Нужно отвлечься от всего, забыть о прошлом и будущем, как, похоже, они все тут сделали. Они будто в трансе. Странно, но после рассказанного Науэлем местная публика кажется более… человечной, что ли. Такие же обычные, уязвимые люди, и у каждого свое несчастье, поджидающее снаружи, как приставучая бродячая собака. Я отодвигаю от себя грусть, предрассудки, сомнения, рассуждения и попытки моральной оценки, и мне становится совсем легко.

Цвет воздуха блекло-синий, но скоро меняется. В лилово-розовом я падаю в стол лицом и плачу. Стол пахнет лаймом и сигаретами. Кто-то проводит ладонью по моим волосам – ласково, с сочувствием. Я поднимаю голову, пытаясь понять, кто это сделал, но все поблизости поглощены собой и одновременно растворены в пространстве, отсутствуют на своем месте и присутствуют в любой точке зала. В моих костях пульсирует музыка. И я улыбаюсь.

***

– Все в порядке, – повторил Науэль непривычно ласково. Он стер слезы с моих щек и, запустив пальцы мне под волосы, мягко обхватил мой затылок. Я прижалась лицом к его груди, все еще вздрагивая.

Подошедший Фейерверк легонько похлопал меня по плечу.

– Что случилось?

– Анне что-то почудилось, – объяснил Науэль.

– Бедняжка, – Фейерверк погладил меня по голове. – Ты так кричала, что у нас сердца перевернулись.

– Тебе лучше? – спросил Науэль.

– Да.

– Не тошнит?

– Вроде бы уже нет.

– Пойдем к дому?

– Только не отпускай меня, я упаду.

– Не отпущу.

На поляне угасали последние огоньки. На всякий случай Фейерверк затоптал их. Потрясение должно было меня отрезвить, но вместо этого лишило последних сил. Если бы Науэль оставил меня, я бы просто рухнула под ближайшим деревом.

– Мне стыдно, – сказал Фейерверк, когда, наконец, мы добрались до дома. – Мы не должны были так спаивать бедную девушку.

– Подозреваю, бедная девушка была бы в страшной обиде, реши мы заспиртовать себя без нее, – возразил Науэль. – Анна, как насчет спать?

– Нет! – я рухнула на стул и снизу жалобно посмотрела на Науэля. – Я лучше посижу пока здесь.

– Тебя шатает.

– Пусть шатает дальше.

Он не стал со мной спорить, просто дал мне стакан воды и сел на соседний стул.

– Ты так и не объяснил мне, что заставило вас сорваться с места, – обратился к нему Фейерверк. Я закрыла глаза, но слышала, как звякнуло горлышко бутылки о край кружки Фейерверка. Науэль с плеском бросил в чашку кубики сахара. Эти двое еще как-то умудряются пить…

– Я ввязался в неприятную историю.

– Как всегда, – рассмеялся Фейерверк.

– Как ни странно, в этот раз обошлось без моей инициативы.

– Действительно странно. Как будешь выпутываться?

У меня заложило уши, и разговор слышался как сквозь вату. Я попыталась пристроить тяжелую голову на плече Науэля, но оно было слишком костистое.

– Анна, глупая, – сказал Науэль. – Вспомнишь ли ты завтра хоть что-нибудь? – и притянул меня к себе, позволил положить голову ему на колени.

Я раскрыла глаза, увидела над собой подбородок Науэля, дно чашки, которую он держал в руке. Науэль накрыл мое лицо теплой ладонью, и я опустила веки. Он продолжил разговор с Фейерверком:

– Пока не знаю, но, думаю, выпутаюсь как-нибудь. Не первый раз в забеге. У меня есть подсказка, однако даже после трех таблеток я в нее не врубаюсь.

– Какая подсказка?

– «Посмотри сквозь себя и сложи две половины полуночи». Туманно.

– А если так и не прояснится?

– Посмотрим. В любом случае я ухожу.

– Почему?

– Мне все надоело. Моя клоунада, вымирающие приятели, все эти разговоры, одни и те же изо дня в день. Бинго был последним глотком местного воздуха, и весьма неплохим, но я отчаливаю с этого берега. Последние нити порваны. Я прибыл в Льед будучи одним из тысяч, а спустя десять лет меня знает каждая собака. Это, конечно, лестно, но со временем остается лишь желание, чтобы сучки оставили меня в покое.

В вопросе Фейерверка отчетливо проступило беспокойство:

– И что ты намерен делать дальше?

