Марк отпускает меня и выпрямляется.

– Все вернули нам блокноты? Прекрасно. А теперь давайте еще потанцуем. – Он включает музыку, и все опять начинают танцевать. Но я сажусь на кровать, обхватив голову руками, и стараюсь стряхнуть с себя ощущение того, что хотя я знаю – мой план сработает, мне придется подвести многих. Делаю еще один глубокий вдох. «Хадсон стоит того, – напоминаю я себе. – Он стоит всего, с чем мне придется распроститься».

Мне, вообще-то, по фигу лагерные цветовые игры. Те три дня, когда обычные занятия заменяются эстафетным бегом, захватом флага и рисованием плакатов, а бесполезные очки накапливаются, подобно упаковкам от презервативов на лодочной станции. В этом нет ничего веселого. Марк проклинает игры – говорит, три дня без репетиций и издаваемые нами вопли вредят голосовым связкам, и все дело тут в том, что Джоан пытается саботировать его постановки. Лагерь разделяют на две команды – при этом соседи по домику всегда оказываются вместе, дабы между ними не было конфликтов, – и в нынешнем году мы Зеленые. Это не мой любимый цвет, и я не тяготею к зеленой одежде, но все же у меня есть потрясные белые шорты, отделанные зеленой кружевной тесьмой. Плюс черная рубашка. Думаю, этого достаточно, чтобы соответствовать духу команды. И, по крайней мере, я не Оранжевый. Я не знаю, что мог бы надеть в этом случае. Кроме того, Хадсон в нашей команде. И не просто ее рядовой член, а капитан – один из восьмерых ребят, выбранных, чтобы вести в бой свой цвет, в каждой команде по четыре таких капитана. Каждый из них своего рода армейский генерал и чирлидер в одном лице. И Хадсон воспринимает это как миссию, возложенную на него самим Господом Богом. Вот он, стоит на платформе с тремя другими генералами – в ярко-зеленой рубашке поло и совершенно не подходящих к ней шортах цвета хаки. Под глазами у него нарисованы зеленые полосы, будто он подался в футболисты, и он даже опрыскал волосы зеленой пенкой для волос. Он размахивает зеленым флагом и кричит.

– Вперед, ядреные Зеленые, – вопит он вместе с другими генералами. На противоположном конце футбольного поля сияет команда Оранжевых. Еще одна причина радоваться тому, что я не Оранжевый, то, что этот цвет ни с чем не рифмуется.

Джордж сидит справа от меня, он накрашен зелеными тенями для век, на нем комбинезон цвета листвы в золотых звездах. Эшли слева от меня, в черной майке и обрезанных джинсах. Из кармана торчит зеленая бандана, которую ей дал кто-то из вожатых.

– У меня такое чувство, будто мы члены какой-то секты, – жалуется она.

– Мы в армии, – поправляет ее Джордж. – То есть в секте, которая открыто сражается с другой сектой. В отличие от тех, кто ведет тайную войну.

– Это будет интересно, – говорю я, глядя, как Хадсон скачет взад-вперед на платформе. – Как вы думаете, трусы у него тоже зеленые?

– Если у этого парня есть что-то кроме «забавных боксеров» с изображением ломтиков бекона или чего-то в этом роде, я съем собственные трусы, – обещает Джордж. – Хотя, должен заметить, мазки под его глазами сделаны мастерски. Интересно, кто его красил?

– Зеленые плавки, – продолжаю размышлять я вслух. – Буду представлять его в зеленых плавках.

– Как это вульгарно, – содрогается Эшли. – Я не обязана выслушивать твои фантазии.

– Лапонька, ведь именно ты произнесла сегодня пятиминутный монолог о пурпурном бикини Дженис, – напоминаю я.

Эшли тянется к траве и выдергивает несколько травинок. Я же продолжаю наблюдать за Хадсоном.

– До чего он симпатичный. Даже в этом наряде.

– Да, он такой, – соглашается Джордж. – Симпатичный, мужественный, ведущий себя как натурал, как все это ни назови. И он имеет дело только с ему подобными.

– Но я же могу стать таким.

– Рэнди, – вразумляет меня Эшли, – да ладно тебе, ты же носишь женские майки, пользуешься лаком для ногтей и иногда – губной помадой. У тебя длинные волосы и мягкое тело. Я тебя не осуждаю – на мой взгляд, ты идеален. Но даже если вдруг твое поведение уподобится поведению натурала, тебе же придется сменить гардероб, подстричь волосы, сбросить вес, нарастить мускулы…

– Я вполне могу заняться этим, – отвечаю я. – По методу Станиславского.

