– Эрвин, – выдохнула Элиза, – отец придет в ярость, если узнает…

– Отец твой сильнее судьбы? – отозвался Эрвин насмешливо, укладывая девушку в постель и неспешно распуская уцелевшую шнуровку на ее платье. – Не думаю.

Его руки нетерпеливо терзают платье, и Элиза извивается, словно он спускает с нее заживо кожу. Быть без платья, абсолютно обнаженной, перед мужчиной – это невероятно  стыдно, а Эрвин, кажется, твердо решил оставить ее совершенно беззащитной. Он стаскивает даже чулки с ее ног, по очереди сжимая ладонями ее бедра, и рывком раздирает белье. Трусики на миг до боли впиваются в кожу Элизы, но тут же тонкая ткань лопается и соскальзывает с ее тела. А широкие ладони Эрвина любовно разглаживают обнаженные стройные бедра Элизы, мягкие ягодицы.

Элиза стыдливо застонала, лишившись всего своего одеяния, даже тонкой нижней рубашки, которую Эрвин растерзал как варвар, разорвал на спине Элизы. Лежа ничком, стыдливо стиснув ноги, оставшись голенькой и беззащитной в руках мужчины, она обмирала, ощущая его осторожные поцелуи на своей спине и его горячие ладони, которыми он повторял каждый изгиб ее тела, словно стараясь запомнить руками ее формы.

Эрвин припал губами к ее спине и исцеловал, обласкал мягким языком ее метку, трепетно поклоняясь и магии и своей предназначенной. Он лишь на миг отстранился – и снова вернулся к Элизе, обняв ее, обдав ее жаром своего обнаженного тела, прижался крепко, позволяя девушке ощутить его силу, его тяжесть, его нетерпеливое желание. Элиза беспомощно вскрикнула и застонала – долго, удовлетворённо, развратно и жадно, когда ладонь Эрвина, цапнув ее мягкую ягодицу, скользнула меж ног девушки и заставила подняться, встать на колени, придерживая Элизу за животик, за самый его низ.

– Эрвин! – выкрикнула Элиза, утопая в стыде, чувствуя, как ладонь мужчины поглаживает ее между ног, в тот самом месте, которое пылает желанием. Руки Элизы запутались в простынях, которые девушка комкала, сжимала, обмирая от стыда и чувственной ласки, и ей показалось, что они связаны у нее над головой, и ее беззащитное обнаженное трепещущее тело отдано беспощадному палачу, который может делать с ним все, что ему вздумается.

И поглаживание – неспешное, слишком неспешное, вкрадчивое и чувствительное, – это пытка, самая жестокая из всех, что только можно себе вообразить. Элиза зарыдала, извиваясь. Она готова была уже молить, чтобы ласкающая рука двигалась быстрее, чтобы чуткие пальцы поглаживали горящую от откровенного желания точку, до дрожи, до разливающейся по телу сладкой судороги.

– Моя…

Это слово он произнес ей на ушко,  выдохнул, наполнил им ее сознание, растворил в ее крови, перемешал с  поцелуями и горячими ласками. Оно впечаталось в ее разум, вошло в нее вместе с болью, внезапно обжегшей ее меж ног, и Элиза вскрикнула, ощутив в себе мужчину, его жесткий член, толкнувшийся в ее узкое лоно, и кровь у себя меж ног.

Эта первая невинная кровь была ее жертва ему, то, что придало сил и подпитало магию, то, что проросло могуществом. Осторожно толкаясь в распростертое под ним тело, вжимаясь в раскрытые перед ним бедра, Эрвин со стоном целовал всхлипывающую девушку, ее дрожащую спинку, ее горячее ушко и пылающую щеку, стирая слезы и успокаивая после первого пережитого неприятного чувства.

– Моя невинная девочка… моя чистая девочка…

Его ласки, его глубокие, сильные проникновения разбудили в ней страсть и бессовестное желание. Элиза зарычала, разводя колени, позволяя ему проникать в ее тело глубже, сильнее, не осторожничая. Толчки эти стирали затихающую боль и наполняли девушку новым желанием – желанием отдаваться. Желанием принадлежать мужчине всецело, желание покориться ему и довериться. Желание изведать все грани удовольствия…

– Эрвин… Эрвин…

Он прижал к себе ее дрожащее тело, поднял девушку. Ее голова была бессильно откинута ему на плечо, он целовал ее горячие губы и пил ее нежные стоны, толкаясь в ее узкое лоно еще и еще. Его руки ласкали ее грудь, теребя острые соски и сжимая нежную округлую мягкость, поглаживали ее живот и коварно спускались туда, меж широко разведенных ног, касаясь влажных лепестков. Его пальцы начинали ласкать Элизу там, на самых чувствительных внутренних поверхностях бедер, массировать упругий клитор, и Элиза вздрагивала, будто пыталась вырваться из его объятий. Ее мелко дрожащие бедра начинали двигаться, быстро, сильно, бесстыдно, девушка насаживалась на член мужчины, заходясь в беспомощных стонах, и его поцелуи заглушали ее изнемогающий голос.

