Шнырга, учуяв запах печёного сала, затявкала ещё жалобней. Эдак она мне друзей разбудит. Я, встав, вразвалочку пошёл к кустам — зверюшка фыркнула и бесшумно шарахнулась прочь. Чтобы отпугнуть её подальше, я шагнул за границу нашей полянки, сделал ещё с десяток шагов, а потом решил, чтобы два раза не бегать, заодно уж справить малую нужду.

Лесок, где мы заночевали, и лесом-то назвать было нельзя. К нему примыкала пашня, наверняка тут паслось много домашней скотины, да и близость степи сказывалась — одним словом, типичное редколесье, которое просматривается далеко вглубь. И вот, когда я, с блаженным видом поливал своей струёй ствол ближайшего дерева, заметил вдалеке отчётливый блеск стали. Сверкнуло лишь на миг, отбросив ко мне лунный свет — и снова темень. Но ведь не в глазах же это у меня заискрило! И вот я, не в силах прервать своё занятие, напряжённо вглядывался в ту сторону, боясь дышать, а сердце забилось так часто, что даже в горле запершило.

Вот, ещё раз! Сомнений не осталось: там тоже люди. Так как расстояние до места вспышки вроде бы не изменилось, то, значит, они, как и мы, спят, а лунный свет упал на обнажённый меч часового: на посту оружие должно быть в полной готовности.

Я, едва-едва дождавшись, мигом подтянул штаны и рухнул ничком в траву. Лежал долго, но больше вспышек не видел. Что делать? Вдруг там не спят, а прочёсывают лес в поисках спящих? Но с какой бы стати? Нас ищут? Не может быть такого. Ну, только если Ухвата повязали, и он быстро признался, что из города ушла телега с золотом. Или же нихельцы разбойников зачищают: в этом случае попасть в такую облаву для нас будет величайшее невезение, а врагам — смех и радость надолго. Если они золота и не найдут, то над девушкой обязательно надругаются.

Что делать?! Что делать?! Бежать будить своих и срываться в бега? Миляга не запряжена, а в темноте её запрягать будет не так просто… Я не смог пересилить себя и осторожно начал продвигаться в сторону мелькнувшего проблеска.

Согласен: это было чистейшее безумие. Много ли у меня имелось шансов подкрасться незамеченным, — в ночном лесу, где сухих веточек не видно, а умения никакого нет? Едва ли. Если бы у тех дозорных был достаточный опыт, то влип бы я, как мошка в паутину.

Но Пресветлый, как известно, помогает дуракам и пьяницам. Меня не заметили, а я увидел сквозь деревья огонёк костра и стразу успокоился: люди там тоже расположились на ночлег, как и мы, и поэтому внезапная облава нам не грозила. Нам повезло: такие же странники, как и мы, тоже решили заночевать возле села, и при этом — не на нашей поляне. Кто они были такие? — да кто ж его знает… Ясно одно: с таким грузом, какой мы везли, нам всякие попутчики совершенно не требовались. Если это были солдаты, — хоть наши, хоть нихельские, — то боя, скорее всего, избежать бы не удалось. И не факт, что нам с другом удалось бы победить в лесу толпу врагов.

Так же тихо (ну, как уж мог), пятясь, я медленно отполз назад и благополучно добрался до нашего лагеря. Времени я потратил много, и теперь уже боялся, что моя длительная отлучка могла оказаться причиной, что какие-нибудь головорезы застали моих спящих друзей врасплох.

Уже подойдя почти к самому месту нашей стоянки, я услышал сдавленные стоны. Вот чёрт! Из-за меня их кто-то захватил и заткнул рот, чтобы не тревожили ночной лес! Ну, хотя бы сразу не убили — и то ладно… У меня ещё оставался шанс.

Однако, подобравшись ещё ближе, я понял, что… ну, скажем так, сильно переоценил степень опасности, и даже очень переоценил. Пожалуй, мне нужно было не атаковать наш лагерь, а, наоборот, отойти от него подальше. Мои друзья, пользуясь моей отлучкой, начали заниматься… ну, не знаю даже, как такое занятие и назвать: хотя оно среди людей очень даже распространено, но почему-то мне никак не вспоминаются названия, какие можно было бы втиснуть в книгу, не краснея.

