– Вот как, так ты Шарапут вовсе и не джентльмен. Слово не держишь, хамишь, вообще-то за базар надо отвечать.
И я сделал легкий шажок к Шарапуту. Но тут между мной и Шарапутом возникло неожиданное препятствие.
– Никакого членовредительства, разборки с применением силы запрещены!
– Да нет никакого членовредительства, – с досадой пояснил я препятствию в виде молоденькой рыжеватой девчушки, – я ж его еще не пнул, вот если бы пнул, тогда да, тогда было бы совершенно полное членовредительство.
И опять у Шарапута изменилось лицо. Оно даже стало больше походить на человеческое, только на очень бледное человеческое лицо. И взирая на такие скорые его изменения я даже предположил, что мое вмешательство может особо и не понадобится, потому как при таких цветовых переходах, непривычного человека того и гляди Кондратий может хватить.
Но Шарапут был либо привычен к смене окраски либо был не совсем человеком, а каким-то хамелионистым человекоподобным. Он как-то быстро порозовел, и крабьим способом, бочком, юркнул за Ивана Порфирьевича, где начал что-то шептать и быстро переплетать пальцы. Окруживший нас любопытствующий народ разом шарахнулся от нас в разные стороны, а рыжая девчонка развернулась к Шарапуту и нацелила на него свой тонкий указательный пальчик, украшенный тоненьким перстеньком с оранжевым камешком.
– Тебя, Шарапут, это тоже касается. Больше повторять про запрет на применение силы никому не буду. Кощей все видит и следующий, недопонявший, уже будет уничтожен на месте.
Девчонка с сердитым видом обвела взглядом притихший зал. Шарапут перестал шептаться, расплел свои пальцы и обиженно надулся.
– Ах, как жалко, такое интересное зрелище прервали.
К нам из толпы, отпрянувшей от нас метра на три, отделились и подошли двое прибывших на торжество гостей.
«Ну вот, – все еще сердито подумал я, – это уже не карнавал, это уже просто цирк, в первом отделении выступил фокусник, а сейчас на арене клоуны Рыжий Бом и Черный Бим. Рыжий Бом, правда, был не совсем рыжим, вернее вообще не рыжим а с шевелюрой цвета соломы там где эта шевелюра еще сохранилась, потому что приличную часть головы занимала залысина. Зато все остальное было при нем. Курносый нос, веселые глаза, радостная улыбка, малиновый пиджак, белая рубаха и алый платок на шее с гранатовой заколкой, светлые брюки с красным лампасом и мягкие светлые щегольские туфли. Вот Черный Бим тот был полностью в стиле, весь в черном. Черный камзол с золотой вышивкой, черные брюки тоже с вышивкой и тоже золотой, черные сапоги, прямо какой-то черный гусар, только без шпор, сабли и лихо закрученных усов, зато при бороде. Тоже черной, вот только проседь в бороде была не золотая, а обычная, серебристая.
– Что же вы милая девушка лишили нас такого увлекательного развлечения, – весело продолжал сетовать Рыжий Бом.
– Васена, уважаемый господин Ник Форте, Васена, слуга Василисы.
– Вот я и говорю, Васена, подруга Василисы, зачем же останавливать эти невиннейшие забавы. Всем же жутко любопытно, во что это ввязался наш старинный приятель Шарапут и все жутко желают насладиться видом его очередной заслуженной трепки. Если не дают хлеба, так дайте нам хотя бы зрелищ!
– Зрелища будут потом, в Гиблом лесу. – Высунулся из-за спины Иван Порфирьевича и злобно зашипел колдун Шарапут. – Только наслаждаться этим зрелищем я буду один, без зрителей, в свое полное удовольствие.
– Как, что я слышу, – весело изумился Рыжий Бом с именем Ник Форте, – я просто жутко поражен твоим откровением. Ты при всей уважаемой компании утверждаешь, что пойдешь в Гиблый лес, чтобы заниматься этим своим обычным непристойным делом? Как мило с твоей стороны, что этого никто не увидит. Это, наверное, действительно жутко отвратительное зрелище. Ты этим хочешь запугать Гиблый лес или просто желаешь справить свою ущербную потребность?
– Когда ты, Никифор, войдешь в Гиблый лес, охота хохмить у тебя сильно поубавится. Ты и в прошлый раз кое-как из Гиблого леса вылез, вылезешь ли в этот? – Шарапут, не отрывая злобного взгляда от Ника Форте с именем Никифор, провел пальцем по шраму на своей правой щеке. – А удача, удача она переменчива.
И Шарапут гордо задрал голову и вышел из зала.
