— Я останусь в армии, — ответил я, пожав плечами. — Уже давно для себя решил.

Малёк почему-то молчал, смущённый, уставившись на своё блюдо.

— А вы, молодой человек? — хозяин уже откровенно начал напирать на моего друга.

— Я?.. тоже служить буду… может, домой вернусь. Дело у нас там, семейное…

— Ну, выпьем тогда за наше будущее, — предложил Дядя, поднимая свой бокал.

Дзинь-дзинь-дзинь… Я впросак попадать не хотел, но, чёрт возьми, винцо было такое душевное, что полбокала всё же осушил.

— Я вас почему спрашиваю, — продолжил он, поставив так и не опустевший бокал на стол. — Я пока что не слепой и вижу, что у вас… хм, скажем так: сложились определённые чувства с моей племянницей. Пока судьба моего брата не прояснится, я обязан быть ей вместо отца. И поэтому мой долг спросить вас: насколько ваши чувства серьёзны? Намерены ли вы жениться?

— Дядя! — воскликнула вспыхнувшая Солнышко.

Он накрыл своей ладонью её руку и прижал к столу:

— Помолчи! Пусть сначала твой друг ответит.

— Я… хочу просить руки вашей племянницы… — выдавил, наконец, Малёк. (У меня внутри что-то подпрыгнуло, а потом ухнуло вниз.) — Но только у меня сейчас ничего нет, ни гроша за душой. Я не смогу обеспечить ей достойную жизнь. А я хочу, чтобы она не жила в нищете.

— Очень интересные слова от человека, который привёз в столицу целую телегу золота, — послышался саркастический ответ, и Дядя неторопливо, с достоинством промокнул свои губы салфеткой.

— Это же не моё золото, а казённое, — возразил Малёк.

— Не скажите… В нашей стране давно введена система денежного вознаграждения за деяния в пользу державы. В вашем случае речь может идти о сумме, примерно равной одному из ваших горшков с золотом, — отвечал хозяин. — Если не больше.

Мы все аж рты пораскрывали — все трое.

— Конечно, эти деньги вам завтра не выдадут. Будет бумажное согласование по разным инстанциям, долгое. Но я не чужой вам человек и не последний в этом городе: чем смогу — помогу в положительном решении данного вопроса. По крайней мере, у моей племянницы будет хоть скромное, но всё же не нищенское приданое.

— Я вашу племянницу готов взять даже без денег! — возмутился Малёк.

«Ой, дура-а-а-а-а-к…..», — я мысленно схватился за голову.

— Вот скажете — «давай завтра под венец!» — завтра и пойду!

«Вроде и выпил немного…….»

Дядя даже креветку бросил лущить, слыша такие горячие слова. Солнышко покраснела, как маков цвет, совершенно забыв про еду.

— Молодой человек, я вас за язык не тянул, — Дядя опять взялся звенеть приборами. — Приятно иметь дело с честным человеком. Тем более, что ситуация ваша диктует именно такое решение.

— Какая ситуация? — не понял Малёк.

— Вот так? — приподнял бровь хозяин стола. — Вы даже не в курсе? А подруга ваша, вообще-то, беременна…

«Мама дорогая!»- я чуть куском не подавился и торопливо допил бокал.

— Неужели?! Как?! — Малёк совсем растерялся.

Я заметил, что Солнышко бросила мимолётный осуждающий взгляд на служанку, а та еле заметно пожала плечами и дёрнула подбородком на Дядю.

— Я уверен, что вы и сами прекрасно знаете, КАК появляются дети. Но, боюсь, что объяснять серьёзность такого факта придётся именно мне, а не вашим родителям…

Вот теперь-то я, наконец, смогу сказать, что история с казной Гренплеса завершилась окончательно. Малёк и Солнышко скромно обвенчались сразу же после обеда, так как назавтра нам, как я говорил, надлежало явиться в полк. Всё прошло быстро, сумбурно, а мы, слегка поддатые, молодые и весёлые, не успели насладиться свадебным торжеством. На церемонию пришли вообще все: мы трое и Дядя со служанкой.

Возле храма Пресветлого, куда мы пришли на венчание, сидел грязный попрошайка, заросший щетиной, явно в похмельном виде. Ну, сидел и сидел — такие хмыри частенько возле храмов ошиваются, рядом с убогими. Но он очень уж зорко стрельнул глазом по нашей группе, и я невольно начал рассматривать его повнимательней…

— Шпыняй?! Ах, ты!.. — и я, сломя голову, бросился к нему.

