— Если захочу, с апельсинами у тебя в животе произойдет то же самое, — невозмутимо произнес Филакис.　

— Зачем? Что я тебе, черт возьми, сделал? — спросил Брин, пытаясь скрыть дрожь в голосе.　

— Уничтожил кое-что, чем я дорожил.　

— Ты... о женщине, которую я убил?　

— Любительнице трахаться с собачками? Нет, я все равно пресытился ее причудами... Думаю, тот пес тоже. Нет, я об апельсинах. Мое любимое дерево. Я мог видеть его с балкона. В лучах зари плоды напоминали яйца золотого быка. Отрада для глаз... произведение искусства, спелые фрукты на фоне буйной, сочной зелени... Каждое утро они наполняли мою спальню цитрусовым ароматом... Я с нетерпением ждал новой встречи с ними. Но где тебе понять мои эстетические чувства? Ты ободрал от плодов целую ветвь и сожрал их с той же бесцеремонностью, с которой обследовал содержимое чужих холодильников.　

— Боже, — пробормотал Брин. — Что ты собираешься?..　

— Слишком поздно призывать Бога. Как насчет кратких, но чистосердечных извинений?　

Брин напомнил себе, кто он такой, и отказался. Не пристало ему пресмыкаться. Он был Артуром Брином, путешествовал и убивал на пяти континентах, обладал положением и вкусом. Он был...　

Лицо Турка внезапно превратилось в жидкую полупрозрачную маску из нюдовых и бурых оттенков, подсвеченную сочной лиловостью артерий и вен. Контуры тела размылись и приняли новые очертания. Запахло мятой, бурбоном и характерным ароматом «Шанель № 5».　

Брин увидел над собой мисс Ли, чьи изумрудные веки были обрамлены паутиной фальшивых ресниц, рот растянут до ушей в глупой ухмылке, передние зубы измазаны ярко-коралловой губной помадой.　

— На колени, глупый мальчишка! Прямо сейчас! Ну же! Дурачина ты, дурачина. Заставить тебя, что ли, отсасывать, пока колени не отвалятся?　

Брин задрожал от страха.　

Мисс Ли начала меняться. Кожа на голове стала лопаться с таким звуком, будто кто-то рвал мокрый картон. Тело приобрело оттенок заплесневелого сыра, мясо повисло клочьями, драпируя голые кости бахромой из серых червей.

Беззубый, безгубый рот напоминал зияющий темнотой сфинктер.　

Внутри него серебрилось что-то мокрое на вид — возможно, слюна. Мисс Ли, скривившись, сплюнула, извергнув изо рта целую орду крошечных рыбок и крабов, которые облепили Брину лицо и обустроились в остатках волос.　

Он закричал, и наваждение развеялось.　

Перед ним во всем своем болезненном великолепии снова стоял Турок.　

— Прости, — буркнул Брин.　

Филакис вынес вперед ногу, словно для пинка. Брин отпрянул и закрылся рукой, защищая лицо. Филакис презрительно покачал головой, словно школьный учитель особо тупому ребенку.　

— Прости. Прости. П-п-п-рости... — продолжая прикрывать лицо, выдавил Брин.　

— То-то же. Капелька усилий, и, пожалуй, ты еще научишься должному подобострастию. А пока я рассчитываю на то, что ты будешь лизать мне ботинки и жрать мое дерьмо со вдвое большим рвением, чем у своего разукрашенного дружка-педераста. Да будет тебе известно, ты еще жив лишь потому, что можешь оказаться полезен. Но ты ведешь себя так, будто Город — твоя личная площадка для игр... твои персональные охотничьи угодья. Я не против: за тобой наблюдать интереснее, чем за большинством. Мне другое не нравится: единственный способ привлечь твое внимание — превратиться в следующую жертву.　

— Чего ты хочешь? — спросил Брин.　

— Послушания.　

— Какого?　

Вдали за стенами Города, точно человек, которого потрошат заживо, завыла песчаная буря.　

— Как думаешь, продержишься несколько дней в пустыне? Выбирать, впрочем, не тебе, имей в виду.　

Брин угрюмо кивнул. Сердце и легкие работали наперегонки, не успевая в полной мере снабжать тело воздухом и кислородом. Зубы голодно клацали. Не думая, он сорвал с живота полоску кожи длиной с сардину и забросил в рот.　

