Обрадовался он мне сильно. Схватил за обе руки и приблизил:

– Хотел бы спеть, но не могу, а только скажу вам – и он прочел лермонтовский «Утес».

– Что же, тучка, спалила свои крылышки?

– Тяжело пережила тучка последнее слово, слышанное ею от вас: поздно. А теперь от чистого сердца она должна сказать со своей стороны: поздно! – и упали слезы на мои руки…

Поговорили о моих занятиях, о том, что интересовало молодое поколение, в конце концов он сказал:

– Может, на будущий год и это меня не будет интересовать. Чтобы не расплакаться, я быстро простилась и ушла.

На второй год приехала я в Петербург вместе со своим старым и горячо любимым другом – моей ненаглядной Киечкой, с которой я и прожила до окончания курсов. К моему сожалению, она поступила на только что открывшиеся Бестужевские курсы⁹, а я не захотела изменять моей педагогике. Это не мешало нам жить душа в душу, как мы прожили два года в Гимназии.

Народу стало к нам ходить пропасть. Мои комнатки сильно пострадали против первого года. Зато было необычайно весело.

Евдокия Михайловна Прокопович (Киечка) – подруга С. В. Павловой

Посещала нас компания технологов, с которыми мы познакомились в вагоне, когда ехали с Киечкой из Ростова-на-Дону, ехать нам было тогда так весело, что нашим весельем наслаждалась вся публика. Сдвинув вещи и потеснившись, нам доставили возможность танцевать в вагоне.

Технологов было 7–8 человек, жили они недалеко от Технологического института. Жили дружно, настоящей коммуной. Вот однажды Кия говорит мне:

– Ты знаешь, что мне дорого твое счастье. Головченко просил меня быть его ходатаем перед тобой. Я нахожу, что он умен, добр и очень покорен тебе, видя в этом свое счастье.

Я сказала, что согласна и полагаюсь на нее, зная, как она желает моего счастья.

С женихом я заговорила прямо:

– Есть у вас средства содержать семью?

– Нет. Я живу на свою стипендию, а потом, я должен за стипендию отслужить там, куда меня отправят.

– Хорошо, – сказала я, – у меня тоже нет ни гроша. В прошлом году я голодала. Теперь решилась жить по-человечески и буду чрезвычайно много работать. Значит надо немного подождать, пока я устрою свои дела. Я человек верующий и без благословения церкви не пойду замуж. Вашему верию или неверию мешать никогда не буду. Вот вы говорите о поцелуях. Но я буду целоваться только со своим мужем. Один поцелуй получите вы от меня в залог будущего.

На таких условиях стала я невестой. Продолжалось дело недолго. Он заболел скоротечной чахоткой, лег в больницу и меньше чем через месяц скончался.

Так и закончилась моя жизнь как невесты.

Из своего кружка я увидела Дроздову, и осенью мы отправились с ней к тетке Уфы, важной барыне. Она приняла нас весьма холодно. Выслушала подробный рассказ и гордо заявила:

– Это подтверждает мое мнение о теперешней молодежи. Мне очень приятно, что вы являетесь исключением. Опасаться вам нечего: моя племянница больше не будет учиться, так как выходит замуж через месяц, потом с мужем они едут в Италию, а оттуда к нему на родину. Еще раз благодарю вас и буду довольна видеть у себя: это отвлечет вас от разных увлечений и приключений.

Больше мы никогда ее не видели, а с Уфой простились на курсах, куда она зашла перед своим отъездом. Раз она написала из Италии о своем счастье. Мы же ей как-то не собрались ответить, тем знакомство с ней и кончилось.

Еще читала я письма Верочки, которая была так счастлива весной при отъезде за Волгу. Писала Вера, что, когда она забеременела, то при первых признаках беременности супруг стал к ней относиться грубо, когда же родился ребенок, он заявил, что не давал обязательства содержать детский приют и что ей стыдно сидеть у него на шее! Бедная наивная девушка была убита горем, любя всей душой своего грубого идола. Долго мы ей помогали в складчину.