Он вскочил и сиганул прочь, как шуганный заяц — я не ожидал от него такой прыти. Сообразив, что погоня затянется на полгорода, и при этом мне никак нельзя доводить дело до уголовщины, а потом ещё нужно обратно возвращаться, и не желая портить себе настроение перед грядущим событием, я остановился и в сердцах пнул его шапку с парой медяков ему вслед. Шапка летала плохо и Шпыняя не догнала.

Сразу стало понятно, кто сдал меня в Службу безопасности со всеми потрохами. Когда же представится очередной случай потолковать с этим мерзавцем? — ну, ничего: мир, говорят, тесен: ещё свидимся как-нибудь… непременно!

Эх, надо было на его шапку сначала плюнуть, а уже потом — пинать. Но не бежать же сейчас за ней…

Мы очень сильно облажались, заявившись в расположение столичного полка с тем дедовским реквизитом, что выдали нам сердобольные селяне в южных землях. Нам не выдали никакого оружия, сказав, что, мол, у вас же и так есть, и обругав, как наглых прощелыг. Ну, хотя бы доспехи дали: простые льняные рубахи с нашитыми стальными пластинами и потёртые, затасканные кожаные защиты на голени, — тоже с пластинками. Ни наплечников, ни нарукавников — больше ничего, кроме шлемов. Вспоминая экипировку нихельцев, мы только зубами скрипели от досады.

Но, как говорится, человек — предполагает, а страна — располагает.

То, что я громко называю «полком», на самом деле являлось тихим ужасом. В него понабрали всякую никудышнюю шваль: студентов, попёршихся в армию то ли от восторженного идиотизма, то ли после провала сессии; бывших уголовников с «нетяжёлыми» статьями, которым захотелось помилования за участие в войне; пьяниц, не имевших шанса получить работу и не желавших подыхать с голода под забором. Само собой, для управления этим сбродом понабрали таких отморозков, что мне иной раз сам Шпыняй казался милым человеком. А нас сюда запихнули, конечно, явно по рекомендации Службы безопасности, так как наш новый десятник сходу обозвал нас дезертирами и трусами. Вот ведь какой гнида попался мне следователь… конечно, кто ж хороший человек со Шпыняем найдёт общий язык?

Переход от первой брачной ночи к суровым армейским реалиям для Малька оказался явно тяжеловат. Он начал замыкаться, и я опасался, что он в неожиданный момент сорвётся, сделав нам очередной штрафной десяток или трибунал.

По счастью, нас вскоре погнали на войну. Да, вот бывают в жизни такие случаи, когда и войне будешь рад. Марш-бросок прошёл просто блистательно: мы достигли назначенного рубежа всего за неделю. Пьяницы и уголовники, потерявшие былую молодецкую прыть, зачастую отставали, — таких десятники подбадривали гибкими хлыстами, оставляющими болезненные ушибы. Тех, кто так и не смог пересилить свою слабость, оставляли валяться на обочине, как ненужный хлам — они, неоднократно избитые, лежали неподвижно. Их потом подбирали на обозные телеги, тащившиеся за нами следом, а, чтобы их не перегружали и оси лишний раз не ломались, десятники уголовников просто приканчивали… Разумеется, на их торжественные похороны нас не останавливали.

Студиозусы от таких картин совсем скисли. Так как мы с Мальком прекрасно понимали, что в бой нельзя идти с кислой харей, то подбадривали их, как могли, а с одним худощавым даже почти подружились.

Сидим мы, значит, как-то раз на ночном привале, из своих котелков черпаем, что Пресветлый послал. Вдруг у далёкого костра раздаётся крик:

— Пьянь паскудная! И где ты только находишь?! Отвечай, мразь!

— Гражданин десятник, я человек слабый, и мне без этого никак нельзя…

Бац! Любитель выпить схлопотал в тыкву так, что нам стало слышно, а Профессор вздрогнул.

— Ты чо? — покосился на него Малёк.

— Но ведь так же нельзя… ведь у каждого есть его человеческое достоинство! А кругом только мерзость и преступления… Как же мы одолеем врага без духовной чистоты?