– Значит, я должна буду сыграть роль плохого парня, – задумчиво говорит Эшли, скрещивая руки и опираясь ими о стену ванной комнаты. – Я должна буду подвести тебя к дереву и предупредить о том, что Хадсон – великий сердцеед.

– Ну да, если ты не против.

– Ты же знаешь, что я не актриса. Предпочитаю точные науки.

– А тебе и не придется ничего играть, – успокаиваю ее я. – Но, насколько я понимаю, ты не считаешь мою идею удачной.

– Послушай, – произносит она, возвращаясь в комнату, где Джордж успел облачиться в ярко-зеленый атласный халат, расшитый синими гвоздиками. У меня тоже есть нечто похожее, но пурпурное с бело-золотыми лилиями. Мы купили эти одеяния одновременно – я отыскал их в Интернете и послал Джорджу фотографию два года тому назад, зимой. Я привозил свой халат в прошлом году, но на этот раз оставил дома. – Не то чтобы я не хочу, чтобы вы с ним спелись, раз это сделает тебя счастливым. Но… твой план. Тебе нужно будет притворяться кем-то. Ты думал о том, к чему это может привести?

– К тому, что мы полюбим друг друга, – слежу я за ее мыслью.

– И что потом? Ты так и будешь Далом всю оставшуюся жизнь?

Я пожимаю плечами.

– Ну, постепенно я снова превращусь в Рэнди.

– В парня, в которого он и не думал влюбляться. Понимаешь теперь, что меня смущает? В твоем сценарии много слабых мест.

– Все зависит от того, как его сыграть, – возражаю я. – Кроме того, каким может быть самый неблагоприятный исход моего предприятия? Я не получу парня? – Пожалуйста, пусть дело кончится чем угодно, но только не этим. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Я выдавливаю из себя улыбку: – Тогда тебе не придется ни о чем беспокоиться.

– Если только о твоем разбитом сердце.

– Ну, ты всегда сможешь сказать, что предупреждала меня. – Пожалуйста, о, пожалуйста, пусть у нее не будет причин для этого.

– Дорогие, давайте не будем ссориться. У Рэнди есть план, он просит нас помочь ему, и если все пойдет наперекосяк, мы, по крайней мере, сможем развлекать людей этой историей, правильно я говорю? Это же всего-навсего любовь, так зачем принимать все так близко к сердцу?

– Ты прав, – киваю я, но мне стоит большого труда удерживать на лице улыбку, и у меня начинают болеть челюсти.

– Хорошо-хорошо, – соглашается Эшли. – Просто запомните: я не думаю, что у этой истории будет счастливый конец, и мне не нравится, что ты превращаешься из самого себя в кого-то еще. Ты можешь найти парня, который будет любить тебя таким, каков ты есть.

– Но это будет не Хадсон, – говорю я. – Если бы ради того, чтобы в тебя влюбилась Дженис, тебе пришлось всего-навсего немного поменять гардероб, ты пошла бы на это?

Эшли забирается на свою кровать.

– Ага. О’кей. Я все поняла.

Как только она заканчивает фразу, в домик входит Марк.

– В чем дело? Плавание – слишком скучное занятие для вас? Нужно об очень многом посплетничать, так, чтобы никто не слышал?

– Что-то вроде того, – отвечает Джордж, доставая из-под подушки сандаловый веер и открывая его. – Кроме того, мои волосы должны высохнуть до ужина.

– Ну что ж, это вполне убедительная причина. – Марк заходит в комнату вожатых (мы заглядывали в нее; она очень маленькая, с двумя стоящими рядом кроватями и тумбочкой, и я думаю, вожатые заслуживают большего личного пространства). – Ужин в шесть, вы должны успеть переодеться к тому времени.

Спустя несколько минут в комнату входят другие ребята из нашего домика, и все мы начинаем тщательно одеваться к ужину в лучшую свою одежду. Даже Джордж после того, как его волосы основательно подсыхают, надевает пурпурную майку с изображением Арианы Гранде в образе Девы Марии и очень короткие черные шорты. Кто-то заводит саундтрек к «Пока, пташка,» и все начинают петь, готовясь к завтрашнему прослушиванию. Я улыбаюсь, слушаю и тоже иногда пою, хотя завтра меня будут ждать совсем другие дела.