– Добренький нынче Кощей, слишком добренький, не к добру это, – вступил в разговор, молчащий до этого Черный Бим, – по мне, так обоих забияк надо было сразу показательно сжечь в пепел. Тогда и другие были бы покладистей. А то слишком много болтают. Хлеба им не дали. И не давать. Кощей им ничем не обязан, это они обязаны выполнить испытание Кощея.
А вот голос у Черного Бима оказался совсем не клоунским. Слишком холодным, спокойным, почти равнодушным. Таким голосом шутить нельзя, таким голосом можно только детей пугать. Девица Васена, впрочем, как и все присутствующие, уже вышла из детского возраста, поэтому не выглядела испуганной, а скорее рассерженной. Она вежливо наклонила голову в сторону Черного Бима и вновь выпрямилась.
– У каждого Кощея, уважаемый Константин, свои правила, но пришлые из других миров обязаны не обсуждать эти правила, а следовать им. Если вы, уважаемый бывший Кощей Константин снова станете Кощеем, то введете свои правила. Но не раньше. Что касается ужина, то он будет доставлен отдельно каждому в комнату. Одинаковый для всех.
И, покосившись на бывшего Кощея Константина, добавила.
– Но без излишеств.
Услышав про ужин, народ в зале оживился и начал бодро покидать Большой зал.
К Константину подошел пожилой мужичок, тоже при бороде и тоже одетый в такую же как у экс Кощея униформу, только шитья на его форме было поменьше и шитье было не золотое, а серебряное. Золотым было только кольцо с красным авантюрином у него на пальце. Он пристально оглядел нас с Ферапонтом, о чем-то пошептался с Константином и они отошли в сторону.
Участковый пристав господин Шабалкин собрался было приблизиться к нам, но его перехватила Васена.
– Иван Порфирьевич, прошу вас пройти со мной, с вами желает встретиться Кощей Бессмертный.
Васена ухватила за в рукав Шабалкина и повела его в сторону сцены, а мы с Ферапонтом направились на выход.
Глава 3
Насчет ужина Васена не обманула, как только мы вошли в свою комнату, так сразу же нам принесли подносы с едой, горячий эмалированный чайник с кипятком, заварник с душистыми травами и еще теплый каравай хлеба. Серьезные дела за едой у нас с Ферапонтом обсуждать не принято. Поэтому мы, не торопясь, похлебали горячих щей, съели по объемистой миске каши с мясом и приступили к чаепитию. Или травопитию, потому как травяной сбор в заварнике строго говоря чаем не был, а был смесью чабреца, душицы и ягод шиповника. Разлили мы этот сбор по кружкам, поставили между собой блюдо полное шанег с творогом и приступили к разговору. С Ферапонтом всегда так. Сначала он втягивает меня в свою игру, зачастую используя не совсем честные, с моей точки зрения, способы, да чего уж там, и не зачастую, а постоянно, да и способы точно нечестные, хотя он этого и не признает. Потом он долго темнит и смотрит, как ложится карта и если решает, что игра стоит свеч, тогда начинает уже играть в открытую. Тогда он вываливает на меня весь ворох информации, которую до этого тщательно скрывал, и предлагает на выбор несколько вариантов наших совместных действий. К этому времени сбросить карты и уйти в сторону у меня уже никак не получается и приходится выбирать или создавать наименее рискованный и в то же время наиболее эффективный вариант.
Вот и сейчас видимо пришло время узнать мне истинную цель нашего похода в царство Кощея, понятно же, что никто из нас в Кощеи баллотироваться не собирался, даже Ферапонт, при всей его неуемной склонности к авантюризму. Тогда зачем? Я устроился поудобнее, ухватил самую аппетитную шанежку и приготовился выслушивать откровения Ферапонта. Наступил момент, который я больше всего люблю в наших с ним приключениях, момент, когда мое любопытство достигает пика и тут Ферапонт открывает свои карты и рассказывает всю подноготную правду. Он и рассказал. А когда он закончил рассказывать, я с огорчением увидел, что тарелка с шаньгами уже пуста, а я даже не прочувствовал вкуса шанег, заслушался и бездарно сожрал все шаньги. Сожрал все творожные шаньги и не получил от этого никакого удовольствия! Это потрясло меня даже сильнее, чем рассказ Ферапонта. А рассказ, что, рассказ он как всегда у Ферапонта немного необычен. Если бы такое рассказал кто-нибудь другой, то я бы решил, что этот рассказчик человек больной на голову, но Ферапонта то я хорошо знаю. Он если чем и болеет, так только простудой или похмельем. Хотя похмелье это, вроде, как и не болезнь вовсе. Похмелье, это, как говорил поп Абакум, есть божья кара неразумным чадам за невоздержание и греховное излишество. И лечится похмелье смирением, покаянной молитвой и капустным рассолом. Или огуречным.
