— И что же? — возмутилась Маша. — Раз я — девушка, значит, и в политике ничего не могу смыслить?

— Я вовсе не это хотел сказать, — рассмеялся я. — Просто вы неплохо подкованы в таких вопросах.

— Просто… многое слышала от знакомых.

— Это к которым в воскресенье в гости ходили?

— Как вы догадались?

— Очевидно же. Так значит, вы тоже состоите в одном из этих революционных кружков?

— Вы не одобряете это?

— Если вам там нравится, отчего же нет? Вот только это может быть опасно. Если узнает тайная канцелярия, вас отправят в Сибирь.

— Ради большого дела я готова отправиться хоть на край света.

Маша, которая поначалу мне казалась мягкой и застенчивой девушкой, всё сильнее удивляла меня. Сейчас в её голосе чувствовалась такая твёрдость, какой за все дни нашего знакомства я никогда не слышал.

— Каждый делает в жизни свой выбор, — произнёс я. — Главное, чтобы мы осознавали его последствия.

Я опять не заметил, как пролетели эти полчаса, и вот перед нами снова воздвиглось четырёхэтажное здание типографии.

— Алексей, у меня к вам просьба, — произнесла Маша очень серьёзно. — Или скорее предложение.

— Предложение? Вот как? — усмехнулся я. — Я весь во внимании.

— Я бы хотела познакомить вас с одним человеком. Он тоже дворянин, но его взгляды очень похожие на наши.

— И что это за человек?

— Трубецкой. Князь Фёдор Трубецкой. Я думаю, вам обязательно надо встретиться и пообщаться. Некоторые вещи у меня не получается донести, а он говорит гораздо лучше меня.

Предложение меня несколько удивило и даже расстроило, всколыхнув волну ревности. В каких отношениях Маша с этим Трубецким? Ну уж точно не чай пьют допоздна. Значит, она со мной возится только для того, чтобы затянуть к революционерам? Стало досадно.

Но я тут же включил голову. Если представляется шанс завести новые знакомства, это лишним никогда не будет. К тому же, эти ребята — революционеры. Насколько я знал из школьной программы, революционеры в девятнадцатом веке постоянно кого-то убивали. Они, конечно — те ещё фанатики, а я работаю только за деньги, ведь идеями сыт не будешь. Но навести мосты следовало в любом случае.

И я согласился. Маша назвала место и время. Встреча была назначена на субботу в семь на Кадетской набережной возле памятника Николаю II.

По небу гуляли облака, по реке плыли судёнышки, баржи и парусные баркасы, мимо меня катили самоходные кареты и обычные экипажи, запряжённые лошадьми. Я шагал по скверику, тянущемуся вдоль набережной, и вдыхал свежий воздух. Вдали виднелась громада Исаакиевского собора, его купол в лучах уютного летнего солнца блестел золотом. Я шёл на встречу с Трубецким.

Сегодня на мне был чёрный штатский костюм. Я даже трость прихватил, и теперь со стороны выглядел эдаким деловым молодым человеком. Вряд ли кто-то подумал бы, что пока я — обычный гимназист.

Народу было много. В основном прогуливались представительного вида господа, иногда — с дамами. Встречались люди, как в военной форме, так и в мундирах всевозможных ведомств. Изредка попадалась молодёжь, одетая чуть ярче, чем того требовали правила приличия, и даже гимназисты в неизменно синих кителях и фуражках. Петербуржцы, воспользовавшись субботним вечером и хорошей погодой, проводили время на свежем воздухе.

Памятник я увидел издали. Он представлял собой бронзового коня с восседающим на нём императором. Николай II в этом мире был, естественно, совершенно другим человеком, нежели в нашем. Он даже внешне отличался. На картинах его изображали довольно тучным, с густыми бакенбардами. В этой версии реальности именно ему выпала честь сыграть роль царя-освободителя, отменившего крепостное право в 1874 году. Впрочем, после этого он правил недолго. Через два года его отравили аристократы из ближайшего окружения, недовольные реформой — это тоже отличалось от моего мира, поскольку у нас царя, освободившего крестьян, убили народовольцы.

Здесь вторая половина девятнадцатого века стала для России относительно мирным временем. В пятьдесят седьмом году закончилась пятая турецкая война, а русско-китайская началась в девяносто шестом. Если не считать нескольких крупных восстаний на Кавказе и в Казахстане, войн в тот период Россия не вела. Но зато внутри страну трясло.

После реформы 1874 года, как и у нас, поднялось революционное движение, поскольку условия освобождения крепостных так же оказались кабальными. Но когда на трон вошёл Николай III — сын Николая II, гайки стали закручивать, и к концу семидесятых страну лихорадило от постоянных крестьянских восстаний. К 1881 году обстановка накалилась настолько, что вспыхнула крестьянская война, охватившая все центральные губернии. Впрочем, ничего хорошего из этого не вышло: бунты подавили, и на двадцать пять лет в Российской империи воцарился жёсткий полицейский режим, который стал ослабевать лишь в последнее десятилетие.

Князь Трубецкой и Маша уже ждали меня возле памятника. Маша представила нас.

Трубецкой производил весьма благоприятное впечатление. Он был чуть ниже меня ростом, носил аккуратную бородку, вид имел интеллигентный и важный. Костюм его составляли длинный тёмно-серый сюртук ниже колен, светло-серые брюки и чёрный цилиндр, шею украшал чёрный бант с медальоном. В руке, обтянутой белой перчаткой, Трубецкой держал изящную трость.

Когда я увидел его, внутри снова вскипела ревность. Ну конечно же, Маша трахается с этим щёголем. Ишь какой красавец, да ещё и аристократ. Пришлось отогнать досадные мысли и вежливо ответить на приветствие.

Мы двинулись вдоль набережной прогулочным шагом. Я и Трубецкой шли бок о бок, Маша держалась позади нас.

— Мария Степановна рассказала мне о вас, — произнёс Трубецкой, — и мне захотелось с вами познакомиться.

— Польщён. Но чем вызван ваш интерес? Я — простой гимназист.

— О, не скажите. Не каждый гимназист рассуждает, как вы.

— И что такого в моих рассуждениях?

— Видите ли, я хоть и аристократ по происхождению, но проблемы простого народа мне не чужды. Крестьяне обременены тяжкими повинностями, а рабочие закабалены невыносимыми условиями труда. Казалось бы, только слепой может не видеть все эти бедствия, и похоже, многие вокруг нас слепы. Однако мне думается, что вы — один из тех, кто осознаёт проблему.

— Конечно, проблемы есть. Всегда были и всегда будут, — ответил я уклончиво.

— Но их надо решать.

— А у вас есть предложение, как решить проблему?

— Разумеется, идеи есть. Скажите, вы читали Прудона?

— Вы сторонник идей анархизма? Я кое-что читал. В общих чертах представляю.

— Верно, — произнёс Трубецкой, удивлённый тем, что я знаю про анархизм. — И что же вы думаете обо всём этом?

— Реализовать такое невозможно.

И тут мы ударились в философию. Трубецкой рассказал о своих взглядах, а я объяснил, почему считаю его идею утопичной, и мы принялись дискутировать. За разговором прошли в одну сторону, пока не упёрлись в конец скверика, потом — в другую сторону и опять обратно.

— Да не получится же, — говорил я, прибегая к одним и тем же доводам по второму кругу. — Вы слишком хорошего мнения о людях. Они не способны устроить такое общество, о котором вы говорите. Может быть, через тысячу лет, если человечество доживёт и изменится настолько в своём сознании, что полностью уйдёт от животных инстинктов. Но и это вряд ли. Сильный всегда жрёт слабого. Любое общество построено на этом принципе. А вы считаете, что если убрать централизованную власть, у людей вдруг пропадут амбиции и стремление к доминированию над себе подобными. Простите, но… мне кажется, это довольно наивно.

— Испокон веков крестьянство жило самоуправляемыми коммунами, а в городах Европы процветали артели, — настаивал Трубецкой. — У народа гораздо больше способности к самоуправлению, нежели нам внушают власть предержащие. Нам говорят, что простой мужик не может без царя, но из истории мы видим обратное.

Мы остановились.