Автоматическое управление справилось со швартовкой – им даже не нужно было предварительно запрашивать доступ – все их действия давно были скоординированы опытом разнообразных чрезвычайных ситуаций. Но если бы они связались с шаттлом в момент отлета с планетоида или при стыковке, они бы поняли, что непоправимое уже произошло. Возможно, у них был бы шанс все исправить.
В отсеках шаттла они находят взломанный автопилот, следы неисправностей в системе воздухоочистки и пять полуразложившихся трупов. На камерах видеонаблюдения отсеков они могут наблюдать, как весь экипаж вскоре после отлета неожиданно потерял сознание и больше не очнулся. В анализах системы отчетливо видны остатки вирусного программного кода, а в пробах воздуха обнаруживаются токсичные вещества, соединения которых превращают внутренние органы в кровавое месиво за считанные минуты. Они бы ничего не смогли сделать ни для одного из них…
Расследование показывает, что система генерации воздуха была «инфицирована» на одном из планетоидов, а позже активирована посредством вируса. Там же был взломан бортовой компьютер. Но они не нашли ничего, что могло бы привести их к преступникам. Уж если три опытных офицера и сам Джеймс Тиберий Кирк не заметили чего-то неладного, то и остальным это навряд ли будет под силу.
Эта новость не просто шокирует, выбивает из колеи и валит с ног каждого офицера «Энтерпрайза». Это бьет в самое сердце, заставляя корчиться от боли, скорби и гнева. Доктор Маккой грозится лично расправиться с адмиралом, выдавшем это задание. Коммандер Спок пытается сохранить спокойствие, но любые его логичные выкладки идут вразрез с дрожащими пальцами, неглубоким дыханием и навсегда потухшим взглядом темных глаз. Лейтенанты Ухура и Сулу испуганно замолкают и не знают, куда себя деть от выворачивающей наизнанку боли, а инженер Скотт напивается до положения риз в течение первого же часа после прибытия шаттла. Павел же, как и большая часть экипажа, не может сдержать слез. Сколько бы ни крепился на мостике, а ком в горле саднит и душит наверняка точно так же, как та кислота, что убила их капитана.
После этого «Энтерпрайз», конечно же, возвращается на Землю. Командование если и хотело заставить их продолжить миссию, но не посмело и слова против сказать, когда исполняющий обязанности капитана коммандер Спок объявил об их возвращении. На Земле проходит еще одно тщательное расследование, результаты которого их уже не особо волнуют – капитана Кирка официально объявляют погибшим, и это уже не исправить. Ничего уже не исправить…
И Джима с офицерами хоронят на звезднофлотском кладбище. Со всеми почестями. С присвоением посмертных званий. Как героев. Похоронная процессия насчитывает больше тысячи разумных существ со всех уголков галактики, пришедших попрощаться, а главнокомандующий первым произносит речь у могилы. Потом количество желающих высказаться переваливает за сотню, и каждое произнесенное слово режет собравшихся на куски…
Экипаж остается у могилы до самой ночи, и следующие несколько дней офицеры не могут не приходить – все они все еще не в силах поверить в то, что произошло. Все они не в силах отпустить этого человека. Все они потеряли часть себя вместе с его смертью. И это то, что в последний раз меняет их безвозвратно.
***
Он давно не испытывал такого гнева. Такой боли и беспомощности. Даже тогда, когда Джим залез в камеру варп-ядра. Боль сначала отупила, потом встряхнула все тело до самой последней клетки, а напоследок оставила ярость и невыносимое желание сделать хоть что-то. Что-то, что могло бы исправить ситуацию и повернуть время вспять. Этот же гнев он видит в Споке, и когда чертов триббл с сывороткой Хана в крови оживает, Леонард позволяет и себе, и вулканцу выплеснуть эту злость. Вытащить на свет, дать ей родиться и трансформироваться в исступленное ликование. Все еще можно исправить! Вселенная дала Джиму шанс, и ни один офицер «Энтерпрайза» не даст ему его потерять. И Кирк оживает – он все еще на краю, но все еще не сломлен. У него все еще есть силы бороться за жизнь – хоть чужую, хоть собственную. И с горем пополам они прощают ему этот его самоотверженный героизм, как уже делали это не раз.