– А через две недели он порвет с тобой, – стращает меня Джордж. – Поступит так, как поступает с остальными. И потом, даже если ты умудришься за один день превратиться в крутого парня, то ради чего? Ради недели поцелуев и долбежки в яме для арахисового масла на полосе препятствий, прежде чем он забудет, как тебя зовут? – Эта яма расположена под веревочной петлей на полосе препятствий, она достаточно глубока для того, чтобы скрыть два горизонтальных тела, и это любимое место Хадсона для пребывания в горизонтальном положении или под теми углами к горизонтали, которые требуются для ковбойской и собачьей поз.

– На самом деле он не такой, – говорю я, выдернув травинку и вертя ее между пальцами. – То есть он ведет себя именно так, но в нем есть и кое-что еще.

– И как, интересно, ты это понял? Пристально посмотрев ему в глаза?

– Нет. В первый год моего пребывания здесь мы жили с ним в одном домике. Бабушка Хадсона только что умерла, и он плакал во сне, ему снились печальные сны о ней. Однажды я его разбудил, и мы с ним немного поговорили. О его сне. О том, что он помнит о ней. О том, как стать лучшими версиями самих себя. Это был… серьезный разговор. – Я упираюсь взглядом в землю. Я никогда никому не рассказывал прежде о той ночи. Это было важное для меня воспоминание, и я знал, что мои друзья способны разнести его в пух и прах, но они должны понять: Хадсон – не просто сексуальный парень. Он единственный из всех людей может сделать так, что я буду чувствовать себя свободным не только здесь, в безопасности, но и везде, где захочу этого, и пошли на хрен все, кто считает иначе.

– Он хотя бы видел твое лицо?

– Свет был выключен, – говорю я, будто защищаясь. – Но он хороший человек. Просто он никогда не встречал парня, который завоевал бы его внимание надолго и стал бы его настоящим бойфрендом.

– О! – скалит зубы Джордж. – Конечно. И это, разумеется, будешь ты?

– Ага, – киваю я, стараясь убедить в этом вселенную. – Это буду я.

– Мы надерем их оранжевые зады! – кричит тем временем Хадсон. – Знаю, вы думаете, что это всего-навсего эстафета, дурацкие очки за дурацкую игру. И я понимаю вас. Но знаете что? Мы всколыхнем ее. Почему? Да потому что мы лучшие! Мы, квиры, потрясающие ребята! В реальном мире вам говорят, что надо быть такими или сякими, и это оскорбительно, люди обзывают вас как попало, унижают. Говорят, мы не можем победить по определению. Но здесь мы набираемся сил. Здесь мы работаем, чтобы стать такими, какими, по их мнению, мы не являемся. Здесь мы доказываем себе, какие мы крутые, и тогда, выйдя отсюда, мы сможем доказать и всем остальным, что мы крутые, и одержать победу в тех соревнованиях, на которые они нас вызовут! Доказать, что мы можем быть такими, какими хотим быть! Что мы особенные! – Выдавая все это, он на мгновение встречается со мной глазами, и его взгляд столь выразителен, что кажется, он говорит для меня одного. Я могу быть кем только захочу. Я могу сделать все, что пожелаю. – И да, сегодня, возможно, для этого придется бежать с яйцом в ложке и не уронить его, но что с того? Успех здесь предвещает успех там, снаружи, даже если вы просто принимаете участие в глупой эстафете. Так что вперед, покажем им, на что мы способны!

Все ликуют. В том числе и я. Не знаю, может, я становлюсь лучше с ним рядом или же он просто помогает мне осознать, насколько я хорош, но все мои проблемы – что я единственный квир в школе, что у меня нет близких друзей вне лагеря, что мои родители хотя и помогают мне, но относятся как к чужаку, всегда внимательно следят за моими словами или стараются, чтобы никто их не слышал, – все это легко отбрасывается мной, как наряд трансвестита, и неожиданно я оказываюсь новым удивительным супергероем. Квир Рэнди. И когда я ощущаю себя им, единственное, что мне хочется сделать, так это поцеловать Хадсона. Потому что никто больше неспособен вызвать у меня подобные чувства.