Вернулась на место; за столиком по-прежнему одиноко торчала, привалившись к спинке стула, моя сумка. Алина села за соседний стол, ко мне спиной. Вот стерва. Впрочем, когда подошел Андрей с двумя стаканами сока и устроился рядом, даже не поздоровавшись со мной, я самоотверженно решила, что ошиблась. Они просто меня не заметили.

Я видела его в профиль. Четкая линия от лба до подбородка, черточка светлых ресниц над длинным глазом, половина улыбки. Вот повернулся в три четверти — и все равно не увидел меня, потому что смотрел на нее. Совсем близко: я не могла не слышать их разговор, поначалу почти бессмысленный, будто телефильм, включенный на середине.

— …Так говорить, что да?

— Не знаю еще, как буду успевать.

— Да ну тебя, Алька, ты всегда везде успеваешь.

— Может, я просто не захочу.

— Как определишься, дай знать. Чтоб народ успел собраться…

Похоже, они обсуждали очередную вечеринку в общежитии. Андрей потрясающе умеет их организовывать, и многие столичные ребята тоже туда ходят — кроме, конечно, законченных мажоров из числа золотой молодежи. Когда-то и я старалась не пропустить ни одной; пока не услышала случайно в болтовне однокурсниц: «А Гроссман, представляешь, весь вечер смотрела на Багалия влюбленными глазами…»

Алина пила сок. И смотрела, насколько я могла судить со спины, в стакан.

— Ты не передумал? — внезапно спросила она. Уже о чем-то другом.

И тут в лице Андрея что-то погасло. Сжалось, как будто придавили пальцем пружину. Которая обязательно кого-нибудь ударит, если отпустить. Но скорее всего не того, кого нужно.

— А какой смысл? — жестко бросил он.

Меня эта жесткость не обманула: слишком ненадежно скрывалась за ней беспомощность неизвестно кем прижатой пружины. Алину, думаю, тоже.

— Я бы на твоем месте не стала, — сказала она. — К тому же ты сам во всем виноват.

Андрей усмехнулся:

— Виноват? А мне казалось, ты согласна, что мы были правы.

— Тогда — возможно. В смысле, я так считала. — Она со стуком поставила на стол пустой стакан. — Дура была.

— Ну, кто ж знал… И потом, может быть, это ничего бы не изменило.

— Ерунда. Цыба сразу доложился бы своему отцу, и тот успел бы принять меры. До того, как информация пошла дальше.

— Какие меры?

И тут Алина впервые, кажется, взглянула на него в упор: я видела ее почти в профиль. Вот где была настоящая жесткость. Пружина, которая выстрелит только тогда, когда сама сочтет нужным.

— Тебе какая разница?

Лицо Андрея стало совсем растерянным. Он махнул рукой, явно предлагая капитуляцию.

— Слушай, Алька, мы сто раз об этом говорили… Но теперь ведь ничего уже не поделаешь. И вообще, что тебе не нравится? Проект не прикрыт, как ты боялась, единственное, что нам предоставили-таки свободу выбора…

— Ты уверен?

Она издала короткий злой смешок. И, отвернувшись, принялась разглядывать облака и деревья, искаженные поверхностью «Шара».

— Аля…

— Ну-ну. Пользуйся свободой.

Андрей тоже допил сок. Вот сейчас они встанут и уйдут. Уйдут, взявшись за руки и продолжая этот непонятный разговор из чужой, то есть своей жизни, к которой я не имею никакого отношения. Я вообще не имею отношения к Андрею. И больше не увижу его — целое лето.

Четкий профиль. Светлые ресницы. И губы — уже без улыбки.

— Я не понимаю, Аля… Неужели ты жалеешь, что мы… не совершили подлость?

Она не вздрогнула, не пошевелилась, даже будто не напряглась. Все так же смотрела в стену «Шара», как если бы ничего не услышала. Несколько длинных секунд. И только потом, не оборачиваясь, выговорила негромко, без вопроса:

— Значит, подлость.

Встала. Нагнулась, подхватила свой «дипломат», стоявший возле ножки стола. И, ни слова не говоря, пошла к выходу. Одна.

Андрей, конечно, рванулся было за ней, даже привстал — но, почему-то передумав, использовал это движение для того, чтобы сдвинуть вместе пустые стаканы. И снова сел, отстукивая на них ногтями рваный сложный ритм. А потом повернулся ко мне лицом.