– Эрвин!..

Элиза чувствовала, что тело ее воспламеняется. Наслаждение – болезненное, горячее, слишком сильное, – разрасталось в ней, и, взорвавшись ослепительной вспышкой, заставило кричать ее голосом, полным откровенного животного удовлетворения и биться в сильных руках мужчины.

– Эрвин!..

Два тела, сплетенных в жарких объятьях, медленно и томно двигались, переживая самые последние, самые сладкие моменты любовной игры.

Эрвин вылизал каждый стон, каждый вскрик с ее горячих губ, уловил даже малейшую дрожь и почувствовал каждую сладкую судорогу, овладевшую ее телом. Ее оглушительное наслаждение было для него слаще, чем свое собственное, и он прижимал девушку к себе, лаская ее и вслушиваясь в последние, самые нежные, стоны.

****

Ветта спаслась самым неожиданным для нее способом. Она слышала, как с громом в дом ведьмы явился страшный незнакомец в летящих, развевающихся одеждах, в черном долгом плаще. В сверкании молний она видела и псов, окружающих дом и ждущих приказа от хозяина.  В ужасе подвывая, она отползала от страшного дома подальше, за дубы, понимая, что не успеет удрать, если страшный незнакомец велит своим жутким собакам ее схватить.

Но попробовать было нужно; просто так сдаваться Ветта не собиралась! Поскальзываясь на мокрых листьях, по которым бил холодный ливень, она, не разбирая дороги, ринулась прочь, все больше погружаясь во мрак, опустившийся на Старую Дубовую улицу. Каблучки ее туфель выбивали звонкую дробь о старую мостовую, подол ее длинного мокрого платья заметал мусор.

От страшной грызни за спиной Ветта закричала, тонко и обреченно. Ей казалось, что сама смерть дышит ей вслед. Она готова была уже раскаяться во всем, что натворила, попросить защиты у Ангелов и уйти в монастырь, как вдруг чьи-то сильные руки ухватили ее и весьма бесцеремонно закинули на плечо. Ветта взвыла, но тут же сообразила, что схватил ее человек, мужчина – это она определила по сюртучку из хорошего, добротного сукна и по брюкам самого наимоднейшего кроя. Естественно, что свисая вниз головой с плеча неизвестного, Ветта не могла увидеть его лицо и сказать слов благодарности – тоже.

Нет, слова-то она сказать могла. Но вряд ли та часть тела внезапного спасителя, которая была близка к лицу Ветты, могла их услышать и оценить. Эта самая часть тела дрыгалась что есть сил, ноги в модных светлых брюках мелькали так быстро, что в глазах пестрело, и Ветта с изумлением увидела, как удаляется прочь темная улица, редеют дубы, и свет вечернего солнца окрашивает все вокруг, близлежащие дома и опушку леса.

Спаситель, однако, не спешил сворачивать в город. Перебежав через мост, он спустился по насыпи к ручью и у самой воды скинул Ветту в чахлую сухую траву.

– Ай! – взвизгнула Ветта, встретившись задом с камнем.

– Цыц! – прохрипел, задыхаясь от быстрого бега, спаситель, стащив с головы модный черный котелок  и отирая платком взмокшую от быстрого бега шею и раскрасневшийся лоб. В изумлении Ветта замолкла, сообразив, что перед нею не кто иной, как ее несостоявшийся свёкр, отец Артура, и выглядит он престранно.

Одна нога его была обута в высокий узкий золотой сапог, а вторая – в обычный ботинок. Сам он почему-то облачен в костюм, который больше походил на охотничий. И вместо обычной трости в его руках отчего-то был маленький клинок.

– Добро пожаловать в Гильдию Ротозеев! – весьма неласково произнес почтенный джентльмен.

– Гильдия Ротозеев? – сморщилась Ветта весьма непочтительно. – Что это?