущение времени. Где-то там, в глубине своего сознания, он видит только сплошное белое марево помех – как в диапазоне частот, которыми никто не пользуется. Равномерный шум, стрекотание и тихий неразборчивый шепот – оглушающе немой сонм его собственных мыслей. Еще никогда он не был в таком смятении, и только слова доктора, бесконечно повторяющиеся фоном, удерживают его от безвозвратного погружения в хаос. Только этот рефрен заставляет его оставаться в сознании, в уме и твердой уверенности, что он сможет найти ответ.
Джим в это время тоже работает – закусив губу и сведя брови к переносице, он не отрывается от падда, продолжая исследования. Спок на минуту выныривает из тяжелых размышлений, с трудом сглатывает пересохшим горлом, и внезапно его вдруг снова осеняет интересной идеей. Которой ему непременно стоит поделиться с Кирком.
– Ты думаешь, что я – не человек, – Джим, заметив его наконец осознанный взгляд, тоже прерывается и откладывает планшет в сторону. Он все еще сжимает губы, а Спок замечает легкую дрожь, что мимолетно скользит по человеческому телу. Странно, это в каюте, в которой живет вулканец?
– Мы подтвердили это анализом вашей крови, – фраза Кирка не звучала как вопрос, но Спок отвечает с кивком головы. Джим наверняка подразумевал не это и сейчас пояснит, что имел в виду.
– Я говорю не о физической составляющей. Ты сомневаешься, что мой разум, мои догмы, способы мышления и мотивы отличаются от человеческих. И это тоже не делает меня человеком, – Кирк не обвиняет его, он констатирует факты, в которые верит сам.
– Со всем уважением к вам, Джим, ваш образ мышления уникален, и не думаю, что когда-либо встречался у представителей вашей расы. Впрочем, как и любой другой. По крайней мере, мне такие индивидуумы не знакомы, – Споку кажется, что Кирк догадывается о его мыслях. Точнее, он приходит к этому предположению логически, проанализировав защитную позу капитана, выражение его лица и физические реакции организма. – Джим, вам холодно?
– Нет, меня трясет от нервного напряжения! И ты знаешь, что я говорю не о том… – его голос то взвивается до высоких нот, то падает до шепота. Кирк действительно нервничает, поднявшись со своего места и начав ходить по каюте. Но уже через десяток шагов он останавливается возле вулканца и решается. – Мы должны подтвердить это опытным путем.