– Он такой хорошенький, – снова говорю я, лежа на траве и глядя, как Хадсон бежит по зеленому полю. Идет захват флага во время цветовых войн, Джордж, Монтгомери и я взяты в плен, и мы можем сидеть в сторонке и наблюдать за игрой. На Монтгомери такие короткие обрезанные джинсы, что видна нижняя часть его задницы, и короткий топ. Мы с Джорджем не захотели одеться так же, как в первый день игры, и потому на нас розовый и пурпурный образы соответственно, но наши ногти покрыты зеленым лаком, и, что хорошо, шелковый веер, который я прихватил из дома, зелено-желтого цвета, и потому во время игры я держал его в заднем кармане, а теперь вот обмахиваюсь им. Хадсон снял рубашку, и его тело блестит от пота, когда он стремглав мчится по футбольному полю. Я пускаю слюни, но веер скрывает выражение моего лица.

– Дорогой, ты должен обуздать свои чувства или придумать, как привлечь его внимание, – рассуждает Джордж.

– Я работаю над этим, лапонька. И у меня есть кое-какие идеи. – Срываю маргаритку и засовываю ее за ухо.

– Неужели? – спрашивает Монтгомери. – Какие, например?

– Например, я должен сделать так, что ему захочется поговорить со мной. – Засовываю еще одну маргаритку за другое ухо. – Если ему станет хотя бы наполовину так же хорошо, как мне, от одного только разговора, то он не захочет расстаться со мной через две недели.

Неожиданно, словно услышав, что мы говорим о нем, Хадсон подбегает к нам. Мы с Джорджем обеспокоенно переглядываемся, но он просто хлопает каждого из нас по плечу, а затем бегом устремляется на другую половину поля. По ходу дела он оборачивается и улыбается несколько глуповатой широкой улыбкой.

– Вперед, чуваки! – кричит он. – Я вас освободил!

Мы трое пожимаем плечами, встаем и бежим к нему. Я заправляю волосы за уши и жду развития событий, стоя рядом с улыбающимся Хадсоном.

– И никакого тебе спасибо? – спрашивает он.

– Спасибо, – послушно благодарю его я.

– Дорогой, ты зря бегал за нами, – произносит Джордж. – В этой игре от нас нет никакого толку.

– Ничего подобного. – Хадсон смотрит прямо на меня. – Знаю, вы будете полезны. Надо только постараться. – Я улыбаюсь ему в ответ, и улыбка выходит у меня тоже немного дурацкой, потому что в моей груди разливается тепло, такое же, что я почувствовал, выпив как-то раз рюмку текилы, и я становлюсь более раскованным и сильным. Никто никогда не считал, что я могу быть хорош для чего-то спортивного. Ведь я театральный ребенок, неженка и едва способен бросить мяч. Даже мой папа сказал, что это не мое, когда мы стали перебрасываться мячом на заднем дворе, а соседи давились от смеха, глядя на нас. И Хадсон, разумеется, может видеть это. Может видеть мои накрашенные ногти и вялые кисти рук, но тем не менее он верит, что у меня все получится, если только я приложу хоть какие-то усилия.

Затем он убегает, а я поворачиваюсь к Джорджу:

– Слышал? Он божественен.

Монтгомери смотрит, как бежит Хадсон.

– Как бы то ни было, зад у него просто великолепный, – говорит он, скрещивая на груди руки.

– Я собираюсь бежать за флагом. – Я закрываю веер и засовываю его в задний карман. – Прикроете меня?

– Что? – недоумевает Джордж.

– Ты чокнулся? – ехидничает Монтгомери, но я, не успев ответить, оказываюсь у разделительной линии поля, уворачиваюсь от членов команды оранжевых, пытающихся осалить меня, и бегу к ярко-оранжевому флагу на вершине холма. И неожиданно понимаю, что МОГУ сделать это, могу сделать все, что захочу. И вот я уже у самого холма, вижу впереди Хадсона и быстро приближаюсь к нему, словно мы собираемся сделать это вместе, собираемся вдвоем захватить флаг, и он оборачивается и улыбается мне.

Я спотыкаюсь и падаю лицом вниз, кто-то салит меня, но Хадсон умудряется завладеть флагом и бежит с ним, пока кому-то не удается остановить и его. Он попадает в «тюрьму» и сидит на траве рядом со мной, улыбающийся, покрытый потом. И пахнет грязью и солнцем.

– Спасибо, что взял их на себя, – говорит он, поднимая кулак. Я понимаю, что должен ударить по нему своим кулаком, что я и делаю, хотя это кажется мне немного глупым.