– Кто такие будете и по каким делам направляетесь в дведевятое царство? – ровным равнодушным голосом вопросил таможенник и открыл чернильницу.
– Ферро Понт, негоциант, со товарищем Иваном. Направляемся по торговым делам. Изучение рынка недвижимости.
Из присутствующих удивился только я. Таможенник даже не моргнул глазом, окунул ручку в чернильницу и аккуратно записал: Ферро Понт, негоциант, товарищ Иван, торговля.
– Номер какой?
Один из таможенников протянул Ферапонту синий замшевый мешок. Ферапонт сунул в мешок руку, пошебуршал, чего-то там перебирая, и вытащил лотошный кубик.
– Номер семь, – торжественно произнес Феррапонт и положил кубик на стол перед таможенником.
Таможенник записал номер в книгу, повел пальцем по записям, перелистнул страницу назад, опять провел пальцем по записям и выдал свое заключение.
– Они следующие. Снаряжайте их.
Нам тут же выдали два широких пояса, веревку с карабинами, чтобы пристегивать ее к поясам и зачитали короткую инструкцию по технике безопасности на высоте. Пока Ферапонт с умным видом ее выслушивал, я быстро разобрал свою тулку, разложив ее прямо на столе таможенника. Достал из рюкзака чехол, уложил разобранное ружье в чехол, а чехол надежно упаковал в рюкзак. И сделал все это предельно быстро, и, как оказалось, совсем не зря. Едва я надел рюкзак и затянул последний ремешок, как лампа на столе начала светиться, постепенно разгораясь. Таможенник взял рупор, повернулся к поляне и оповестил всю округу.
–Номер семь. Ферро Понт и товарищ Иван.
Потом повернулся к нам и ткнул рупором в сторону лампы.
–Чего стоим, чего ждем? Проход надолго не открывается. Поторопитесь.
Ну, мы и пошли на вершину Дыроватого Камня. Я шел следом за Ферапонтом и никак не мог понять, что я собственно здесь делаю, куда это меня несет, и на что все это похоже. Ну, похоже это все на ярмарку, это то я сразу понял, и, главное, все действия проходят как на ярмарке. Пришли, поели, посмотрели, поговорили, поспорили и при всем стечении честного народа полезли наверх. Все как на ярмарке. Там всегда вкапывают гладкие столбы и на них на разной высоте вешают всякие призы. Петуха в клетке, сапоги, балалайку или связку баранок. И вот желающие лезут на этот столб на потеху окружающей публики. Но долезают не все. Все как здесь. Ладно, я там, на ярмарке в прошлый раз снял со столба хорошие хромовые сапоги и что самое приятное они мне подошли впору, как на меня стачали. Здесь же даже низки бубликов не предвидится, разве что дырки от этих самых бублика можно будет добыть. И ладно бы я один перся к черту на кулички, это-то как бы ничего, но ведь я еще и Ферапонта за собой тащу, а это уже совсем другое дело. Хотя, с другой стороны, Ферапонт так часто втягивал меня в свои аферы, что будет справедливым хоть раз использовать его в своих интересах, тем более, что он как бы сам вызвался мне помочь в этом деле.
Так я себя накручивал, пока шел по тропинке, хотя и понимал, что когда дойдет до дела, все эти мысли сами уйдут и останется только любопытство, что же это за царство такое, куда все рвутся, да не все попадают.
Дошли мы до вершины, пролезли один за другим через дырку, что дало название этой скале, и очутились на том самом узеньком карнизе, который обрывался в глубокую пропасть, на дне которой должна была быть привязана страховочная сетка. Вот только ее там не было. Нет, не то чтобы сетки не было, а пропасти не было. Вообще. Зато была новая скала, возвышающаяся над нами. Крутая, но не отвесная. И как я понял, на нее-то нам и надо забраться. Задачка, в общем-то, не сложная, начать и кончить. Только лезть куда-то мне почему-то ну совсем не хотелось. Блинами с творогом меня там вряд ли кто накормит. И если бы я так от души не заправился у Василины блинами, хотя и без творога, то может быть, я бы и не стал продолжать этот странный подъем неизвестно куда. Я на всякий случай пошлепал ладошкой по скале, убедился, что это не виденье, а самая настоящая твердая скальная порода, вроде как габбро диорит, переглянулся с Ферапонтом да и полез наверх. Хорошо так полез, напористо, да только быстро понял, что что-то здесь все-таки не правильно, не так, как должно быть. Рюкзак почему-то начал съезжать мне на загривок, а картуз, если бы я его предусмотрительно не прицепил ремешком под подбородок, легко улетел бы наверх. И вот что удивительно, картуз стремился упасть наверх, а сапоги при этом стремились упасть вниз.
