Поддавшись этому наваждению, он позволяет выплеснуться своей боли и только потом понимает, что натворил. Полная запись всех его мозговых процессов, переведенная в колебания пучка энергии, отправится туда, вниз, в глубины этого необъятного безбрежного живого океана. Полная запись даже подсознательных процессов, – и если нейрофизиологи смогут расшифровать в ней основные мыслительные структуры: будь то решение математических задач, чтение стихов, доклад перед слушателями или зрительные воспоминания чего-то произошедшего, то сможет ли его понять Солярис? Сможет ли понять, что, создав суперкопию из чужой подкорки, он на самом деле расковырял сердце? Заставил то снова метаться, биться в агонии и кровоточить. Что для всех них эти «гости» – как олицетворение невыносимой боли. Что для Спока это – оторванная половина души. Его гнев, его скорбь, его боль. Вакуум и черная дыра с центром тяготения на адмиралтейском кладбище.
И все, чего Спок хочет прямо сейчас – чтобы все это прекратилось. Чтобы Джим на самом деле был жив, а «Энтерпрайз» находился где-нибудь у золотых песков Садра в увольнительной… Он знает, что это невозможно, и это знание наконец снимает мысленный «морок». В последнюю минуту Спок спохватывается и силой заставляет себя помнить не только о Джиме, но и о сообщении для контакта. Перед его закрытыми веками всплывает видение Кирка на орбитальной базе Джу-ну – как тот знакомился с правителем джунийцев и рассказывал им об их миссии и Федерации. Это все, на что хватает вулканца – доктор останавливает запись, отсоединяет провода, и Спок снова врет – да, у него получилось. Пусть не так, как должно, пусть не так, как подобает офицеру Звездного флота, но он смог сказать Солярису все, что думает о его «экспериментах» над ними.
И Спок не боится того, что начнет сомневаться в содеянном или вообще его испугается – он решает быть честным с самим собой и хоть раз пойти до конца. Это – все, что он может сделать для себя, для них всех и для этого Кирка.
И сожалеть он не будет тоже, но пока он мысленно мечется, и Джим, и доктор Маккой, и лейтенант Чехов продолжают бороться в той ситуации, в которую их поставил Солярис. Спок не может не понимать сомнения Кирка в отношении мотивов океана, но от одной только мысли, что им придется сражаться с ним, ему становится дурно. Вот этого он не может допустить ни при каких обстоятельствах. Он не может… Он не сможет снова отпустить Джима. Любовь ли, вина или совесть стали причиной появления «гостей», но это не значит, что они должны защищаться. Дело не в философской, психологической или этической подоплеке этого феномена – в первую очередь они исследуют физические и биологические составляющие, а уж только потом… Нет, он знает, что уговаривает сам себя, что намеренно абстрагируется от травмирующих обстоятельств, что не может позволить себе быть пристрастным, но Джим – вот он, делает вычисления вместе с Павлом, хмурится, что-то бормочет себе под нос, изредка оглядывается на Спока и вымученно улыбается. Джим жив – только это главное. Только этого ему и надо.
***
Над вычислениями они корпят добрых пять часов. И вроде бы в расчетах все сходится, но Павел не может не сомневаться. И страшиться возможной ошибки.
– Я прошу тебя… – Джим собран и сосредоточен, но в его глазах отчетливо видна боль. – Это всего лишь запасной вариант, но я… Кем бы ни был, я должен быть уверен, что никому не причиню вреда.
Чехова от этих слов пробирает ознобом до самых костей. Как будто его ошпарили жидким азотом. Как будто снова рушатся планеты, с небес падают корабли, а капитан умирает. И он больше не может его подвести, он должен следовать его приказам.
