– Ты как кот, – выпалила блондинка со злобой. – Просто как кот, который приходит лишь когда хочет жрать!

Забавно. Меня тоже недавно посещали схожие ассоциации.

Науэль завязал шнурок, дважды. Наклоняясь к кеду, он поморщился от боли. После двух пьяных ночей похмелье все-таки настигло его.

– Если ты меня впускаешь, тебя все устраивает, разве нет? Или ты так ничего и не поняла – ни в прошлый раз, ни в позапрошлый?

Она смотрела на него расширенными, полными ярости и боли глазами. Науэля это не трогало. Его глаза были туманными, как это хмурое утро.

– Я подумала, что за четыре года, прошедшие с нашей последней встречи, ты изменился. Что на этот раз ты искренен.

– Что я могу сказать на это… Нельзя быть такой дурой в твоем возрасте.

– Возраст, – повторила она неестественно спокойным голосом и просунула пальцы под тонкую лямку ночной рубашки. То ли с расстройства, то ли с перепоя, пальцы дрожали. Ее взгляд поднялся к люстре с блестящими хрустальными подвесками и замер. – Нельзя быть таким циничным в твоем возрасте, мой дорогой.

– Я играю со взрослыми. Мне пришлось научиться, – усмехнулся Науэль.

Она прошла мимо него, двигаясь неловко, как робот. Раскрыла свою красную блестящую сумочку, достала кошелек и взглянула на стопочку купюр в нем с таким недоумением, точно не имела понятия, как эти гладкие бумажки здесь оказались.

– Деньги, – произнесла она заторможенно. – Это единственное, что тебя по-настоящему интересует, да?

– Допустим, – безразлично согласился Науэль, надевая пальто.

– Ты вообще способен кого-то любить? Просто так, потому что любишь?

Науэль пожал плечами.

– Наверное. Никогда не проверял, – он застегнул первую пуговицу.

– Возьми, – сказала блондинка кротко и протянула Науэлю банкноты. Я всматривалась в ее глаза – пустые, как стекляшки. Моя спина напряглась.

Науэль сгреб деньги и сунул их в карман.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – осведомилась теперь уже далекая от романтики графоманка, вздрагивая от холода. Ее просвечивающие сквозь тонкую ткань соски стали твердыми, как пули.

Науэль поднялся и потянулся, пронзаемый пристальными взглядами двух женщин.

– Нет.

Я словно перестала узнавать его. Этого длинноволосого высокого парня, лениво рассматривающего свое отражение в зеркале, я видела впервые, хотя это был все тот же Науэль, в свете нового знания о нем преобразившийся в нечто совершенно отвратительное. Конечно, мне все было известно давным-давно, но… оставалось каким-то абстрактным. Слово «проституция» вызывало у меня вполне четкие ассоциации – безнадежность, унижение, стыд, и я не могла соотнести все это с тем, кто безнадежен лишь в своем безграничном высокомерии. Презирающий и тот, кого презирают – это же разные люди, да? Я не могла и представить, что кто-то с такой легкостью совместит в себе обе роли.

В прошлом я неоднократно наблюдала, как Науэль вел себя не очень хорошо, плохо и откровенно паршиво. Но только сегодня я вдруг отчетливо увидела все его изъяны, его самого таким, каким он был: хмурый, сосредоточенный на себе человек, не заботящийся о том, какое впечатление и воздействие его слова и поступки оказывают на людей. Не могу поверить, что когда-то считала его почти совершенным! И я разозлилась на него, впервые в жизни, ужасающе, испепляюще, так что дальше некуда, хотя последнее он сразу опроверг:

– А нет, все же я хочу кое-что сказать… Передай привет мужу.

Блондинка взвизгнула – хрипло, придушенно, и что-то золотистое (расческа, как я потом увидела) врезалось в поверхность зеркала, расплескивая серебряные брызги. Науэль схватился за щеку. Когда он посмотрел на блондинку, его лицо источало злобу, заставившую ее попятиться. Я увидела змей, выползающих из его зрачков, раскрывающих пасти, готовых ужалить, и отступила от стены. «Только попробуй, – подумала я отчужденно, – только попробуй».

Науэль посмотрел на кончики пальцев, пятнышко крови на одном из них. Подняв с пола осколок стекла, заглянул в него, изучая нанесенный ущерб. Ранка на щеке была крошечной, едва заметной, как булавочный укол, но выражение злобы не уходило из глаз Науэля.

– Ты, – выдохнул он сдавленно. – Тебе повезло. Одна царапина, и я бы тебя прикончил. Прямо здесь. Просто вбил бы в этот гребаный ковер.

