Назвав закопченную посудину кораблём, я надеялся слегка польстить человеку в тельняшке. Напрасно.

С видимой неохотой он оторвался от созерцания и коротко глянул вниз. Примерно так старый морской волк глянул бы на кильку в томатном соусе. После чего снова зевнул, отвернулся и зашагал к двери, из которой вышел. Мы оторопели, задумались. Такой приём не сулил ничего хорошего.

Оставалась ещё одна зацепка. В посёлке сказали, что билетов на этот рейс обычно не бывает, но места в заначке всегда есть, и всё будет зависеть от капитана теплохода.

Говорили, что капитан по фамилии Тархеев строг, лишних на борт не берёт, но если подкатиться к нему под настроение, то договориться можно. Ещё сказали, что капитан держит команду в кулаке, выпивать не позволяет, но сам не прочь… Последнее нас приободрило – хороший знак!

Наконец показался человек, внешне смахивающий на руководящую личность – высокий, прямо смотрящий, в форменной фуражке и кителе.

– Извините, это не вы капитан Тархеев?

Человек повёл тонкими усиками, усмехнулся.

– А разве я похож на бурята?

Ответ сбивает меня с толку, не знаю, что сказать, а человек тем временем уходит. На бурята он в самом деле не похож. Но какое это имеет значение? Мне нет разницы, таджик он или американец в седьмом поколении, мне просто нужен капитан.

– Не обращай внимания, – успокаивает Наталья. – Это он на фамилию намекает. Зато теперь мы знаем, что надо искать бурята в морском кителе. Уже легче.

А вот и он. Идёт твёрдо, уверенно, по сторонам не смотрит. В кителе. Не высокий, но заметный, плотно сбитый, похожий на борца, выходящего на ковёр. Широкие скулы, круглое лицо, узкие глаза – всё как полагается. Настоящий бурят, настоящий капитан.

«Давай, я спрошу», – шепчет Наталья, и я, слегка подавленный прежними неудачами, охотно соглашаюсь. Пусть попробует, у неё лучше получится.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан!

Наталья улыбается и вся цветёт, как алая роза, но человек, похожий на борца, готов к любым схваткам. Он лишь бегло скользнул взглядом по нашим фигурам и, как ему показалось, сразу раскусил планы троицы. Но борец – он и есть борец. Привык ломить силой, мужиками командовать.

Откуда знать ему способности Натальи, если их не знаем даже мы, её друзья.

– Вам разве не звонили из обкома партии?

– Из обкома? Н-н-нет… А кто звонить должен?

– Значит, ещё позвонят. Мы только вчера прилетели из Новосибирска, не успели всем сообщить.

Улизнув от прямого вопроса, Наталья продолжает развивать наступление. Она поняла, что инициатива переходит к ней. Капитан насторожился, услышав «обком», замедлил шаг, сверлит собеседницу глазами. Только зря старается. Ничего не высверлит.

– Мы палеонтологи.

– Кто-кто?

– Наука такая – палеонтология. Ископаемые остатки вымерших животных и растений. И вот мы, научно-поисковая группа, мы трое, едем искать эти остатки в районе бухты Ая. Очень перспективный район – вы, наверное, слышали. Это очень интересно. Скальные породы, древнейшие отложения, мезозойская эра – ну, вы же понимаете?

– Да-да, – на всякий случай согласился капитан, – есть Ая. Мы туда не заходим, мелко, но что-нибудь придумаем. Поднимайтесь на борт.

Через несколько минут сидим в отдельной каюте и сдержанно хохочем, глядя друг на друга. Чудеса!

В очередной раз Наталья уложила нас на лопатки. Уложила двух бывалых мужиков, не прилагая видимых усилий. То, что мы хотели побывать в бухте Ая (не имея понятия, как туда добраться), посмотреть наскальные рисунки древних людей – это правда. Но откуда у нашей подруги такие познания?

– Из журнала вырезка, очерк о зарождении жизни на Байкале. Случайно увидела, – она достаёт из кармана рюкзака вчетверо сложенные листы бумаги. Вот и пригодилась статейка. Знание – сила! Не зря сказано.

Целый день «Комсомолец», ведомый сыном бурятского народа Тархеевым, рассекал байкальские волны и всё дальше уходил на север.

