Я шагнул к Гуссаковскому и, вложив весь вес, двинул кулаком ему по рёбрам. Удар был не самым лучшим, но он достиг цели: мой обидчик схватился за бок и согнулся. Не давая опомниться, я вполсилы саданул его в ухо и, ухватив пальцами за волосы, дёрнул голову Гуссаковского вниз. Его нос встретилось с раковиной, забрызгав её кровью.

Не успели остальные двое понять, что происходит, как я метнулся к длинному и толкнул его ногой в живот. Длинный попятился. Я провёл апперкот. Костяшки моих пальцев точно угодили ему в подбородок, и парень повалился на пол, чуть не сбив с ног стоящего за соседней раковиной гимназиста.

Моя рука ощутила острую боль: кулаки были не набиты, и это сильно мешало драться.

Коренастый бросился на меня, схватил за шею и попытался повалить, я же принялся лупить его по рёбрам и куда попало, уже не вкладывая вес.

И тут чьи-то пальцы вцепились в мои плечи и стали оттаскивать от противника. Коренастого тоже схватили, не давая продолжать борьбу. Кто-то кричал, чтобы мы остановились. Нас разнимали.

Несколько гимназистов держали коренастого, другие — меня. Между нами вклинился щуплый парень с бакенбардами и светлой растительностью на лице, ещё не знавшем бритвы.

— Господа, господа, успокойтесь, — увещевал он, разведя руки в стороны. — Вы что тут творите, в самом деле? Ведите же себя подобающим образом!

— Так это они тут устроили балаган, — сказал я. — Все видели? Это подобающее поведение, по-вашему?

В это время длинный парень поднялся. Опершись на раковину, он потирал челюсть. Взгляд его блуждал. Гуссаковский стоял, зажимая нос, из которого хлестала кровь. Его лицо, руки, рубаха — всё было в крови. На моей рубахе тоже краснели брызги, а правый кулак оказался сбит. А ещё я ушибся бедром, пока боролся с коренастым.

— Ах ты, вымесок проклятый! — Гуссаковский злобно глядел на меня. — Я тебе устрою весёлую жизнь!

Он двинулся ко мне, но щуплый парень с бакенбардами мужественно встал на его пути.

— Хватит, господа, хватит! — повторял он. — Ну что вы, как мужики трактирные? Тут вам не кабак, чтобы кулаками размахивать. Если есть друг к другу претензии, удовлетворите их, как подобает людям благородным.

— А вы, сударь, кажется, кое-чего не знаете, — воскликнул Гуссаковский. — Я бы с радостью бросил вызов этому недоделку, да только есть нюанс. Человек этот, да будет вам известно, не явился на дуэль, отказавшись удовлетворить оскорблённое им лицо. И теперь он не может защищать свою честь в поединке.

Среди гимназистов поднялся ропот.

— Вот только это враньё, — парировал я, и гимназисты притихли. — Наглое и подлое враньё, распространяемое вот этим господином. Дуэль не состоялась по независимым от меня причинам, и подтвердить это может мой секундант и ещё ряд лиц. Или ты назовёшь их лжецами?

— Вопрос спорный, — пробасил кто-то за моей спиной. — Пусть поединок всё решит.

— Верно, оказию ту во внимание можно не брать, — согласился парень с бакенбардами. — Будем считать, что вы оба имеете право защищать свою честь. Так что решайте, господа, как поступить изволите. Либо с миром разойдётесь, либо…

— Что значит, с миром? — перебил его Гуссаковский. — Если так, то я требую сатисфакции. Вызываю вас на дуэль, сударь, — он посмотрел на меня, а затем обратился к своим приятелям. — А вы что молчите? Он и вас оскорбил.

— Я тоже вызываю вас на дуэль, — сказал коренастый.

— Я — тоже, — вяло пробормотал длинный.

— А я принимаю все три вызова, — ответил я, — только где гарантии, что никто не донесёт инспектору, как прошлый раз?

Опять поднялся ропот, гимназисты принялись спорить о чём-то.

— Значит, все здесь присутствующие дадут слово, что сохранят в тайне готовящуюся дуэль, — решил парень с бакенбардами.

— Или мы можем устроить дуэль здесь и сейчас, — предложил Гуссаковский, и на его окровавленной морде показалась коварная ухмылка, — дабы никто не измыслил уклониться от неё каким-либо способами.