Я сплюнул, чтобы снять напряжение: слишком много пережил потрясений за короткое время и жутко обозлился на Малька, — тем более, что в душе ему всё-таки завидовал. Я их чуть не похоронил уже, а они, оказывается, совсем не страдали, и без меня им было очень даже хорошо.

Пришлось мне оставаться и на второе дежурство, — вместо приятеля, шибко занятого, чтобы отвлекаться на такие пустяки. Мне ничего не оставалось делать, как нарезать круги вокруг лагеря, чтобы как-то обеспечить хотя бы толику безопасности. Протоптав кольцевую дорогу и истоптав ноги, что называется, до самой поясницы, я безжалостно разбудил сладкую парочку ещё затемно, объяснив, что рядом с нами ночуют и другие: то ли бездомные бродяги, то ли отпетые разбойники, то ли неизвестные солдаты, то ли известный народец, обожающий воровать и продавать затем краденых коней. Очень не хотелось бы, чтобы эти соседи, выходя из лесу, наткнулись на нас спящих.

Мои друзья тоже не выглядели выспавшимися, но я на опушке безжалостно вручил вожжи Мальку и так на него глянул, что тот послушно полез на облучок. Мне кое-как удалось устроиться на боку, прижимаясь к горшкам, и очень скоро я, измученный, провалился в такой глубокий сон, что совершенно не замечал ни дорожной тряски, ни солнца. Иногда, правда, я просыпался от толчков, но тут же засыпал снова, потеряв ощущение реальности: во сне мне виделось, что я сижу на краю телеги, бодрствуя, болтая ногами, и даже с Мальком о чем-то переговариваюсь, но потом возок встряхивало сильнее обычного, мои глаза разлеплялись, и я понимал, что спал. У меня появлялось осознанное желание окончательно пробудиться: я потягивался, начинал разговаривать с друзьями, но потом снова ощущал толчок, раскрывал глаза и снова изумлялся, что весь этот последний разговор мне тоже приснился.

В село мы приехали ни свет, ни заря. Обративши взоры к храму, мы чинно осенили себя знаком Пресветлого. Я окончательно проснулся, хотя вид имел изрядно помятый, словно всю ночь гудел по девкам и кабакам; солнце стояло уже высоко — по крестьянским меркам.

Селение стояло перед нами притихшее, словно пришибленное. Война и его краем задела, сразу понятно: домашняя живность на дороге вольготно не шныряет. Народец местный, однако, запуган пока ещё не до икоты: из-за плетней на нас посматривали со смелым любопытством, проявляя живой интерес.

Вот чего я никак не ожидал, так это того, что встречать нас выйдет сам староста. Интересный был такой мужичок: сразу видно, что в этой деревне он в авторитете. Рубаха — не самая безнадёжная, а на голове — хоть засаленный, но картуз. Подпоясан вышитым ремешком, а не просто пеньковой верёвочкой. На ногах — обувка из кожаных ремешков, напоминающая наши военные сандалии, а не лапти лыковые, как у босяков. На лице — мягкая рыжеватая щетина, которая сворачивалась в колечки. Руки он держал за спиной, а глаза, наклонив голову, прищурил так, словно решал про себя: то ли сразу начать над нами глумиться, то ли уважение проявить.

— А кто ж вы такие будете? — спросил этот яркий персонаж напористо и голову переложил на другое плечо. — Откель такие красивые?

Ясное дело: намекал он на солнышкины амулеты, висевшие сегодня на её груди с особым изяществом. Как это у этих женщин так получается???

— Из Гренплеса мы, — ответил я.

Он сразу же переключил всё внимание на меня:

— А к нам зачем пожаловали?

— Мы тут проездом. Мы едем дальше, — и я назвал ложный конечный пункт. — Голодуха в городе, жрать нечего, а работы не стало.

— Ну-ну, — насмешливо отозвался авторитет и кивнул на девушку. — А побрякушки такие зачем нацепила?

— У меня сестра — ведунья, — ответил я с нажимом. — Людей лечить умеет. Хотите, за еду мы вам вылечим кого-нибудь? Больные есть в селе?

Мужик не торопился отвечать, осматривая нашу компанию.

— А это кто? — кивнул он на Малька.

— Свояк мой, муж сестры, — ляпнул я, чтобы не тянуть с ответом, которого у меня в запасе не имелось: ведь Малёк с вожжами в руках на слабоумного никак не походил…