Странно, что сама не догадалась гораздо раньше.

Обхватила голову руками: господи, что же теперь делать?!. Накатило слепое предчувствие беды — нависшей не над абстрактными страной или человечеством и не над конкретно взятым, но, в сущности, безразличным ей Линичуком… Над ее, Юлии, домом. Над семьей. Над детьми.

— …отслеживал дело, я тебе уже говорил. — Подробности доносились будто сквозь слой ваты, они ее не интересовали. — Сначала регулярно давал коротенькие заметки: просто чтобы человека не забывали искать. А потом, уже после дубравского тела… в общем, стал копать под проект «Миссури». Вот тогда и началось…

Как он мог прийти к ней?! Зная, что у нее двое детей. Что Саня… ну, допустим, о его отсутствии Сашка не знал. Но все равно! Неужели не мог податься зализывать раны к кому-нибудь другому?!. С кем он хотя бы поддерживал отношения эти десять лет…

— …якобы за долги по коммунальным платежам и несоблюдение пожарной безопасности. Если б тогда кто-то сказал, что это из-за моих публикаций по Санину, народ бы долго смеялся. Все думали, Баба прекратила финансирование, вот и все, а кому мы нужны после выборов? Баба — это Алька Орлинская, мы в редакции так ее называли. Хотелось бы верить, что сама она ни при чем…

Юлия нервно усмехнулась: надеяться, что ты перешел дорогу лично Президенту, — как-то чересчур. Но какая разница кому?! Хотя если все это еще и с ведома и одобрения властей… боже мой, какой ужас. Стало ли уже известно, ГДЕ он скрывается?!.

— …письма, угрозы по телефону — это мелочи, я давно привык, все-таки работал по криминалу. Но потом… все эти банды в темных переулках, машины без тормозов из-за угла… В меня даже стреляли, представляешь?.. Вряд ли на поражение, но, знаешь, впечатляет. Дверь подожгли… Оля боялась выйти на улицу, перестала Дашку в садик отводить… у меня же дочка, Хулита, четыре года.

— У меня тоже дети.

Получилось бесцветно, смазанно, почти неслышно. Линичук и не услышал, не без удовольствия продолжая свой в общем-то ненужный рассказ:

— …из дому ушел. Уже неделю как. В конце концов, ИМ же нужен я, я один. Ночую где придется, кантуюсь по оппозиционным редакциям… пару дней назад пристроил на одном сайте очередной убойный материалец. Подписываюсь теперь «Гэндальф». Следующий готовлю — для него как раз и надо поговорить с Вениаминычем. И пусть ОНИ не думают, что если дали Гэндальфу как следует по голове, то он больше не…

— У меня дети, Саша.

Он вскинул глаза и наконец-то прервал монолог. Неуверенно, то ли извиняясь, то ли умоляя:

— Да, мне говорили, что ты… того, ну, успешно совмещаешь. Забыл, прости; а то бы не пришел. Но я же не собираюсь… Я только хотел пообщаться с твоим мужем. Так получилось. — Робкий жест в сторону окна. — Поздно уже, метро давно не ходит…

— У меня ДЕТИ.

Телефонный звонок.

Юлия вздрогнула, вскочила, метнула в Линичука взгляд, реально отбросивший того к спинке стула подобно взрывной волне. Это никак не мог быть Саня, давно, наверное, уснувший после банкета. И вообще никто во всей стране и во всем мире не мог звонить на домашний телефон профессора Румянцевой в четвертом часу утра…

Разве только ошиблись номером?

Телефон стоял на столике в прихожей, подальше от детской комнаты; параллельный аппарат в кабинете Юлия всегда отключала по вечерам. И все-таки ей показалось, что звонок — второй, третий, четвертый! — сотрясает всю квартиру, будит спящих детей, пугает их точно так же, как до холода у корней волос напугал ее саму…

— Алло!

В трубке молчали. Гулкой, шуршащей тишиной, в которой кто-то был.

— Алло!.. Говорите!! Алло!!!

У нее забрали трубку, и Юлия чуть не закричала. Это был Сашка; разумеется, кому же еще. Легонько отстранил ее и очень спокойно сказал в молчащий телефон:

— Подождите, ребята. Без глупостей. Я сейчас выхожу.