Дроздова вскоре уехала за границу. Она зашла ко мне перед своим отъездом и сказала:

– Это наше последнее свидание. Я исполняю обещание, данное покойному Орловскому.

– Как покойному?

– Вы загнали его в деревню, в эту дыру, где он изводил меня разговорами о вас, о ваших, якобы, совершенствах. Умер он, любуясь вашей фотографией, и я по обещанию положила ее ему на грудь. Боже, как я ненавижу вас. Что это с вашей стороны – непростительное кокетство или равнодушие?

– Верьте, верьте, полное равнодушие. И я не умею играть любовью.

– Так помните его слова, он поручил мне вам сказать: многие ее будут любить, у нее какой-то магнит, но никто и никогда не будет ее любить так сильно и беззаветно, как я.

Дроздова подала мне руку и ушла. О ней я больше ничего не знаю.

Тяжело мне было пережить эту печальную историю, в которой я была совсем не виновата.

Мне пришлось увидеть несколько таких грустных историй. Вспоминаю одного знакомого студента, искавшего свидания со мной только ради того, чтобы говорить о любви к той молодой консерваторке, о которой я уже рассказывала, он любил ее горячо еще со школьной скамьи. Он был красив, умен, но она увлеклась другим и относилась к нему, как я к покойному Орловскому, он же к ней относился, как Дроздова к Орловскому.

Узнав, что его идеал уехал с богачом, он решил умереть и отдал свою жизнь на политическое убийство, хотя сам ненавидел политику и никогда ею не занимался.

Что это? Почему иногда достойные люди не могут найти себе взаимности и погибают? Как часто встречаются такие супружества: жена красавица, умная, любящая, а муж бегает за каждой юбкой и совершенно не ценит свое сокровище. С другой стороны: умный, любящий, дельный муж, не знающий другого желания, как баловать свою жену, находя в этом свое счастье, а та изменяет ему с каждым пошляком. Почему?

Посещал нас часто брат Киечки, красивый весельчак, студент-медик. Как-то он заявил:

– Ну, Дунечка, я приведу к тебе не жениха, а конфетку.

Мы занимали очень большую, но полутемную комнату на углу Гороховой и Загородного проспекта. Наши кровати стояли в задней части комнаты за выступом и шкафом. Передняя часть представляла очень хорошо меблированную столовую и кабинет. Квартира была покойная, так как жила в ней только старуха-хозяйка с пожилыми дочерьми-служащими, да мы.

Федор Михайлович и Евдокия Михайловна Прокоповичи

Страдала я в это время малярией. Во время припадка я всегда гуляла до полного утомления, а после ложилась спать, закутавшись своей шубой.

Вот один раз во время такого сна разбудил меня сильный хохот, за столом сидела большая компания, а Киечка угощала всех чаем. Поразил меня чей-то смех, совершенно детский, закатистый. Я подумала, что только чистая душа может так смеяться.

Это смеялся Иван Петрович Павлов.

Познакомиться с новыми людьми мне не захотелось. Все вскоре ушли.

Иван и Дмитрий Павловы. Конец 1870-х гг.

С тех пор постоянными нашими гостями стала компания братьев Павловых. К]эоме них туда входили: Е. Е. Вагнер¹⁰ – потом профессор химии в Варшаве, И. М. Чельцов¹¹ – впоследствии преподаватель химии в морском училище в Кронштадте, Иорданский – преподаватель физики там же, студент-медик Стольников¹², доктора Холмовский¹³, Гончаров, Сапсович, ветеринар М., технолог Т. и Терский – земляк Павлова.

Всюду эта компания нас сопровождала в театр, в концерты, на танцевальные вечера в «Дешевку» («Дешевкой» у нас сокращенно называлось «Общество дешевых квартир», помещавшееся в Ротах, кажется, в Тарасовом переулке) и пр.