— Полностью с тобой согласен, — сказал Тилль.

— А с собакой-то что? — Шнайдер перевёл взгляд с Оливера на Пауля.

— Что-что, ничего. Дети убежали, я верёвку отвязал, а пёс тут же кинулся прочь. Надеюсь, эти гады его снова не поймали.

— Я не буду работать, — сказал Флака. Он пересёк студию, подошёл вплотную к Тиллю и совсем тихо добавил. — Не буду.

— Почему? Похмелье замучало, или душевная травма не позволяет? — Рихард усмехнулся и покачал головой.

— А потому, — Лоренц резко повернулся на каблуках и подошёл к Круспе, — потому, что я не могу думать о музыке сейчас, я вообще ни о чём кроме этих убийств думать не могу.

— Пока было только одно убийство, Кристиан, — Тилль положил ручку на стол, поднялся и направился к двери.

— Ты куда? — Шнайдер встревоженно посмотрел на вокалиста.

— Домой, — ответил Тилль, даже не поворачиваясь. — Мне всё это надоело!

Он аккуратно открыл дверь и бесшумно вышел. В студии стало тихо, было слышно, как мерно тикают большие механические часы на стене.

Пауль потянулся, диван под ним тихо скрипнул, он поднялся на ноги и сказал:

— Ну, что же, раз никто работать не хочет, я, пожалуй, тоже пойду домой, у меня дел ещё много.

— Я с тобой, — Оливер пошёл следом за Паулем.

Флака молча проводил ритм-гитариста взглядом, потом тихо выдохнул и вернулся к синтезатору. Рихард и Шнайдер молча смотрели на него.

— Мы вчера ходили в дом к одному человеку, — сказал Лоренц, не поднимая глаз. Он легонько нажал пальцем на клавишу синтезатора, раздался неприятный высокий протяжный звук. Флака убрал палец с клавиши и посмотрел на Круспе. — Он голубой.

— Дом? — уточнил Круспе.

— Нет, — Флаке покачал головой. — Человек — гей. Мы были у него дома.

— Вы, это кто? — Круспе слез с подоконника и уселся на диван.

— Я и он, — Лоренц кивнул головой в сторону Шнайдера.

— И зачем мне эта информация?

— Это не убийца, — сказал Флака и тяжело вздохнул. — Я понятия не имею, кто может желать мне смерти, и я понятия не имею, зачем кому-то понадобилось бить меня и воровать мои вещи, — он немного помолчал и очень тихо добавил. — Бельё.

— Может, на тебя хотят собаку натравить? По запаху? — Шнайдер опёрся руками на подоконник.

Лоренц сглотнул и ничего не ответил.

— Ерунда всё это: геи, воры, собаки, — Рихард поднялся, взял со стола пачку сигарет, закурил и, выдохнув дым в потолок, продолжил. — Есть некая девушка, она пишет статьи в уважаемой газете. Статьи не о моде, нет. О политике, при этом честно пишет и раскрывает многим глаза на то, что творится в клоаках Бундестага. О том, например, что кто-то из политиков предпочитает маленьких девочек, — Рихард замолчал и взглянул на Лоренца. Флака, казалось, не понимал, к чему клонит Рихард. — И вот однажды случается ей собрать настоящий компромат. Несколько фотографий политика в очень интересном месте, в закрытом элитном борделе. И после этого её убивают. И скажи мне, причём здесь какой-то мифический гей, который хочет твоей смерти?

— Ты это сейчас о реальном говорил, или о своих догадках? — Флака поправил очки.

— О реальном, я уже несколько дней копаюсь во всём этом и нарыл много интересного.

— А полиция что на это говорит?

— Полиция пока ничего не знает, но я подумал сейчас, когда вы все здесь ругались, и решил, что завязываю со всем этим расследованием. Тилль правильно говорит, это не моё дело. Хотя мне и хочется, конечно, исполнить последнюю волю Ангелы, да только всё это становится слишком уж… — он на секунду задумался, — серьёзным. Да, серьёзным. Я чувствую запах, и этот запах мне не нравится.

— Дерьмом воняет? — перебил его Шнайдер.

Круспе взглянул на него недовольно, а потом закончил мысль:

— Потому что начинает пахнуть жареным.

— А что за политик? — Шнайдер поднялся, сцепил пальцы в замок и потянулся. В тишине было слышно, как хрустнули его суставы.

— Не важно, один из тех, у кого сейчас предвыборная кампания.

— И когда ты в полицию собираешься?

