– Харша, зря ты так волнуешься, она просто ребенок. Она вообще никогда не поймет, что это был я. Представлений о жизни ноль, наивная, как еще дожила до своих лет? Этой зимой мы коротали долгие скучные вечера. И её рассказы сильно посмешили меня, но боюсь тебя разочаровать – слишком недалекая, – Селдрион сделал паузу и заговорщически зашептал, посмеиваясь на каждом слове, – Недавно в любви мне призналась.

– Что? – нагини аж немного прикрикнула. Он тихо засмеялся.

– Да, да. Это было даже забавно. Буквально пару дней назад, представляешь. Я и сам не ожидал. Что ж, таково мое проклятие постоянно слушать такие вещи от служанок, фрейлин, чародеек, принцесс, – Он выделил последнее слово и послышался шлепок. Харша сердито хлопнула его ладонью по плечу. Он засмеялся, – А тут… помилуйте, это даже не интересно. Примитивный вид эти люди. А женщины, просто как обезьяны. Интересно даже – являет ли она собой усредненный тип человека или бывают все-таки получше?

Марианна не могла слушать дальше, обида ножом вскрыла ей внутренности, и влюбленность, как кровь из раны покидала её. Пришло время трезветь. Какой финал ещё можно было представить? Задыхаясь от злобы, она проклинала себя, обзывая идиоткой за то, что открылась ему, за свою простодушную доверчивость. Всё лицо заливали слезы обиды, но она следила лишь за тем, чтобы не шмыгнуть носом, не вдохнуть излишне громко, не выдать своё присутствие. «Просто я никогда не видела таких существ, как он. – Оправдывала себя украдкой, – Он так слушал меня, так заботливо расспрашивал обо всем. Вытягивал из меня слова, а сам в то время смотрел сверху вниз. Как на обезьяну! У них что здесь тоже есть обезьяны?! Какой позор! Клариэль говорила мне… да, говорила. Твоё сердце растопчут сапогом, так сказала. А я считала ее гадкой заносчивой вертихвосткой». Минуты, проходившие в ожидании того, когда Селдрион и Харша наконец покинут беседку, казались мучением. Словно вечность… Они болтали дальше, Харша уже не сердилась, иногда они переходили на язык нагов, иногда и вовсе замолкали разморенные сомой, пока гонец со срочными вестями не увел их из временного пристанища.