Наскоро перекусив, он спускается в инженерный и до глубокой ночи колдует вместе со Скоттом над аннигилятором. Собирает схемы, сваривает детали механизмов, калибрует датчики – только бы не думать о том, для чего им, возможно, придется этим воспользоваться. Под утро они делают новый перерыв, и это время использует доктор Квондре для беседы с участниками феномена. Очевидно, Леонард посвятил его не только в идею Павла, но и свои предположения высказал, потому что вопросы психолога все о личном, о наболевшем, о том, в чем самому себе трудно признаться. Павел чувствует себя вывернутым наизнанку и оплеванным самим же собой, и в качестве «утешения» Квондре может предложить ему только новую порцию энергетиков и стимуляторов. Даже скрепя сердце. А еще предложить полноценные сеансы с ним по завершении этой миссии. Павел не хочет знать, какие тот сделал выводы из его рассказов о бабушке, раз предлагает терапию, поэтому тактично соглашается подумать над предложением. Он более чем уверен, что после такого помощь понадобится далеко не ему одному.
И далеко не только из-за их «гостей» – Джим, он… он действительно такой, каким они все его помнят. До последней детали – у Спока же эйдетическая память – лучше бы и не вышло. Просто теперь Павел подозревает, что Солярис не только скопировал воспоминания – он полностью воссоздал чужую личность. На основе памяти Спока он создал человека, проанализировал его логику, манеру поведения, психологическое состояние в целом и сам разум бывшего капитана. Чехов уже не просто уверен в том, что их Кирк поступил бы точно так же в данной ситуации, он знает это. Полностью осознает идентичность одного другому и страшится теперь только одного – что же будет дальше? Как на что-то подобное отреагирует Адмиралтейство, научный мир да и вся Вселенная? Смогут ли они забрать Джима с собой? Смогут ли любить его так же, как и прежнего? Как он сам ко всему этому отнесется?
Он не может найти ответы на эти вопросы. Он не может больше думать об этом. Ему нужен перерыв. Хотя бы пара часов, не наполненная размышлениями, рассуждениями и исследованиями. И в этом с ним полностью солидарен Хикару. Тот находит его в полупустой кают-компании – альфа-смена уже началась, гамма-смена отправляется отдыхать, и только для них время остановилось, а потом и вовсе обратилось вспять.
– Как ты? – Сулу потирает глаза и прикладывается к наверняка уже не первой чашке кофе.
– Так же, как и ты, – тихо отвечает Павел. «Гость» Сулу был ему знаком по рассказам друга. И из-за тех самых рассказов он теперь может только глубоко сочувствовать Хикару. – Может, чуть лучше. Даже если это и окажется логично, но я никогда бы не подумал, что ко мне придет именно она.
– А кто бы мог? – осторожно спрашивает Сулу, и Павел чертыхается – он же хотел переключиться, а снова поднимает наболевшую тему.
– Не знаю. Мама, может… Мы с ней близки. Могла бы Джулия…
Хикару тактично молчит при упоминании несостоявшейся половинки Чехова и только глубоко вздыхает.
– Я не знал своих родителей. Но и сейчас это все непросто…
Павел кивает, и раз уж они все-таки говорят об этом, не может не спросить о том, что терзает его чуть больше, чем все остальное.
– Ты бы хотел, чтобы он остался?
– Ты о Джиме или о?.. – Сулу болезненно сглатывает и отводит взгляд, сжимая чашку в руках.
– Об обоих? – это не должно звучать как вопрос, но Чехов не может не сомневаться – все это слишком сложно. Все это слишком больно, мучительно и горько. Для каждого – не в равной степени, но та разница не велика.
– Они всего лишь копии. Настоящие же… однажды умерли, и навсегда останутся для нас мертвыми. Невозможно смотреть на «оживших» и не вспоминать ту боль, что мы испытали, уже потеряв их. Я не хочу пройти через это снова… – голос Хикару умирает, и у Павла сердце рвется на части.
Сулу прав. Даже если новая встреча приносит не только боль, но и радость, эти короткие мгновения никогда не заполнят ту пустоту, что однажды образовалась. Ничто и никогда уже не восполнит эту утрату. Сулу от погибшего возлюбленного осталась дочь – они оба пережили эту потерю, но потерять снова… Потерять того, кто, возможно, никогда не станет «оригиналом» – это новые страдания. Изощренная пытка памятью и возможностями, которых у них никогда уже не будет.
Сулу прав во всем.
***