От него все еще исходила угроза, и я встала перед ним, препятствуя возможному нападению. Он глянул на меня – скользящий не узнающий взгляд, отвернулся, для дезинфекции сбрызнул ранку одеколоном из первого попавшегося флакона и вышел из комнаты.

Блондинка как подкошенная рухнула на кровать. Я оглянулась. Ее волосы разметались по покрывалу, свисая с края кровати.

– Не расстраивайтесь. Пусть уходит, – попыталась я утешить ее. – И вы пишете не такие уж плохие книги. Иногда они даже интересные.

Она не отреагировала.

Выходя из дома, я заглянула в пруд. Одна рыбка плавала кверху брюхом. Главный недостаток золотых рыбок – они легко дохнут. И то же с иллюзиями.

На улице было промозгло и сыро. Тучи опустились низко. Казалось, до неба рукой подать. Науэль ушел далеко, и я побежала, чтобы нагнать его. В руке он сжимал горлышко початой бутылки, к которой иногда прикладывался – где успел прихватить? Подошвы моих ботинок скользили по влажной траве, усыпанной листьями. С раскачиваемых ветром веток летели холодные капли. Какая дикая, навевающая тоску местность. Не считая особняка нашей романистки, ни единого дома вокруг. Только потемневшие облетающие заросли. Я бы с ума сошла жить здесь.

– И как ты себя чувствуешь? – спросила я ледяным тоном и щелкнула зажигалкой, прикуривая.

– Нормально, – отозвался он, не глядя в мою сторону. – Хотя утро для меня не лучшее время суток.

– Вижу, ваша милая беседа не произвела на тебя особого впечатления.

– Нет.

Мы поднялись на взгорок, и я увидела нашу машину – притаилась в зарослях, как зверек. Выглядела несколько затрапезно, но зато стала заметно чище после ночного дождя.

– А на меня произвела.

– Вот как? – формально-вежливым тоном произнес Науэль.

– Это было отвратительно. По-настоящему мерзко.

– Говорят, людям нужны как позитивные, так и негативные переживания, – Науэль перепрыгнул через лужицу дождевой воды и сделал большой глоток из бутылки.

Я не знала, как начать, и вонзилась взглядом в его спину. Мне хотелось отчитать его как испорченного ребенка. Мне хотелось накричать на него как на взрослую, вполне сформировавшуюся скотину. Но я сказала только:

– Я разочаровалась в тебе.

– Это закономерно, – согласился Науэль. Он не шел на конфликт. Он намеревался оставить меня с моим кипящим негодованием, ускользал от меня, как скользкая рыбина.

– То, как ты разговаривал с ней…

– Это то, чего она заслуживает, – неосторожно завершил Науэль, и я наконец-то взорвалась.

– А чего ты заслуживаешь? Сможешь ли ты хамить меньше обычного, даже если очень постараешься? Неужели тебе настолько плевать, что ты задеваешь чьи-то чувства? Это было необходимо – уходить таким образом? И ты действительно избил бы ее из-за ерундового пореза?

Науэль остановился. Наконец сровнявшись с ним, я увидела в его глазах холодную озлобленность.

– Может быть, нет. Может быть, да. Ни одна из этих тварей не смеет портить мне лицо.

Мы дошли до машины, и Науэль прислонился к ее красному боку, не обращая внимания на усеивающие металлическую поверхность дождевые капли. Я обнаружила, что совсем смяла свою сигарету, и выбросила ее.

– Давай закончим с этим побыстрее, – предложил Науэль, прижимая к животу бутылку. Температура как будто бы опустилась на несколько градусов, такой холод от него исходил. – Что тебе нужно прояснить? Нет, я не чувствую себя виноватым. Последнее, что волнует меня в этом мире – это чувства стареющей сучки, к которой ты по наивности своей пожелала проявить сочувствие. Не траться и не смеши меня. Она не нуждается в твоих переживаниях. Она устроилась как нельзя лучше, удалившись от нотаций мужа и забросив подальше детей. У нее все прекрасно в ее обители, где фантазия ее воспаряет к небесам, рождая новые искрящиеся сюжеты, пока она напивается каждый день, собрав в доме сброд со всей Роаны, а ее книги пишет кто-то другой. Иногда ей требуется встряска и немного страданий, и она согласна заплатить вдвое, если вместе с еблей ей предоставят сердечную рану. Сейчас, наистерившись вдоволь, она довольна и счастлива, как насосавшийся вампир, но все равно считает меня мразью, – Науэль отпил вина. – Хотя чего это я. Стоп. Похоже, я оправдываюсь или вроде того, – он рассмеялся. – Вот уж не собираюсь.