Юлия смотрела, как он натягивает поверх Саниного костюма свою грязную куртку, старательно, будто первоклассник, шнурует кроссовки. Без единого слова открыла перед ним дверь. И закрыла — на все, в том числе давным-давно не пользованные замки и цепочки. В лязганье металлических язычков потонули шаги вниз по лестнице… Или он вызвал лифт?

— Мама!

Юлия резко обернулась. Катя стояла посреди прихожей, растрепанная, похожая в своей длинной ночнушке на маленькое привидение. Часто-часто хлопала сонными ресницами:

— А где тот дядя? Он уже ушел?

Когда, уложив дочку, Юлия подошла к окну кабинета, на улице никого не было. Лимонно-желтым эллипсом лежал на асфальте свет от лампочки над подъездом. Пусто, как и должно быть в половине четвертого ночи… утра?

Конечно, ему удалось уйти. Иначе не было бы так тихо, проснулась бы консьержка, соседи… В конце концов, могли действительно ошибиться номером, а Линичук сейчас преспокойно дрыхнет где-нибудь на вокзале. Да кому он нужен настолько, чтоб охотиться на него еще и по ночам?.. Если все это вообще правда, а не плоды изобретательной, даже можно сказать, творческой мании преследования.

Она прождала у окна еще с четверть часа.

А потом послушала под дверью детской, набросила плащ, отомкнула замки, вышла на лестничную площадку. Закрыла квартиру снаружи — всеми ключами со связки.

И спустилась вниз.

Между плитами на подходе к научной библиотеке нагло торчал одуванчик. Плоский, почти без стебля. Наверное, первый в этом году. А я чуть было на него не наступил.

На выходные собрать народ— и рвануть куда-нибудь на природу. Давно пора. В этом году казалось, что вообще не будет весны: снег лежал чуть ли не до конца апреля! Как следствие все поголовно страдали авитаминозом и депрессией. Как в офисе нашей компании (редкая барышня-референт или менеджер еще не плакалась мне в жилетку по поводу фатально не сложившейся жизни), так и в МИИСУРО — там я теперь появляюсь только для встреч с руководителем дипломной работы, и лицезрение толпы кислых физиономий в «Шаре» не располагает заходить чаще. Но завтра как раз наш день. И надо, черт возьми, продемонстрировать Вениаминычу бурный процесс накопления материала; тем более что у меня есть к преподавателю личный разговор.

Со стороны сквера весело бил по щеке теплый ветер. Небоскребная громадина библиотеки нависала мрачным укором первому по-настоящему весеннему дню, который, конечно, было преступлением хоронить в этих стенах. Но что поделаешь; я вдохнул про запас побольше вкусного воздуха и шагнул в параллелепипед густой тени перед входом. Сразу стало холодно, и я надел пиджак, давно висевший на локте. Надо бы, наверное, и галстук достать из кармана.

Внутри, разумеется, не было и намека на весну. Я спортивным шагом прошелся по коридору между вечнозелеными гигантами в кадках а-ля древнегреческие сосуды; навстречу плелись унылые личности с голубоватым библиотечным загаром на трагических лицах. Встретил и кое-кого из наших «миссуровских» дипломников, несколько раз улыбнулся, здороваясь на ходу, — две-три девчонки выдавили ответные улыбки, квелые, как герань в шкафу.

Подспудная надежда на то, что все мои вчерашние бланки плавно перекочевали в коробочку отказов, не оправдалась. Хмурая библиотекарша принесла приличную стопку книг; я поблагодарил и улыбнулся. Она посмотрела на меня с тупым удивлением и на всякий случай сверила мою физиономию с фотографией на читательском билете.

В читальном зале весна имелась — в виде прямоугольных пятен света, захватывавших по два стола напротив окон. Здравый смысл, заключив временную коалицию с чувством долга, подсказывал, что садиться нужно подальше от окна. И ни в коем случае не за один стол с кем-нибудь из наших.

— Андрей!

Только в библиотеке люди могут так громко кричать шепотом. Я обернулся, мысленно давая себе слово не поддаваться на провокации. Если ударно потрудиться и пораньше уйти, можно еще поймать за хвост кусочек сегодняшнего дня.

Из-за столика у самой стены, чуть привстав, призывно махала обеими руками Анька Гроссман с четвертого курса. Удивительно похожая на потерпевшего кораблекрушение матроса, который из последних сил цепляется за обломок мачты и вдруг завидел вдали другой корабль. Как известно, корабли в таких случаях не имеют права пройти мимо. Увы.