— Нет, это не возможно, — сказал кто-то, — только не в стенах гимназии. Вас всех исключат.

Однако несколько учеников согласились с Гуссаковским.

— Я предлагаю обождать до завтра и драться за городом, — произнёс парень с бакенбардами. — Тут не самое подходящее место. Гимназия, всё-таки.

— И что с того? — возмутился Гуссаковский. — Не церковь же. После отбоя встретимся возле старой кладовой и на месте обсудим условия. А секундантов пусть каждый выберет из здесь присутствующих. Поскольку Державин — немощный, а пистолетов у нас нет, драться будем на шпагах. Какие препятствия вы видите, господа? Я не вижу препятствий. Ну так как? Кто пойдёт ко мне в секунданты?

Гуссаковский как будто даже забыл о разбитом лице, хотя нос его опух и кровоточил. В глазах этого белобрысого увальня появился дикий блеск. Парень явно намеревался меня прирезать.

— Я буду вашим секундантом, Гуссаковский, — вызвался один из присутствующих.

— Хорошо. А кто будет секундантами у моих друзей?

Возникла заминка. Было ощущение, что никто больше не хотел участвовать в этом мероприятии.

— Ну же, господа? — Гуссаковски взял, наконец, полотенце и приложил к разбитому носу. — В чём дело? Али перепугались?

— Я буду, — вызвался ещё один. — Всё равно у кого.

— Что ж, тогда я буду секундантом у Державина, — сказал парень с бакенбардами. — Если вы, сударь, не против, разумеется.

— Пожалуйста, я не против, — ответил я, довольный, что вопрос уладился так скоро.

— В таком случае, должен представиться. Василий Бакунин. А вы…

— Алексей Державин, — ответил я, слегка удивлённый встречей с ещё одной известной в моём мире фамилией.

— Ну кто третий? — нахмурился Гуссаковский, осматривая невольных свидетелей драки.

— Могу быть секундантом у обоих, — сказала второй парень.

Опять начался спор, можно ли так поступить или нет. В конце концов, третий секундант тоже нашёлся, и мы разошлись по комнатам. Дуэль была назначена на час ночи.

В нашей комнате лампы уже погасили, но старшие ребята ещё не спали. Ушаков при свете керосинового светильника сидел за столом над открытой книгой и шевелил губами, зубря какой-то предмет. Другой гимназист поставил на стул свечу в подсвечнике и читал, сидя на кровати. Третий чистил ботинки. На меня, как всегда — ноль внимания.

Я лёг в кровать, но спать не стал. Подождал, пока все уснут, а затем взял керосиновую лампу, зажёг и достал из шкафа шпагу. Скоро предстояло драться этой хреновиной, хотя я не имел ни малейшего представления о том, как это делается. Грядущая дуэль вызывала тревогу. Да этот Гуссаковский меня прирежет, как ягнёнка. Вон у него как глаза блестели. Знает, видимо, что я никудышный противник. Жаль, нельзя было устроить кулачный бой. Тогда у меня имелись бы хоть какие-то шансы. Подумал, что надо попытаться изменить условия: например, драться на пистолетах. Их, конечно, надо где-то достать, но это лучше, чем закончить очередную свою жизнь со вспоротым брюхом.

Я проверил остроту лезвия и попробовал немного подвигаться со новым для себя оружием. Ощущения были удивительные: шпага словно являлась продолжением моей руки. Опухшая после драки кисть мешала, но, кажется, дела были не столь плохи, как я предполагал. Алексей прежде обучался фехтованию, нужные навыки и рефлексы у него имелись. Вот только хватит ли их, чтобы одолеть Гуссаковского и двух его прихвостней? Что ж, скоро предстояло это узнать.

Старая кладовая, рядом с которой должна была состояться дуэль, находился в одной из пристроек на первом этаже. Мы зажгли две лампы под потолком коридора и стали обсуждать детали поединка. Было восемь человек: четыре участника, четыре секунданта. Все дуэлянты имели при себе шпаги. Нос Гуссаковского так опух, что расплылся на пол-лица, а длинного парня до сих пор шатало после апперкота. Скорее всего, у него было сотрясение.

— Очередь либо пусть жребий решит, либо сами договоритесь, — предложил Василий Бакунин. — Дерётесь до первой крови, а если после поединка Алексей будет в состоянии продолжать бой, выходит следующий.