Тилль поднял на него глаза:

— А ты домой ему позвони.

Шнайдер кивнул и набрал другой номер, ему скоро ответили.

— Добрый день, это Шнайдер, а Пауль дома? — спросил он.

Ему что-то ответили, и он нахмурился и спросил:

— Давно? — и через пару секунд добавил. — Ясно, спасибо.

Убрав телефон, он взглянул на Флаку.

— Он выехал два часа назад на репетицию.

— И где же он? — Круспе подошёл к дивану, сел.

— Ты меня спрашиваешь? — Шнайдер, казалось, начинал злиться.

— Нет, я просто говорю вслух сам с собой, — ответил Круспе, даже не поворачиваясь к ударнику.

— А если его похитили?.. — тихо сказал Лоренц и оглядел всех.

— Кристиан, — Тилль поднялся на ноги, пересёк студию и подошеёл вплотную к Флаке, положил ладони на край синтезатора. — Если ты собираешься снова разводить панику, то я прямо сейчас выпровожу тебя из студии.

Флака молчал и смотрел на него снизу вверх.

— Чего ты к нему прицепился? — Шнайдер уселся на подоконник.

— Да потому что я устал уже от всех этих горе-детективов. У меня такое ощущение, что меня окружают не музыканты, а тайные агенты Штази, — Тилль сурово посмотрел на Флаку и повернулся к Круспе. — Рихард, ты когда в Нью-Йорк уезжаешь?

Лидер-гитарист поднял глаза:

— Я?

— Рихард у нас ты? Или здесь есть ещё люди с таким именем?

— Не знаю, пока не собирался, — Круспе проигнорировал язвительный выпад Тилля.

— Тебе же надо заканчивать с альбомом, ты мне сам говорил, — Тилль отошёл от Лоренца и вернулся к столу, сел, взял ручку и стал рассеянно вертеть её в пальцах.

— Я гитары всё равно здесь пишу, а они ещё не дописаны. Не знаю, когда я смогу закончить, со всем этим убийством…

— Так займись ты гитарами, — Тилль оборвал его на полуслове. — Займись тем, что ты умеешь делать, пиши музыку, но не лезь в этот криминал.

— Не смей разговаривать со мной в таком тоне, — Рихард поднялся на ноги. — Не смей, если ты не хочешь мне помогать, то и не нужно.

—Да?! — Тилль почти кричал. — И ты не будешь мне звонить в пол-четвёртого утра? Не станешь просить помочь?

— Пошёл ты, — Рихард покачал головой и быстрыми шагами направился к двери в студию. Он рывком открыл её и собрался выходить, но дорогу ему загородил Пауль.

Ландерс ошалело посмотрел на Рихарда, почти силой затолкал его обратно в студию, закрыл дверь и выпалил:

— Проклятые политики, чтоб их всех!

— Ты где был? Ты опоздал, — Рихард, казалось, передумал уходить. Он подошёл к Шнайдеру и присел на подоконник рядом с ним.

— Говорю же, политики, митинг устроили, перекрыли дорогу, а там моя машина была. Я припарковался у магазина, зашёл купить воды минеральной, выхожу, а на крыше моей машины стоит какой-то сопляк с мегафоном и орёт во все горло, — Пауль, словно в подтверждение своих слов, показал всем маленькую бутылочку минеральной воды. — Мало мне этих детей-садистов, так ещё и это.

— Каких детей? — Лоренц внимательно смотрел на Пауля.

— А, — гитарист махнул рукой, открыл бутылку и выпил пару глотков воды. — Долго рассказывать.

— А телефон твой где? — спросил Шнайдер.

— Не знаю, мне кажется, его украли. Я точно помню, что брал его в магазин, но вышел, а его уже нет, — Пауль вздохнул, сел на диван. — Не мой день сегодня.

— А что за митинг-то был? — Флака поднялся, обошёл синтезатор, подошёл к Паулю, присел рядом.

— Я не знаю, не вникал. Что-то кричали там, радикалы проклятые. И главное, на моей машине. Я её только помыл, отполировал, а он пыльными ботинками. Идиоты.

— Можно подумать, ты сам никогда так не делал, все мы по молодости грешили, — Тилль положил ручку и с улыбкой посмотрел на Пауля.

— Ладно, Бог с ними со всеми. Давайте работать.

— Подожди, у нас у всех есть что рассказать, — Лоренц поправил сползшие на кончик носа очки. — Кто начнёт?

— Мне вам рассказывать нечего, — Ридель взглянул на Пауля. — А про политика я уже знаю.

— Какого политика? — Шнайдер посмотрел на басиста.

