Но он, кажется, и не ждал никаких слов, потому что просто взял мою руку, пожал её и сказал:

– Идите домой, Наталья Владимировна, в который раз вам говорю. Идите и отдыхайте!

Я кивнула, поднялась, подошла к двери… и только у порога нашла наконец нужные слова.

– Максим Петрович, – сказала я, обернувшись, – ещё раз спасибо. Для меня это очень ценно. Никто и никогда не делал ради меня ничего подобного, кроме Ломова, но он знал меня много лет, а не неделю. Я ваша должница.

Громов махнул рукой, рассмеявшись.

– Идите, Наталья Владимировна! Идите, пока я не передумал и не загрузил вас очередной бумажной волокитой. Приятного вам вечера!

– Спасибо. Вам тоже.

В тот вечер я впервые чувствовала себя неплохо. Я пыталась проанализировать свои ощущения и понять, что же изменилось.

Мне было тепло. Точнее, теплее, чем обычно. Теплее от этих его слов, особенно от «вы прекрасны во всех отношениях». Эти слова были просты и немного двусмысленны. Раньше я не обратила бы на это внимание или рассердилась… А теперь мне было приятно от этой двусмысленности.

И впервые за последние три года я уснула с улыбкой на лице.

На следующий день я узнала, что все обсуждают вчерашнее совещание. Не знаю уж, откуда, но всем отделам были известны подробности этого случая. Только об одном было неизвестно – о том, какой ультиматум Максим Петрович выдвинул Королёву с Крутовой. Света с Катей держали язык за зубами. И я была им благодарна – иначе меня бы в очередной раз сделали любовницей… только теперь уже Громова.

Редакции гудели, а уж производственники вообще были в бешенстве. Светлана Сергеевна решила ставить на просчеты печать самолично, а саму печать положила в сейф, куда код доступа знала только она.

– Чтобы больше ни у кого не было соблазнов подделывать документы нашего отдела, – сообщила она мне это известие.

– Не волнуйтесь, Светлана Сергеевна, – я засмеялась. – Вряд ли кто-то ещё додумается до такой глупости… Весь план был идиотским. Марине Ивановне достаточно было подкупить Милу, чтобы обман никогда не обнаружился – если бы Мила сказала, что принесла мне оригиналы, я уж не знаю, что бы от меня осталось… Королёв бы в воспитательных целях мне голову снёс. Но Крутова даже не предложила Миле денег.

– Она бы не взяла, – ответила Светлана Сергеевна, качая головой.

– Но попробовать-то можно было, верно?

План по устранению меня действительно был тупым до безобразия. Но благодаря этому я осталась на своём месте, а вот на Марину Ивановну стали посматривать с ещё большим презрением, чем до этого случая.

И не смотря на слова Громова о том, что она больше не будет меня трогать, я в этом очень сильно сомневалась.

И, как оказалось, не зря.

В среду пришло первое письмо от Антона. На этот раз судьба забросила его в Канаду, и за чтением описаний местного колорита я провела целый вечер.

«Ты, наверное, всё ждёшь, когда я наконец начну описывать очередную красавицу, которую я здесь встретил, – я ухмыльнулась, читая эти строки, – но я тебя разочарую: пока я занимаюсь только работой. И вспоминаю тебя. Напиши, как у тебя дела, пчёлка, что ты сейчас делаешь? Мне не хватает даже звука твоего голоса».

И я начала строчить письмо, во всех красках живописуя Антону всё, что произошло за последние дни. Когда я закончила рассказ о кознях Марины Ивановны, было уже далеко за полночь, и я, зевнув, отправилась спать.

Громов рано радовался. С самого раннего утра в четверг я чувствовала, что в воздухе висит что-то тревожное. Это давило на меня, заставляло нервничать… и я не могла понять, в чём дело.

Ровно в двенадцать, когда я разбирала настоящие просчёты производственного отдела для совещания в пятницу, зазвонил телефон Светочки.

– Редакция. Да, конечно, сейчас она придёт.

Положив трубку, Светочка сказала:

– Это тебя. Начальник АХО вызывает.

В подобном звонке не было ничего подозрительного – начальник административно-хозяйственного отдела вызывал меня примерно раз в три недели, выдавая на руки все заказанные мной ручки, карандаши и прочую канцелярку для главного редактора и нас со Светой.