– Еще не придумал.

– Тогда это бегство, а не уход.

– Неважно. А у тебя какие планы?

– Элла сказала, что через своих знакомых раздобудет мне документы. Хочу уехать в какой-нибудь маленький городок, поискать там работу. Возможно, в тишине и уединении моя психика позволит мне быть.

– Знаю я, какие ты находишь работы. За монетку на убой. Пожалей себя, Фейерверк, это ни к чему. Почему ты не попробуешь с пиротехникой еще раз? Держи меня в курсе, где ты, и я помогу тебе с деньгами. Просто будь осторожен со своими поделками. Взрывы и огонь, конечно, здорово, и тебе хотелось бы, чтобы они были больше и ярче, но придется чем-то пожертвовать, дабы бедные овцы в очередной раз не подпалили свою шерстку.

– В этом-то всё и дело. Я не вижу разницу между безвредным и опасным. Я вижу только огни. И не овцы пострадали по моей вине, а люди.

– Люди в состоянии прочитать инструкцию, а эти тупые животные – нет, вот с ними и стряслась неприятность. Вся эта история яйца выеденного не стоит. Просто нелепо: выставили тебя чуть ли не террористом, нацеленным на массовое уничтожение. Никто даже не умер.

– Но кто-то получил увечье.

– Ага, а если кто-то навернулся с лестницы в своем подъезде, за его сломанную ногу ответят строители дома. Просто разреши мне похлопотать, чтобы тебя отмазали от их долбаных претензий, и сворачивай свои бега, Фейерверк, у тебя не то здоровье.

– Конечно, я хотел бы вернуться в то время, когда у меня был мой магазинчик и жизнь казалась сверкающей, как бенгальские огни. Но я чувствую вину. И, хотя я и боюсь тюрьмы, прячусь от нее, я не могу позволить себе оставаться безнаказанным. Так что никаких фейерверков для старого Фейерверка. Лучше я буду грузить ящики до самой своей смерти.

– В таком случае ее не придется ждать долго, – уныло заметил Науэль. Его пальцы взволнованно гладили мои волосы.

– Почему ты отрицаешь, что любишь ее, Эль? – спросил Фейерверк. – Ведь это же очевидно.

– Это не так, – оборвал его Науэль, прекращая гладить меня. – Если ты уедешь, Элла поедет с тобой?

– Она сказала, что приедет позже.

– Понятно.

– Она заботится обо мне, правда.

– Я бы ей даже крысу не доверил.

– Она не так плоха.

– Просто непробиваемая дура.

– Не будь так угрюм, Эль. Ты беспокоишься за меня, но я не настолько дезориентирован в жизни и людях, как тебе кажется.

– Это несправедливо, – произнес Науэль глухо. – Несправедливо. Почему свою вину не спешат признать настоящие твари?

– Если я не уверен, что справлюсь с чем-то хорошо, мне лучше и не начинать. Ты же понимаешь меня, Эль.

– Понимаю, – буркнул Науэль. – Но сейчас, несмотря на все твои квази-разумные убеждения, ты должен помочь мне.

– Эль…

– Лес пропах порохом. Ты не спрячешь свои фокусы от меня.

– Как бы я хотел спрятать их от себя так, чтобы не найти никогда, – сказал Фейерверк с горечью. – Я не хочу, чтобы ты с ними связывался.

– Возможно, они спасут меня от большей опасности, чем повредить пальчик или опалить брови. Я объясню тебе, что мне нужно.

– Уверен, что сейчас ты в пригодном состоянии?

– Я всегда в состоянии, пригодном для того, чтобы поразмыслить, как наподдать своим врагам.

– Как знаешь…

– Анна, – голос Науэля зазвучал над самым моим ухом. – Аннаделла!

Наверное, минуты через три я смогла бы разлепить веки и ответить, но Науэль, не дожидаясь реакции, сгреб меня и поднял на руки.

– Возвращаясь к твоей фразе, – протянул Фейерверк, – я тут подумал, с первой ее половиной все ясно.

– У? – спросил Науэль.

– Ну, где ты можешь увидеть себя?

– По ящику, – ответил Науэль, унося меня с кухни.

– Не только! – крикнул вслед Фейерверк.

Науэль опустил меня на кровать, накрыл одеялом. Даже лежа неподвижно, я ощущала, как вокруг вращается комната.

– Я должен уйти, – уведомил Науэль шепотом. – На пару часов, не больше. Я буду недалеко.