— Сейчас.

Рихард затушил сигарету в пепельнице и вышел из студии.

========== Глава четырнадцатая. Links zwo drei vier ==========

Только что он шёл по улице, щурясь в лучах полуденного солнца, слушая пение птиц в кустах цветущего жасмина, а в его голове рождалась новая песня, и вот уже он лежит на грязном полу фургона с мешком на голове и понятия не имеет, куда его увозят. Фургон подскочил на кочке, и Рихард застонал, попытался сменить положение, но тут же получил удар ногой в бок и затих.

Полчаса назад Круспе не мог и подумать, что всё это кончится таким вот образом. Он и правда собирался бросить всё это: расследование, поиски правды и попытки выяснить, кто убил его подругу, но напоследок хотел рассказать комиссару Мерхену всё, что успел выяснить за последние несколько дней. В конце концов, тогда в поимке убийцы будет и его заслуга, а Круспе очень любил это — быть причастным к чему-то великому и важному, мелькать в новостях и газетах, пускай, даже по такому мрачному поводу. Он вышел из студии в отличном настроении, впервые за последние дни ощутил, что всё делает правильно, и тут такое.

Они поджидали его прямо на улице. Большой белый фургон с надписью на борту, то ли прачечная, то ли служба клининга, он не помнил точно. Ты никогда не обращаешь внимания на такие вот машины, даже если они паркуются в опасной близости от тебя, даже если видишь людей, выходящих из неё. Людей в форменной одежде, синей, как весеннее небо. Один из этих парней в кепке, закрывающей половину лица, и резиновых перчатках преградил ему дорогу, когда Рихард поравнялся с фургоном. В руках он держал тканевый мешок. Ничего особенного, человек делает свою работу. Рихард даже вежливо улыбнулся ему и попытался обойти справа, но тот сделал шаг наперерез, тоже улыбаясь, и Круспе успел лишь поднять глаза и воскликнуть:

— Эй, парень, дай пройти!

После чего, этот самый парень, всё ещё улыбаясь, со всей силы ударил его ногой в живот. На мгновение Круспе показалось, что в его кишках взорвалась ядерная бомба, он хотел закричать от невыносимой боли, но его ему не дали этого сделать. Сзади подкрался другой, зажал ему рот какой-то тряпкой, а когда Рихард попытался вырваться, ударил в бок. Изо рта гитариста вырвался лишь сдавленный стон, и он начал оседать на землю, но и это ему сделать не позволили. Его подхватили и закинули внутрь фургона, предварительно накинув на голову тот самый полотняный мешок. Он ещё несколько раз пытался сопротивляться, но всякий раз получал хлёсткий и очень болезненный удар в корпус и вскоре сдался, затих, скрючившись на жестком полу. На всё похищение ушло не больше пяти минут, и за это время не было произнесено ни слова. Это особенно пугало. Рихард понятия не имел, кто эти люди и что они хотят от него, но их жестокая холодность и равнодушие к чужой боли говорило, что он попал в руки профессионалов.

Они куда-то ехали. Он слышал мерный гул дизельного двигателя и ощущал вибрации, идущие от колёс. Паника, липкая и путающая мысли, накрыла его с головой. Что хотят эти люди? Зачем его похитили? Убьют ли его или оставят в живых? Кто сможет заплатить за него выкуп, если понадобится?

Он был довольно богат, и вероятность похищения с целью выкупа была вполне реальна. Но, всё же, он почему-то думал, что дело не в деньгах, а в том, что он разворошил осиное гнездо и узнал что-то, что ему знать не следовало. Хотя он не мог понять, что именно, ведь единственной тайной были фото депутата-педофила, да и то, тайной ли?

Они ехали около двадцати минут. За такое время невозможно было уехать из Берлина, и значит, его не планируют застрелить в ближайшем лесу. Машина окончательно остановилась, он услышал лязг открываемого засова, почувствовал свежий воздух, проникающий через плотную ткань мешка, а после его грубо схватили с двух сторон и выволокли наружу. Ноги коснулись земли, и он попробовал встать самостоятельно, но у похитителей были другие планы. Кто-то ударил его под колени, и, когда он снова потерял равновесие, его потащили в неизвестность. Ноги цеплялись за асфальт, и в голову пришла нелепая в данной ситуации мысль, что так он исцарапает новые ботинки. Видимо, вскоре им надоело тащить его на себе, и Рихарду позволили поставить ноги на землю и идти самостоятельно.