Посмотрел безразлично, скользяще, как на фонарный столб, заклеенный ненужными ему объявлениями. Конечно, теперь он никак не мог не заметить меня.

Он просто меня НЕ УЗНАЛ.

Дул ветерок, и на улице было почти не жарко. Особенно в тени.

Я шла домой и думала о том, что все в порядке. Что сессия сдана на «отлично». Что впереди практика, которую умные люди считают не каторгой, а шансом устроиться на работу, в крайнем случае приобрести какой-никакой профессиональный опыт. А потом — целый месяц каникул, и не важно, что провести их придется скорее всего в пыльном городе. В августе у нас всегда жутко пылит — но это же мелочь.

Главное — что наконец-то сброшен с плеч ненужный груз. Отсечены бессмысленные надежды, идиотские мечты и гамлетовские колебания. Принято решение, которое не имеет права себя не оправдать.

Все совершенно о'кей. Не будь я такой коровой, можно было бы пританцовывать по пути.

Навстречу мне шла, занимая весь тротуар, большая семья: мама, папа, коляска с младенцем и двое ребятишек постарше. Родители — совсем молодые. Отец семейства был чуть-чуть похож на Андрея. Ну и что.

У МЕНЯ все будет замечательно. Так, как задумано. Можно достичь любой, самой высокой цели, если только сразу отсечь все изначально нереальное, дразнящее, отвлекающее от основного вектора приложения усилий.

Посторонилась, пропуская семью. Просто отсечь. Одним махом.

И не плакать. Слезы на ресницах идут разве что нимфеткам вульгарис. А у меня и ресниц-то как таковых практически нет. Я могу только реветь во всю глотку, словно обиженная корова. Но толку?..

Деревья бросали на асфальт пятнистую тень, сверху шумела листва и щебетали птички. В идиллическую картинку неплохо вписывалась стройненькая барышня в коротком летящем сарафанчике. Развевающиеся локоны, порхающая походка и цокот каблучков. Я довольно быстро поравнялась с ней и, обгоняя, сообразила, что это Лилечка.

— Ой, Анна Исаевна, здравствуйте! А я как раз к вам. То есть я помню, конечно, что у нас занятия в шесть, но в шесть я никак не смогу, и…

— А пошла ты.

— Что?

Лилечка захлопала ресницами и замерла на месте. Было большое искушение так и бросить ее позади, оскорбленную и ничего не понимающую. Но тогда, пожалуй, с нее бы сталось заявиться ко мне домой, требуя объяснений. В моих же интересах было популярно растолковать ей все прямо сейчас, и я тоже притормозила.

— Видите ли, я не намерена больше заниматься с вами, Лиля. Ваша подготовка не дает никакой возможности добиться позитивного результата, а брать деньги за негативный не в моих правилах. Всего хорошего. Поищите себе другого репетитора.

Пару секунд юное создание переваривало полученную информацию, потом вскинуло глазки и ответило с лучезарной улыбкой:

— Хорошо.

Что ж, я была за нее рада.

…Поднимаясь по лестнице — а в нашем доме очень длинные пролеты и, разумеется, нет лифта, — я порядком вспотела. Так что первым делом полезла в холодильник и вытащила непочатый пакет апельсинового сока. Холодный, сбрызнутый, как в рекламе, капельками воды. Красота!..

— Анюта!!! — возмутилась мама, застукав меня на месте преступления. — Шо ты делаешь?! Это для Лилечки!

— Лилечка больше не придет, — сообщила я, наполняя стакан. — Мам, а мне по стратегиям — пять. Мне одной во всей группе.

— Как это не придет?!!..

Следующие несколько минут я мелкими глотками прихлебывала сок (третий стакан — первый и второй опрокинула залпом) под мамин неистовый монолог о моем безвозвратно утраченном будущем, а также о том, «шо теперь подумают соседи». Мне было хорошо. Нет, правда. Для еще большего кайфа я стащила через голову блузку — страшненькое зрелище, я знаю, но маме не привыкать. В кармане зашуршал перегнутый надвое целлофановый файлик.

— Мама, а может, я не буду репетитором? — как бы невзначай спросила я, когда гроссмановский гневный поток начал мелеть. — Может, кем-нибудь другим? Президентом страны, например?