Тело словно пронзил электрический разряд. Удовольствие перекинулось с зубов на десны, заполняя мозг одуряющими вспышками и колокольным перезвоном.　

Филакис, наблюдавший за всем этим, состроил кислую мину.

— В пустыне прячется одна твоя знакомая, задумчиво произнес он. — Кажется, ее зовут Вэл.　

Брин прекратил жевать.　

— Похоже, моя давняя любовь к ней прикипела, — продолжал Турок. — Меня такое положение удручает. Думаю, пора эту Вэл убить.　

Брин кивнул так пылко, что чуть не вывихнул шею.　

— Как ее найти?　

Филакис рассказал.　

— Да, еще одно. Я хочу ее смерти, но не страданий. Не трахай и не мучь. Прикончи ее быстро и безболезненно, как любимую собаку. Сможешь?　

За суровым фасадом Филакиса мелькнуло веселье, и Брин понял, что с ним играют.　

— Быстро и безболезненно. Повтори, будь добр.　

— Быстро... Безболезненно.　

С таким же успехом слова могли быть рунами утраченного языка: Брин повторил их, но не понял.

Путешествие за стены Города страшило Брина сильнее всего.　

Пугало, как когда-то необходимость выйти из отеля во время очередной депрессии.　

Или побежать сквозь огонь в той горящей тарудантской гостинице. Или сбросить кожу, точнее то, что от нее осталось.　

Постыдная, адская смерть.　

Безболезненная и быстрая, как сказал Филакис.　

Что ж, для кого-кого, но для самого Брина в этой вылазке не было ровным счетом ничего быстрого и безболезненного. Хоть и закутался для защиты в многочисленные слои ткани, песчинки проникали внутрь, сдирая и без того ободранную кожу. В ночи пустыня мучила холодом, днем — палящим солнцем и жаждой. Он передвигался лишь в темноте, как тарантул, днем же заползал в ту тень, которую удавалось найти.　

Заскучав, Брин съедал кусочек своего опаленного тела, срыгивал его и съедал еще немного.

Последние остатки здравомыслия развеялись, как песок на ветру, и Брин, не пытаясь бороться, соскользнул в безумие.　

Впрочем, он со странной отстраненностью сознавал легкий вывих в собственной психике, но считал безумие более комфортным, более правильным, чем все известное раньше.　

Он шел по следу диких верблюдов, обмазывался для развлечения и бодрости духа дерьмом берберских обезьян и, складывая горками камушки, подсчитывал убийства, которые совершил за свою жизнь: пять камушков на кучку, семь кучек, и еще четыре камня осталось — как раз будет ровно пять, когда он разберется с Вэл.　

Только вот это требование насчет «быстро и безболезненно». Как же оно бесит, смешало все его планы! Он не привык в чем-то себя ограничивать и мечтает убить Вэл долгой, мучительной смертью. Отказаться от этого из-за какой-то странной прихоти Филакиса так же немыслимо, как променять бриллианты на горстку цирконов.　

Итак, Брин путешествовал по ночам, истекая кровью и думая думы, и к тому времени как наконец-то отыскал описанный Филакисом лагерь и племя пирсингованных фаллических женщин, жаждал лишь одного — убивать и калечить.　

Еще им владела потребность любить, причем любить жестоко. Брин сознавал, что сильно рискует, но уже решил, как поступит.　

Вэл ждет самая мучительная смерть, какую он может придумать. Медовый месяц неспешной расчлениловки и пылкого живодерства, длительный, совершенный роман с болью.　

Только пустыня — неподходящее место для этой долгожданной идиллии.　

Смерть Вэл должна быть чем-то личным и столь же интимным, как самые бурные ласки, священным моментом между ним и любимой женщиной. А пока этот момент не настал, есть другие способы позабавиться.　

К чертям Филакиса с его нелепым приказом!　

И Вэл к чертям... в ад, придуманный им самим.

В Городе и пустыне вокруг него часы текли с аномальной скоростью. Порой Вэл казалось, что время еле плетется и пустячные события растягиваются в целую вечность. А иногда поток впечатлений настолько захлестывал, что за день или час будто проходила целая жизнь.