— Так, давайте по порядку, я не понимаю ничего. Какие истории, какой политик? — Пауль переводил глаза с одного на другого. — Вы меня с ума сведёте, то эти живодёры малолетние, то эти радикалы-хулиганы, то вы со своими историями.

— Какие живодёры? О чём ты говоришь вообще? — Лоренц удивлённо смотрел на Ландерса.

— Ладно, давайте я и начну, всё равно не отстанешь. Я сегодня гулял в парке с детьми, присел на лавочку, погода чудесная, солнышко светит, птички поют, и тут слышу громкий лай, истеричный такой, словно собаку маленькую мучают. Я огляделся, смотрю: два паренька, лет по девять, тащат таксу на верёвке. Причём явно не их собака, такса гладкая, блестящая, шерсть лоснится, видно откормлённая, ухоженная, а верёвка грязная, дранная вся, — Пауль на секунду замолчал, но Лоренц помахал в воздухе худой рукой, прося продолжать, и он продолжил.

— Я обычно не лезу в чужие дела, а тут мне так её жалко стало. Она всеми лапками упирается в землю, лает, скулит. Встал я, пошёл к ним, спрашиваю: «Какого чёрта вы мучаете животное?». Они вроде испугались, верёвку бросили, собака тут же дёру дала. А один за ней, догнал, за верёвку схватил, и в другую сторону. Его приятель увидел это и к нему. Я думал за ними пойти, да детей своих бросать не захотел.

Шнайдер во время рассказа, не отрываясь, смотрел на Пауля, а когда тот замолк, он тихо сказал:

— И что? Ты так собаку и бросил?

— Да нет, что я, скотина что ли. Я пошёл за ними, дети были на площадке, я сказал им, чтобы никуда не уходили, и пошёл. Сначала думал, не найду, ходил по парку, смотрел — никого, а потом опять лай услышал. Там прудик небольшой был, а рядом лесок, вот оттуда лай и доносился. Я их застукал, когда они собаку к дереву привязывали. Причём, что гады делают: удавкой петлю на шею, другой конец к дереву. Животное начинает вырываться, петля затягивается, а эти сволочи стоят, смотрят, задохнётся или нет. И ржут как кони, — Пауль покачал головой.

— Так это просто дети, — Шнайдер усмехнулся.

— Это не дети, а изверги.

— Да я не об этом. Я с женой вчера в парке тоже был, моего пса так же утащили. Я даже не мог подумать, что это дети.

— А кто ты думал? Взрослые? А зачем взрослым людям такой ерундой заниматься? — Пауль открыл бутылку с минералкой и сделал несколько глотков.

— Нет, я думал, это… — Шнайдер покосился на Тилля, но тот даже не смотрел в его сторону. — Маньяк.

Тилль поднял глаза, посмотрел на Шнайдера, шумно выдохнул и, взяв ручку со стола, снова стал крутить её в пальцах.

— Вы знаете, в чём наша беда? — Оливер подождал, пока все повернуться к нему, и продолжил. — Мы почему-то все решили, что каждая мелочь в нашей жизни так или иначе должна быть связана с тем случаем во Фрайбурге.

— Ничего себе мелочь, — воскликнул Флаке, — когда на тебя нападают в подъезде…

Оливер остановил его жестом руки и, посмотрев на Круспе, сказал:

— Мир не замкнут на нас с вами. Да, мы, конечно, тогда все пережили страшные дни, но это ещё не значит, что тот случай сделал нас какими-то особенными, какими-то… — он задумался, переводя глаза с одного на другого. Все молчали, и тогда он продолжил, — необыкновенными, что ли. То, что произошло, не даёт нам права считать себя исключительными. Весь ужас в том, что в этом мире слишком много глупости и жестокости: дети, готовые замучить собаку, воры, которые только и ждут удобного случая, чтобы утащить самое ценное, политики, которые не брезгуют ничем. Это всё жизнь, это всё нормально. Хотя нет, ненормально, это совсем ненормально, но это… — он снова замолчал на пару секунд, вздохнул и совсем тихо сказал, — случается.

Тилль кивнул головой, Оливер посмотрел на него, поднялся на ноги и сказал:

— Брингер умер, и это единственная правда. Это то, что все мы знаем наверняка, а все политики, воры, дети-живодёры и прочие — это лишь наши догадки и домыслы. Я предлагаю всем нам расслабиться и забыть. Пускай полиция делает свою работу, а мы будем делать свою. Давайте, в конце концов, работать! Мы вторую репетицию сидим в студии и болтаем о постороннем.