Кабинет Петра Алексеевича – начальника АХО – находился в самом низу, на первом этаже, в конце длинного коридора. Там всегда было тихо и почти никто не ходил. Все кабинеты были со звукоизоляцией, чтобы никому не мешал шум разгружаемой машины.

Я прошла в конец коридора, набрала код на двери (так как там хранилась куча всего ценного, код от кабинета знали немногие, да и Пётр Алексеевич его постоянно менял) и вошла внутрь.

Пип-пип-пип – дверь закрылась.

– Пётр Алексеевич! – закричала я, входя в просторную и светлую комнату, в которой всегда царил потрясающий воображение хаос. – Это Зотова, вы меня вызывали?

Я не успела даже вскрикнуть. На меня налетело что-то большое и тёмное и, зажав мне рот, грубо оттеснило к одной из стен.

Это был мужчина. Во всем чёрном, с восточными чертами лица – я никогда не видела его у нас. Он так приложил меня головой о стену, что на миг у меня перед глазами всё почернело.

Я пыталась оттолкнуть этого мужчину, но он был сильнее. Намного сильнее. Одной рукой держа мои руки, второй он шарил по всему телу. Это было безумно неприятно.

«Соберись, Зотова! Давай же, соберись!»

И, зажав в кулак всю свою волю, я вывернула руки – о боги, как же это было больно! – и с размаха ударила мужика в челюсть, а затем – между ног, и когда он, скрючившись, осел на пол, подскочила к телефону.

Телефон стоял совсем рядом. Это было чистым везением – ведь обычно у Петра Алексеевича его днём с огнём не сыщешь…

Сорвав трубку, я набрала внутренний номер Громова.

– Алло? – слава небесам, он снял трубку сразу!

– Максим Петрович, – я завопила что есть мочи, – я в АХО, помогите! Помогите! Я… А-А-А!

Потенциальный насильник, кажется, оправился от ударов и, схватив меня за волосы, вновь впечатал в стену, да так сильно, что у меня искры из глаз посыпались. Резким движением он разорвал мою рубашку пополам. Я попыталась остановить его, за что и поплатилась – кулак мужчины попал мне в челюсть.

Я упала на пол, чуть не ударившись головой об угол стола. Это был конец, я понимала. Потому что он уже разорвал мне брюки и трусы, зафиксировав меня на полу так, что я не могла двинуть ни ногой, ни рукой. И, судя по треску, та же участь постигла мой лифчик.

Его руки обхватили мою грудь, и я даже не могла кричать, так было больно… А он развёл мне ноги в стороны, прижав их к полу, и…

Оглушительный грохот! Мат, звук удара – и меня отпустили…

Это был Громов. Ворвавшись в комнату, он снёс с меня этого мужика всего одним ударом, а вторым отправил его в глубокий нокаут.

В этот момент Громов полностью оправдывал свою фамилию – его глаза метали громы и молнии, да и дверь он, кажется, не открыл, а просто выбил…

Опять выругавшись, Максим Петрович снял с себя пиджак и накрыл им меня. И только потом выпрямил мои ноги, которые я продолжала держать буквой «зю», запахнул рваную рубашку на груди и прорычал:

– Что он успел сделать? Наташа, ответь! Что он успел тебе сделать?!

Я сглотнула. Во рту был неприятный привкус железа. Кажется, у меня разбита губа.

– Ничего… Вы очень вовремя… Ещё пара секунд – и всё… Он только порвал всю одежду…

– Он ударил тебя?

Я задумалась.

– Да, кажется, пару раз… И затылком – об стену…

Громов опять издал какой-то странный рык. В этот момент в комнату вломились наши охранники.

– Вызовите полицию, пожалуйста, – попросил их Максим Петрович, обернувшись. Двое охранников оглядели меня, укрытую его пиджаком, затем перевели взгляд на насильника и… всё поняли. Мне показалось, что они его убьют ещё до приезда полиции.

– Не трогайте его! – рявкнул Громов. – Вызовите полицию, они с ним сами разберутся. А я отнесу Наталью Владимировну наверх. Пусть поднимутся, если им нужны будут её показания.