«Как хорошо, что произошло то, что произошло. Мне теперь абсолютно плевать, без разницы, ноль эмоций. На него и всю его свиту. Скоро всё закончится. Стоить потерпеть три месяца, и я больше никогда его не увижу. Пройдет как сон. Встречу родителей. Закончу учебу. Хорошо, что все случилось именно так, а не иначе. Теперь не жалко будет уходить отсюда» – продолжая расплескивать воду рукой, размышляла она в ванной. Было время, и она восхищалась новым, дивным миром. Пошла в поход, случайно прошла через портал, до сих пор не понимая, зачем сделала подобную глупость, как люди в кино, которым не стоит ходить в темный подвал под страшную музыку. Раньше думала, что уж кто-кто, но она точно не полезет в неприятности. И точно знает наперед что делать. Вся жизнь распланирована. Красный диплом одного из самых известнейших лингвистических вузов уже ждал её. Оставался последний год. Решила развеяться. Теперь понятно, что зря. Друзья уговорили, видя, как гробит свою молодость над учебниками их робкая Марьяночка. Сходила погулять по горам первый раз в жизни, пропади оно пропадом. Уже практику прошла, подрабатывала переводом текстов и субтитров к фильмам. Обзаводилась правильными друзьями и связями. Все четко, ровно к цели напролом. А потом потерялась одна в новом мире, привлеченная ночным гулом портала, загипнотизированная его синим сиянием. Брела вдоль реки четыре дня оголодавшая, в полуобмороке. Трое солдат-пограничников спасли её. Потом была жизнь во дворце, где ровным счетом ничего и никогда не происходит. Выучила язык так быстро, насколько возможно. Общалась с их царем. Можно сказать вела дипломатические переговоры между двумя мирами. Обмен опытом двух цивилизаций. Ну и без разницы что он там считает. Опыт переговоров есть? Есть. Так что никакой мистики. Никто дома не узнает. Просто потерялась, потом жила у сектантов в Сибири, потом удалось сбежать. Кто-то помог, где была не помнит. Такая легенда. Всё встанет на свои места. Только проблема вот в чем. Что теперь она больше не видела смысла в прошлых целях. Смерть отняла его. Всё растаяло как сон. Эта жизнь как сон, один из миллионов снов, которые мы не помним, просыпаясь. А что делать в этом сне – не понятно. Этому в школе не обучат. Как найти смысл там, где его нет? Не за что ухватиться. Смерть забрала целеустремленность, дав в обмен сверхъестественную легкость. Необыкновенное чувство восторга каждого проживаемого мгновения. Она подолгу могла стоять босыми ногами на траве, когда удавалось незаметно выйти из дворца скрывшись от постоянного контроля сиделок. Им не докажешь, что болезнь прошла и теперь она чувствует себя резвой как конь. Готова бегать днями напролет, а её держат в четырех стенах. Все звуки, запахи, ощущения стали четче, ярче, ближе. Второе детство. Беспечность накатывала волнами, и она просто валялась под деревом в халате, не боясь быть увиденной. Стерлись границы. Раньше она была такой зажатой. Постоянно думала о том, что же скажут о ней другие. Мерила себя чужими рамками. Теперь единственным критерием являлась доброта. Все действия, проникнутые ею, казались истиной. Будь то доброта к себе или другим. «Кому вредит то, что я хожу в ночной сорочке по заднему двору королевского замка? Никому. Значит можно. А для меня это даже полезно». Вскоре границы так начали замыливаться в сознании Марианны, что она поняла – эти вылезшие после болезни волосы ей не нужны и опостылели, и без страха и раздумий обстригла их ножницами, позаимствованными у портнихи. Симпатичная белокурая служанка вскрикнула как от боли, в первый раз увидев её лысой. Марианна смеялась тогда почти задыхаясь. Испытывала бесконечное облегчение, словно камень с плеч. Она хорошела с каждым днем, но никто не видел её. Прошло уже больше восьми дней после пробуждения, но она не встречала ни Владыку, ни Харшу, ни кого-нибудь из приближенных монарха.

Медленно протекали её дни во дворце, многого она не знала. Ничто пока не нарушало покой после болезни. Ей позволяли наслаждаться весной в полном неведении.

Тем временем в огромном дворце, принадлежавшем Владыке нильдаров, в гостях у которого вынужденно обитала девушка последние девять месяцев, бушевали бури страстей, горя и разочарований.

– Что это такое! – орал, потрясая свертком с сургучной красной печатью, с высоты своего роста Селдрион. Из угла, свернувшись кольцами на полу, отрешенно следила за ним поникшая Харша. Редко, очень редко, она видела Владыку таким. Но теперь, глядя на раскрасневшееся, с выступающими венами на лбу, его лицо, бывшее обычно безмятежно прекрасным, она боялась, как бы он не начал громить всё вокруг. – Что ты натворила?! Сафала пишет, что если не выдам тебя как изменницу и предательницу всего рода нагов, то он начнет с нами войну. Что, позволь, что можно было такого сделать, чтобы родной отец хотел посадить тебя за решетку?! Я не представляю! Просто в голову не умещается, – меряя комнату широким быстрым шагом, кричал он. Пользуясь её молчанием, он продолжал тираду.

– Позор! Он пишет: «Позор на весь род! Проклятие!..» Мне говорили, что пригреешь змею, но я не верил. Харша не такая, она не может поступать настолько отвратительно. Но я должен был понять ещё тогда – что-то здесь не чисто. Проверить тебя надо было. Что ты сделала? Опять колдуешь? Я говорил тебе, бросай это дело. Но нет, и сам попался на твоих проделках. Но что сделал? Простил, просто простил, хотя надо было ещё в тот раз перестать с тобой общаться. Но нет, из-за этой девчонки опять пришлось. Опять пришлось! Что ты сделала?! Говори быстро! – Его глаза стреляли молниями, а Харша печально протянула руку.

– Дай мне письмо.

Селдрион бросил в нее письмом, и не успев подхватить его в воздухе, Харша спокойным мягким движением подняла бумагу с пола.

– Успокойся, сядь, я все объясню, когда прочитаю. – Но Селдрион не успокоился, холодно отчеканив слова: