После полуночи он делает краткий перерыв, отвлекается от монитора и обнаруживает Кирка, уставившегося в пространство каюты немигающим взглядом.

– Джим?

Ему приходится позвать еще дважды, прежде чем тот выходит из задумчивости.

– Я вспоминал… – Кирк устроился на его кровати с ногами, тяжело привалившись к стене. – Вспоминал свою жизнь… его жизнь. Раньше это не казалось мне странным, но теперь я вижу, что действительно не знаю ничего, где бы не участвовал ты. Даже представить не могу… И не вижу ничего, что заставило бы меня сомневаться в эти последние дни, когда я приходил к тебе…

– Я подозреваю, что это имело характер опыта: ваш создатель выяснял, каким образом работает материализация. Очевидно, для нее необходимы условия, а также энергия для поддержания процесса. Спустя время, он разобрался, и теперь вы присутствуете постоянно, а не периодически, – рассуждает Спок. Кирк в ответ невесело хмыкает и подтягивает колени к груди.

– Думаешь, эта… «эволюция» все еще идет?

– Имея дело с видом, относящимся к большинству, это было бы верным предположением, – соглашается Спок. – Но природа Соляриса слишком отличается от любой ранее изученной, поэтому не могу утверждать с уверенностью. Скорее да, чем нет.

Джим кивает и снова погружается в размышления, а Спок не отвлекает его, помня о том, что неординарные способы мышления этого человека не раз выручали их в трудную минуту.

***

Утром его вызывает доктор Маккой. Они настраивают электроэнцефалограф, проверяют его работу, а Павел украдкой зевает. Бессонные ночи – обычное дело на службе, как обычна и усталость организма, переживающего потрясение за потрясением. И доктор Маккой колет Павла стимуляторами даже без любимой ехидцы – он испытывает то же самое. И понимает прекрасно – следом за уколом предлагает чашку кофе, и вот теперь Чехов точно может говорить о том, что его мучает больше всего.

– Доктор Маккой, я просмотрел анализ доктора Квондре и думаю, что «гости» имеют определенные личности не только потому, что они – глубокий след в нашей памяти, – ему тяжело в этом признаваться, но у него нет иного выбора, когда ситуация легко может стать еще более опасной. Даже если эти «сантименты» принесут только новую боль или предположение окажется неверным. – Что, если имеет место быть «обратная… пропорциональность»?

– О чем это ты? – Маккой хмурится, пытаясь уловить мысль, и Павел тушуется еще больше.

– Возможно, дело не только в том, что эти люди важны для нас, а в том, как мы сами к этому относимся и что чувствуем к ним.

– С чего ты это взял? – Леонард смотрит скептически, но неподдельно заинтересован, и лейтенант решается.

– У Фехнера «гостем» был ребенок. Его ребенок, как мы выяснили. Которого он был вынужден оставить, а тот в итоге погиб. Ко мне приходила бабушка, к вам – дочь, к капитану… ну, вы поняли. Может быть, дело не в том, как много мы о них помним, а насколько они нам дороги, насколько мы их… до сих пор любим?

Маккой прищуривается, осмысливая, а потом медленно кивает.

– Не исключено. Скину твои выводы Квондре – пусть он с этим разбирается. Нам пока не до «высоких материй».

Он возвращается к аппаратуре, а совсем скоро в медотсеке появляются Спок, Джим и Скотти. Вулканца укладывают на биокровать, Леонард смачивает его лоб и виски физраствором, а потом аккуратно, стараясь не коснуться кожи, прикрепляет электроды к голове. Он нажимает кнопки, считывает данные на дисплее, а через несколько минут предупреждает вулканца:

– Готов, Спок?

– Да, – просто отвечает тот, на секунду встречается взглядом с Джимом, а потом закрывает глаза.

Пока идет запись, Кирк со Скотти отходят в противоположный угол лаборатории. Вполголоса обсуждают данные, склонившись над паддом лбом ко лбу, а потом подзывают Павла. Тот же ловит недовольный взгляд Маккоя, но подходит – он знает, что и здесь будет обсуждать далеко не простую информацию.

– Бертон с физиками подтвердили нейтрино, – Джим украдкой поглядывает на Спока и Маккоя, колдующего у приборной панели и делающего вид, что ничего не замечает. – И если энцефалограмма не сработает, мы… вы должны быть готовы к радикальным мерам.

Кирк прерывается на миг, и Павел молится, чтобы Спок во время записи был так глубоко в этом своем «медитативном сне», что их не услышит.

– Нейтринные системы можно дестабилизировать. И если мы перемонтируем, например, аппарат Роше, то получим… – Скотти легко загорается интересной идеей, и Кирк соглашается с ним.

– Аннигилятор?

– Да. Даже без предварительных расчетов могу сказать, что аппарат создаст антиполе – нейтринное антиполе. Обычная материя останется без изменений, а уничтожению подвергнутся только нейтринные системы, – Скотти прикидывает на ходу, а Павел не может согласиться так быстро.

– «Уничтожению», – давит он шепотом. – Ты считаешь по Фрейзеру и Кайоли, когда во время распада, высвобождаемая энергия становится световым излучением. Вспышка – и все! А если считать по Сиону – возбужденное антиполе в момент дестабилизации даст энергию в пять-семь на десять в десятой эргов. Это равносильно заряду урана в нашем ядре.

– Этот твой Сион – не физик, – спорит Монтгомери, но Павла уже не остановить – если Джим снова собирается умереть, то они – нет. Не тогда, когда только-только научились жить без него.

– А еще есть Кайе, Авалов и…

– Достаточно, – прерывает их Кирк. – Павел, на тебе все возможные расчеты, но Мон займется аннигилятором в любом случае.

– Есть, – тихим хором соглашаются они.

Скотти начинает чертить на своем падде, а Чехов с Джимом приступают к вычислениям «в две руки». Через десяток минут Леонард заканчивает с записью, отсоединяет провода от головы Спока и передает данные Монтгомери – тот отправит их в океан при помощи рентгеновского излучения на трети мощности.

Скотти уходит в инженерный отсек, а остальным доктор предлагает перебраться в операционную – не будет нужды прятаться от медработников да и терминал там гораздо мощнее, чем их падды. Они поднимаются на один ярус и проходят по коридору с обзорным экраном на правой стене – он предназначен для наблюдения за операциями, но сейчас на него транслируется изображение снаружи корабля, делая его иллюминатором. Коридор выглядит так, как будто залит кровью – на поверхности Соляриса наступает закат. Исключительной красоты – не обычный, унылый, распухший багрянец, а все оттенки красного и розового, как будто присыпанного мельчайшим серебром. Павел не суеверный и не хочет видеть в этом дурной знак, но не может не обращать внимания на почти скрывшееся за горизонтом алое тревожное светило. Небо над ними все еще оранжевое, с оттенками кирпичного и карминного ближе к зениту, а внизу – тяжелая неподвижная чернь океана, искрящаяся бурыми, фиолетовыми и малиновыми бликами. В любой другой день они бы могли любоваться красотами пейзажей, ни о чем не думая. Но не сейчас. Эта красота обманчива и таит в себе смерть – они уже выяснили это наверняка.

***

– На пару слов, – в операционной Леонард подзывает Спока, пока тот не вмешался в рассуждения Кирка и Чехова. Они отходят к столу с регенераторами, Спок кривится, собираясь возражать, но их окликает Джим.

– Можете… можете остаться в шлюзе. Я буду видеть тебя, если что, – Кирк кивает на прозрачные стены санпропускника, но все равно не отрывает взгляда от вулканца.

– Уверены? – переспрашивает Спок, и Леонард тут же закатывает глаза.

– Ничего ему не сделается! Идем, – он готов тащить его за руку. Просто потому, что вулканец уже не боится перебдеть – он параноит с самой первой их встречи, еще там, в Академии. За это Маккой его отдельно ненавидит.

Он становится спиной к операционной, позволяя Споку наблюдать за Кирком и Чеховым поверх его плеча. Это по лицу вулканца сложно что-то прочесть, а вот с Леонарда – даже Павел сможет.

– Мелкий подкинул идею, – Маккой начинает без реверансов. – Что, если личности «гостей» зависят не столько от памяти, сколько от нашей привязанности к ним? От того, насколько сильно мы их любим.