– Фер, – заорал я, – закрепись и держи меня, я, кажется, вверх падаю.
Вот что мне всегда нравилось в Ферапонте, так это то, что он обычно не задает глупых вопросов. Сначала он делает то, что надо, а уже потом уточняет. Вот и тут он сразу как-бы соединился со скалой в единое целое так, что ни его от скалы, ни скалу от него оторвать было бы невозможно. Я быстро развернулся и полез наверх задом наперед. Потом закрепился, как смог и стал страховать Ферапонта. Тот быстро сообразил, что к чему и уверенно спустился или может правильнее, поднялся ко мне. Я полез дальше, но верх с низом опять поменялись, и пошло, поехало. Менялись верх с низом, право с левым. Цепляясь за камень, никак не угадаешь, куда же он будет падать, а куда будешь падать ты. Намаялись мы с этой скалой, не знаю как, и уж точно поняли, что в одиночку там пройти невозможно. Но мы прошли. Не быстро, но прошли. Забрались на вершину и распластались на ней, намертво вцепившись в камни. Отлежались, обсудили ситуацию и решили, что передвигаться по-пластунски, конечно надежно, но не совсем красиво и очень неудобно. Ферапонт закрепился и руками и ногами, а я с трудом разжал вцепившиеся в камни пальцы, с опаской поднялся и сделал несколько шагов, насколько хватило страховочной веревки. И ничего не произошло. Тогда поднялся и Ферапонт. Постояли, поозирались. Скала как скала. Только совсем не вершина, а подножье скалы. А сама скала возвышалась над нами, с той самой стороны, с которой мы сюда влезли. Или, наоборот, спустились. А вот туда ли куда надо мы влезли или спустились, этого мы пока понять не смогли. Никаких указателей, никаких надписей нет. Хорошо хоть, что место натоптанное, мы по натоптанному и пошли потихоньку. Все вокруг все то же, что и у Дыроватого Камня, мшистые валуны, розовеет зацветающий иван-чай, кустятся веселые ромашки, дальше натоптанная тропа углубилась в сосновый лесок и под ногами замелькали невысокие кустики черники с поспевающей ягодой. Шли недолго, меньше часа. Потом тропа вышла из леса, ну как вышла, мы по тропе вышли из леса на свободную от леса вершину холма. Здесь был установлен темный от времени дощатый стол, две скамьи вдоль стола, чуть дальше организовано кострище.
Тропинка ушла вниз по склону холма к наезженной дороге, а с холма открывался вольный вид на местную окрестность, недаром тут и место такое оборудованное. Можно не утомляя ног сидеть и рассматривать виды. Хотя по мне, так вид был не то, чтобы шикарный и пышный, нормальный, в общем-то, обычный такой вид с возвышенности. Под холмом пролегала дорога, проходящая через нескошенные еще поляны и упирающаяся через полверсты в высокое серое строение, окруженное каменным забором. Мы, не сговариваясь, прошли к столу и сели напротив друг друга. Как я и полагал, информация о месте нашего нахождения сразу же обнаружилась прямо на столешнице. Старая надпись «Hier war Gans» довольно аккуратно была вырезана на досках стола. Сразу же под ней несколько небрежно нацарапано «А здесь был Ваня». Коротко и ясно. Остальные вырезки на столешнице были той же направленности. Всякий, из оставивших автографы, явно старался показать, что вот проходил тут не кто-нибудь, а человек серьезный, знающий буквы и даже умеющий написать свое собственное имя. И ничего с этим поделать нельзя. Это своего рода такая традиция. Стоит только обиходить в лесу удобное место для краткого отдыха, навес какой, или вот как тут стол со скамейками, так сразу сбегаются этому месту шибко грамотные люди с вострыми ножиками и не жалея своего времени начинают покрывать затейливой резьбой все ровные поверхности. Ну а те, кто не очень уверен в своей грамотности, те, обычно, пытаются изобразить свой собственный лик. Правда, если судить по изображениям, эти люди, как правило, имеют ярко выраженное жуткое уродство лица. Возможно, именно поэтому они и скрываются в лесах, где при всяком удобном случае оставляют свои автопортреты, как вопль своей страдающей души, угнетенной сознанием крайней непрезентабельности собственной физиономии. Когда же свободного места для вырезания не остается, для творческого самовыражения в ход идут плоские камни и окружающие скалы. Каждый уважающий себя лесной интеллигент кроме острого ножика всегда носит с собой еще малярную кисть и пару банок трудносмываемой разноцветной краски. Вот этой краской они и вписывают свои имена на скальную поверхность и, возможно, считают, что этим вносят свой вклад в историю освоения этого мира, одновременно и украшая окружающую природу. Хотя по мне, так смотрится все это корявое художество, как исполненные впопыхах могильные плиты.