Вот только теперь он не должен был умирать. Ведь не было ни падающих с неба крейсеров, ни угрозы планете, ни извергающихся вулканов или нападения на звезднофлотскую базу. Всего один гребанный секретный ученый не должен был привести к смерти легендарного капитана, известного в большей части галактики. Не мог – и они в это не верят. Ровно до тех пор, пока не осознают, что вот теперь-то уже точно ничего не исправить. Вселенная – жадная сука – больше одной-двух милостей у нее не допросишься. Поэтому Джим оказывается в мешке для трупов, а позже – на кладбище. Под могильной плитой с его именем, с флагом Звездного флота, ворохом цветов и традиционной бумажной фотографией в черной рамке, с которой он продолжает беззаботно улыбаться всем и каждому…
Не будет больше ни улыбок, ни хитрого блеска в глазах, говорящего о том, что Кирк снова задумал что-то дерзкое, ни восторгов по поводу какой-нибудь открытой планеты, ни пьяной икоты в очередной увольнительной, ни пузырящейся фиолетовой сыпи на коже от аллергии на какой-нибудь невиданный цветок, парфюм энсина из гамма-смены или коктейль в захудалом баре Айовы. Нет больше их капитана. Нет больше одного из самых смелых, неординарных и самоотверженных людей на Земле. Нет больше дорогого и преданного друга…
И Леонард не знает, как с этим жить. Как жить с этим гневом – и на Кирка – за то, что не справился, и на начальство – за некомпетентность, и на самого себя – за то, что ничего не смог сделать. Он не знает, как жить с болью, хотя немало ее повидал в своей жизни. Он многих терял, а многие бросали его, но смерть Джима – это раскаленный прут в животе, который медленно, но неустанно наматывает на себя все его внутренности. И он не знает, как скорбеть – как пережить это, смириться, отпустить, вспоминать и задыхаться от боли или забыть, дав открытой ране затягиваться без повязки. На этот раз горе не отупляет, не шокирует и не дарит надежду – оно наживую вырывает кусок из сердца почти не метафорически, и все, что можно сделать – это тщетно пытаться спастись и умолять неизвестно кого о шансе на выживание. Джим мертв, и вместе с ним что-то умирает внутри каждого, кто его знал.
Леонард, как и весь экипаж «Энтерпрайза», должен присутствовать на похоронах, но Маккой хочет лишь забиться куда-нибудь в угол тесной казенной квартиры и не выходить оттуда, пока не сможет научиться дышать заново. Говорить, когда он его уже не услышит, обнимать, выражая свою привязанность, когда больше некого, просто жить. В мире, где нет Джима. Он ощущает себя именно так – забитым этим горем почти до смерти. И там, на звезднофлотском кладбище, он может только молчать, не находя в себе ни слов, ни сил говорить о том, насколько ему, им всем, на самом деле плохо. Невыносимо, отвратительно, ужасно больно. А потом он не может уйти. Даже когда наступают сумерки, а рядом с ним остаются только Спок и Вайнона. Он не хочет задаваться глупыми вопросами, на которые никто не сможет ответить: почему не справился, как жить дальше и где он теперь. Для него, как и для Спока, и для матери Джима, это уже не важно – его нет и больше никогда не будет. Чуда не произойдет, и мертвые не оживут. Навсегда с ними останутся только боль и воспоминания.
Джоанна рыдает до судорог. Туманным утром они приходят на кладбище вместе, и дочь не может отпустить его руку даже тогда, когда возлагает букет белых хризантем к надгробию. Она цепляется за его китель, всхлипывает и тоже ничего не может сказать своему любимому «дяде Джиму». Как и отец, она не может выразить, насколько ей не хватает Кирка. Насколько тяжел груз потери. Насколько ей страшно и грустно оттого, что это случилось так рано. И насколько несправедливо расставаться вот так: неожиданно, не попрощавшись и не сказав какие-то важные слова.
Они долго стоят в обнимку у могилы. Еще дольше – сидят на скамье под деревом недалеко от выхода с кладбища. Леонард гладит макушку дочери, крепко сжимает в своих руках и больше не может обещать, что все в ее жизни будет хорошо. Больше не может ее обманывать, что риск всегда оправдан, а ответственность разделяется поровну. Как только человек сталкивается с утратой, он тут же это понимает – как бы ни было тяжело, а иногда может стать еще хуже. Как бы ни было трудно и опасно, а цель не всегда оправдывает средства. И как бы ты ни был самоотвержен, альтруистичен и добр, но иногда нужно в первую очередь заботиться о себе, чтобы потом не причинять боль другим. Теперь он может сказать ей только это. Что с любой смертью, от них откалывается кусок – когда поменьше, когда больше – который мертвые забирают с собой. Поэтому это так больно – рвут ведь наживую, без анестезии и обезболивающих. А оставшуюся дыру можно заполнить либо забвением, либо памятью – ничем другим. Другого такого больше никогда не будет. И с этим придется смириться или сойти с ума, когда вырванный кусок заставит разум посыпаться как карточный домик. На эту борьбу уйдет много времени и сил, и большинство так и не сможет до конца оправиться, им просто придется жить, когда другие мертвы. Жить, чтобы как можно дальше отсрочить свою собственную последнюю минуту. Жить и пользоваться всеми возможностями, что предоставляют время и случай. Потому что у мертвых больше нет ни единого шанса.