Во все глаза смотрим на воду, на проплывающие слева скалистые берега, на сияющие справа вечные снега горных хребтов, всматриваемся в синие дали прямо по курсу. На носовой палубе захлёбываемся от сырого встречного ветра и от новых ощущений. Их кажется так много, этих ощущений, что тесно в груди, всё переполнено ими, но они наплывают снова и снова, и нет им конца.

Витя молчит, мы с Натальей тараторим: «А вот! А вон, посмотри!» Потом тоже умолкаем, улыбаемся одними глазами. Никто из нас не видел ничего подобного.

Недавно проплыли мелководную бухту с такой изумрудно-зелёной водой, будто в ней растворена вся хвоя всех кедров и лиственниц, когда-либо живших на этих берегах. Смотреть на эту воду приятно, даже не хочется взгляд отводить. Солнечные зайчики веселят поверхность, разбавляют зелень, придают ей яркость. Наталья назвала воду «жизнерадостной», и я соглашаюсь.

Но вот резкая перемена, что на Байкале обычно. Характер у старика резкий, подстать ему и всё остальное.

Сейчас плывём в тёмно-синей, будто бы густой воде. Пугающе тёмная бездна смотрит снизу. Пропасть, какую невозможно представить, – целый километр глубины. Синяя толща кажется безжизненной. Ни травинки не заметишь, ни даже мелкой рыбёшки не высмотришь, сколько не вглядывайся, . Даже чайки не садятся здесь.

Холодом веет из синей пропасти…

Да бывают ли на свете озёра километровой глубины? Да есть ли ещё такие, что в пол-Европы впишутся по протяжённости? Нет, господа земляне, Байкал у нас один-одинёшенек, другого не будет. Единственный в мире колодец с чистой питьевой водой.

– А форма у команды почему-то речная, – задумчиво произносит Витя.

– И зарплата, наверное, не морская, – подхватывает Наталья. – Хотя условия о-ё-ёй. Нечестно!

У меня находится, что добавить:

– Расстояния в километрах. А надо бы в морских милях или в кабельтовых. А ещё чайки – видели какие они здесь? Совсем не речные, не маленькие. Настоящие морские чайки, как на Балтике.

До позднего вечера смотрим на резко очерченные берега, уютные бухточки с пляжами из белого песка, причудливые скалы, высоко вздыбленные над водой неведомыми силами. Любуемся низенькими, пушистыми лиственницами, сбегающими к самой воде. Здесь они не такие, как в тайге, – не высокие и не прямые, но приземистые, узловатые, скрученные, живописно изогнутые жестокими байкальскими ветрами.

На Байкале всё не такое. Каждый, кто побывал здесь однажды, убеждён в этом навсегда.

Пересыщенные новостями, возвращаемся в свою каюту. Долго ворочаемся, обсуждаем, с трудом не то чтобы засыпаем, но погружаемся в какое-то дремотное, беспокойное ожидание.

Далеко за полночь просыпаюсь от внезапно навалившейся тишины. На судне заглушили двигатель.

Слышно, как грохочет якорная цепь. К нашей двери кто-то шумно притопал, постоял, прислушиваясь, решительно постучал и произнёс:

– Эй, научники! Выходи, давай!

По лестнице поднимаемся на палубу и сразу окунаемся в холодную безлунную ночь. Дневной ветер совсем иссяк, отчего заметней стало мерцание звёзд в тёмном небе. Те же звёзды, но слегка поблекшие, смотрят на нас снизу, дрожат в студёной байкальской воде. Судно стоит далеко от берега, но он угадывается в нескольких сотнях метров. Там горит костёр. Кого-то ждут, наверное. Не нас, конечно, это ясно, но кого?

Кое-что прояснилось с правого борта, куда привёл нас провожатый и где ярко светит прожектор. В его косом луче шумит, вопреки ночному регламенту, весёлая компания, состоящая из трёх лиц неславянской внешности. Четвёртое лицо, наш славный капитан, тоже не по уставу весел, о чём-то говорит с ними по-бурятски.

– Это его родня, – вполголоса поясняет провожатый, – они в свой улус поедут, а вы тоже с ними, до берега. Ваша Ая недалеко, пешком дойдёте.

Такой поворот нас устраивает, мы спокойно наблюдаем, как висящая на канатах шлюпка опускается на воду. Но что-то не устраивает матроса, которому сидеть на вёслах. Этот единственно хмурый здесь человек о чём-то говорит капитану, показывая на нас.