— Я Алексей. Вы не узнаёте меня?

— Кто вы, сударь? Вы не Алексей, не мой сын, — отец приподнялся, уставившись на меня безумным взглядом. — Кто вы такой?

Папаша явно бредил. Он снова упал на подушки и уставился в потолок. Похоже, недолго человеку осталось. У него пробито лёгкое. Если тут медицина на уровне девятнадцатого века, то помочь может только большое везение. Ну или магический целитель, на которого уповала бабуля.

— Я — Алексей, ваш сын, — повторил я спокойно. — Мне сообщили, что вы ранены, я приехал.

— Ты не мой сын, — произнёс батя, еле шевеля губами. — Я знал своего сына, ты — не он. Ты — бес. Бес, вселившийся в моего сына. Что ты с ним сделал? Что ты сделал с моим мальчиком, дьявольское отродье?

Частично он был прав. Я действительно не его сын, не Алексей, но и бесом считаться не очень-то хотелось, и уж тем более, выслушивать этот бред. Да и батя без меня чувствовал себя гораздо спокойнее.

— Зачем с Тимофеем Марковичем стрелялись? — спросил я.

В ответ — молчание.

— Ладно, отдыхайте, — я поднялся со стула.

Уже подошёл к двери, когда отец что-то пробормотал.

— Простите? Вы что-то сказали? — я обернулся.

— Ты ничего не получишь, — произнёс он громче. — Ни копейки из моего наследства. Ничего не дам. Ничего!

И тут у меня мелькнула мысль. А что если взять подушку и придушить его? Тогда точно получу половину наследства. Вот только выглядеть это будет крайне подозрительно. Все знают, что я в ссоре с отцом, и если он скончается в тот, момент, когда мы с ним остались наедине, ко мне возникнут вопросы.

Батя, словно почувствовав неладное, схватил с прикроватного стола колокольчик и стал им трясти, а на меня устремился полный ненависти взгляд.

Нет, не сейчас, подумал я. Если уж и работать, то так, что комар носа не подточит. Я развернулся и покинул комнату.

В дверях чуть не столкнулся с Настей, которая спешила на звук колокольчика. Я проводил её взглядом, ещё раз отметив, сколь стройна её фигура и тонка талия. Нашёл же батя себе… служанку.

— Ну как? — Ольга подняла на меня взгляд, полный тревоги.

— Да-а, — махнул я рукой, присаживаясь за столом. — Отец совсем плох. Бредит. Говорит, что я — не его сын.

— Боже мой! Неужели он умирает?

— Все когда-нибудь помрут, — пожал я плечами.

— Ты так говоришь… — во взгляде Ольги появилось осуждение. — Ты так говоришь, будто ни капли не огорчён. Неужели тебе не жаль его?

— Жаль. Но что я могу сделать?

— Молиться, — произнесла Софья Матвеевна. — Только молитва исцелит болящего.

— А вы, кажется, говорили, что ему поможет целитель? — подколол я старую женщину.

— И молитва. Коли Господь позволит пожить ему на этом свете ещё немного, так значит, выздоровеет.

«Тогда причём тут наши молитвы?» — хотел я спросить, но не стал. Не лучшее время заниматься ребячеством.

— Значит, теперь это дело его и Господа, — произнёс я. — Но будем надеяться на лучшее. А я, пожалуй, поеду.

— Останься, Алексей, — попросила сестра. — В этот трудный час нам надо держаться вместе. Если папенька преставится, тебе следует быть тут.

— А какой смысл? Так же напишешь письмо, приеду.

— Ты стал каким-то другим, — вздохнула сестра. — Не как раньше.

— Возможно, отец прав, и на меня действительно дурно повлияла тёмная стихия. В любом случае, я не останусь. Скоро экзамены, надо готовиться. Я и так много пропустил, пока сидел дома. Думаю, отец поправится. Он владеет чарами и способен себя исцелить. Оля, Софья Матвеевна, — я встал из-за стола и сделал лёгкий поклон, как было принято. — Хорошего дня.

Я направился в переднюю, но Оля догнала меня.

— Мне страшно, — призналась она. — Что если папенька умрёт? Тогда мы останемся совсем одни.

Я вздохнул, не зная, что сказать в утешение.

— Да, к сожалению, — я надел фуражку и взял портфель. — Просто верь в лучшее. Он пережил ночь, значит, шансы есть. Завтра приедет целитель и подлатает его.

— Я очень волнуюсь. Места себе не нахожу. Может быть, хотя бы на обед останешься?

Несмотря на уговоры сестры, я на обед не остался. Не очень хотелось заниматься пустопорожней болтовнёй, дел было полно. Только свой новый адрес сообщил, чтобы слуга не в гимназию нёс письмо, а ко мне на квартиру.

Добравшись пешком до городской окраины, сел на трамвай. Деревянный грохочущий вагон, пропахший дымом и углём, довёз меня до Сенной площади, где пришлось пересесть на другой такой же вагон, который ехал на Васильевский остров.

Когда я пришёл домой, первым делом написал дяде, чтобы выяснить, жив ли он и почему они с отцом стрелялись. Сбегал на почту, потом сделал задания на завтрашний день, а вечером переоделся в свой штатский чёрный костюм и отправился обратно в Автово — так же на общественном транспорте.

К сожалению, даже ночью на улице не темнело. Стояли густые сумерки, и в этих сумерках я пробирался к фамильному особняку. Ограду удалось преодолеть стихийным прыжком, но вот дальше начинались проблемы. Прыжки я мог совершать, только когда отчётливо видел место, где хочу появиться. В противном случае, никакого прыжка не происходило, поэтому было невозможно попасть за глухую стену или за закрытую дверь, в условиях ограниченной видимости этот приём тоже работал плохо. Возможно, в будущем смогу телепортироваться, куда захочу, как архонт Хаос, но пока приходилось довольствоваться тем, что есть. А ещё прыжки сильно выматывали, поскольку требовали больших волевых усилий.

Дело следовало провернуть тихо, не оставив улик. Смерть должна выглядеть так, будто папаша просто задохнулся во сне. Тёмной стихией не швыряться, шум не поднимать, домашних не убивать — иначе стану первым и единственным подозреваемым.

Служебный вход оказался заперт. Но у сараев лежали чурки для колки дров. Я отволок две к окну, поставил одну на другую, залез на них, подтянулся на цыпочках. Взору моему предстала отцовская спальня. Во мраке было сложно рассмотреть что-либо, но и этого оказалось достаточно, чтобы переместиться внутрь.

Я появился возле кровати. Она была пуста.

Во вторник, хоть мы с Машей и договаривались встретиться, но сделать это не удалось. Я ждал до восьми и, не дождавшись, пошёл в гимназию. Хотя и пытался весь день не думать о Маше, это оказалось не так просто. Разные мысли лезли в голову, терзала неизвестность. Может, она заболела, или почему-то вдруг решила больше не встречаться со мной. Кто знает?

Но оказалось всё гораздо проще. Её в тот день вызвали рано на службу: в понедельник не сделали какую-то работу, поэтому столоначальница приказала во вторник явиться к семи. Об этом я узнал в среду, когда мы с Машей встретились в то же время, что и обычно.

В этот день Маша тоже торопилась, и потому побеседовать нам удалось лишь в четверг.

— А вы слышали, что на заводе Орловых жандармы разогнали забастовку и арестовали нескольких рабочих? — спросила Маша, когда мы брели по проспекту в сторону третьей линии.

— Читал, кажется, позавчера, — ответил я. — Думаю, итог закономерен.

— Это ужасно, — с расстройством произнесла Маша.

— Неприятно, согласен.

— Промышленники никогда не пойдёт не уступки.

— У них нет резона давать рабочим послабления. Кто захочет терять прибыль?

— Но это несправедливо!

— Сильный всегда угнетает слабого. Только сила что-то значит в этом мире. Если рабочие хотят чего-то добиться, им придётся привлечь на свою сторону армию и захватить власть.

— Любая власть принесёт только новое зло, — возразила Маша.

— Но и от безвластия ничего хорошего не будет, — пожал я плечами.

— Общество должно измениться. Однажды люди поймут, что не хотят жить под гнётом царей и господ, и скинут это бремя.

Я усмехнулся. Ага, только видимо, не в этом мире, ведь он так похож на мой прежний.

— Сложный вопрос, — сказал я уклончиво, чтобы не увязнуть в споре. — Может быть, однажды и получится. Однако удивительно, что вы интересуетесь такими вещами и столь свободно рассуждаете на политические темы.