— И… что?
— Ничего… Владыка приехал, наорал на них. Прошло. Потом стыдно стало. Половина в город и по соседним деревням разбежалась. Вот такая у нас оперативная обстановка.
— Что-то мы отвлеклись, — после короткой паузы сказал Андрей. — Ладно, ты не большой спец в богословии, да и не это мне важно. Важно то, что ты сделал. Я не спрашиваю как — наверное, это необъяснимо. Но ты хотя бы можешь сказать, что ты чувствовал?
Костя смотрел на него некоторое время, а потом ответил медленно и веско:
— Я чувствовал, что сейчас вот-вот в штаны наложу. Потому что передо мной высокий господин, который нацелился пожрать напоследок, а за моей спиной — пацан пятнадцати лет. И если что, мне варка брать врукопашную, а к этому, поверь, даже в морпехах не готовят. Как мне в голову пришло экзорцизмом заняться — я сам удивляюсь, а молиться я начал с великого перепугу, потому что какие у меня были шансы, ты сам понимаешь.
Андрей улыбнулся, и это не ускользнуло от Костиного внимания.
— Я смотрю, ты уже выводы кое-какие сделал, — сказал священник. — Может, поделишься?
— Насколько я вижу, ты переподчинил свою волю Богу, Он сделал через тебя чудо, после чего ты снова стал собой. Ну, я не в курсе, насколько собой прежним, — я ж тебя раньше не знал. Но, во всяком случае, ты не похож на жизнерадостного зомби, который ходит и распевает псалмы. Ты совершенно нормальный парень, и, если ваш Бог работает именно так, меня это устраивает.
— Так… — Костя посмотрел на него так, как, наверное, смотрел на новобранцев, будучи сержантом. — Это дело нужно разъяснить, но я чего-то не готов… Поэтому на сегодня все. Предлагаю чего-нибудь съесть. Имеются гречка и ковбык.
— Ковбык? — не понял Антон.
— То, что у нас, москалей, называется "зельц", — пояснил Костя.
Постоянной работы для них в селе не оказалось, да и на временную брать чужаков никто особенным желанием не горел, но отец Роман надавил на какие-то рычаги, и через неделю коммуна Хороброва заключила контракт с "Антоном Беспаловым" и "Андреем Новицким" на профилактические противопожарные работы. Необходимо было спилить сухостой в деревне и лесополосах вокруг нее, выкорчевать пни и вывезти валежник.
Начальником их маленькой бригады был дед Тымофий, обладатель маленького трактора "Архар". Функция деда Тымофия сводилась к тому, чтобы привезти работников "на мисце", показать участок работы, после чего расстелить на сухом и теплом месте старое пальто и задремать на нем.
Андрея с Антоном такое положение дел устраивало совершенно. Их никто не торопил, не ставил конкретных сроков и норм выработки, рабочий день начинался около десяти, когда к их дому подъезжал бригадир на "Архаре", и заканчивался, когда они хотели сами. В обед приезжала на велосипеде баба Галя, супруга деда Тымофия, привозила термос с однообразной, но вполне вкусной и сытной пищей — либо картошкой со шкварками, либо варениками с той же картошкой и теми же шкварками. Деду Тымофию она, кроме этого, привозила "норму" — маленькую плоскую фляжку. Иногда к корчевщикам присоединялся Костя — дед Тымофий в таких случаях старался спровадить его до обеда, чтобы не делить "норму" на двоих.
Поначалу шло ни шатко ни валко — Антон неумело обращался с топором и легкой вибропилой, а за цепную пилу ему Андрей и браться не давал; сам же он быстро уставал и начинал задыхаться. Но прошла еще неделя, Андрей окреп, а Антон обнаружил с удивлением, что на корень или сук толщиной в свою руку он тратит теперь не больше четырех ударов топора. Андрей учил, как двигаться, в какой момент прилагать максимальную силу, как концентрироваться, как использовать мгновения для отдыха. В качестве моральной поддержки рассказал исторический анекдот про самурая, которого Цукухара Бокудэн заставил колоть дрова, чтобы отработать силу удара. Ну и другие исторические анекдоты — опять же в основном про самураев.
Антон после такой физической и моральной закалки ложился спать вымотанным и мечтал о воскресенье. А когда оно пришло, ни свет ни заря заявился Костя и поднял юношу, чтобы ехать в храм.
Храм в Конюхах был старый, чуть ли не пятисот лет. Покой царил в его золотых стенах, покой и вековой запах ладана, въевшийся в дерево. Иконы огромными глазами смотрели сквозь прорези окладов. Люди входили торжественные, нарядные, мужчины снимали шапки и медленно крестились, женщины поправляли платки и крестились быстро, но плавно.
Женщин было существенно больше. Где-то две трети.
Пока Антон осматривался, Костя пропал. Потом появился — одетый в красное, шитое золотом, как на старинных картинах. Антон даже не узнал его поначалу.
— Благословенно царствие Отца и Сына и Святого Духа и ныне и присно и во веки веков! — торжественно нараспев провозгласил Костя.
Слуха у него не было совершенно. Он это компенсировал голосом. Если он сейчас добавит "налево, кругом!", подумал Антон, то никто, наверное, даже не удивится…
От этой мысли стало смешно, и Антон закусил губы. Торжественность момента спас хор. "Ами-инь!" — Пять или шесть слаженных женских голосов подлетели к куполу и пролились оттуда золотым дождем.
И тут что-то произошло. Антон не мог этого объяснить даже себе — но он вдруг почувствовал себя… нет, не как дома — потому что дома так себя никогда не чувствовал. Он хотел так чувствовать себя дома — но никогда не получалось, разве что давно-давно, в далеком детстве…
Поэтому он ощутил укол обиды, когда прозвучало:
— Оглашении[3], изыдите!
То есть нет — для него эти слова остались бы в потоке других малопонятных старославянизмов, если бы вокруг не начали шушукаться и оглядываться.
Антон оглянулся тоже и успел увидеть спину Андрея, покидающего храм.
После службы террорист перехватил его у калитки.
— The thing I could never understand is why they have to turn the Holy mass into Beijing opera[4]… — Андрей явно прятался за языковым барьером от местных. Не хотел никого обидеть. Английский у него был хороший, беглый, но почему-то не с русским или там украинским, а с немецким акцентом.
— Ты как здесь оказался?
— Стреляли, — Андрей усмехнулся. Видимо, тут была какая-то шутка, которой Антон не уразумел.
— Привет! — окликнул их Костя, появившийся из-за угла. — Ты чего из храма убежал?
Это снова был прежний Костя — грубоватый, нахрапистый, помятый, с наслаждением смолящий крепкие сигареты и… да, не очень свежепостиранный. Так он что, с самого начала Андрея заметил?
— Но ты сам сказал — "оглашенные, изыдите", или я опять что-то неправильно понял? Было же "изыдите"? То есть я бы пропустил, наверное, но раз уж услышал…
— Не морочь голову. Антон же остался, ты сам видел. Это уже тыщу лет формальность.
Террорист наклонил голову.
— Ты извини, но зачем бы я стал тебе врать? Я, — объяснил он, — не знаю, что у вас формальность, а что нет. А вот правила стараюсь выполнять, потому что себе дороже. Ты же в армии служил — так у нас то же самое, только хуже.
Костя вздохнул. Спокойно.
— Как рука? Разрабатываешь? Скоро вокруг Хороброва ни одного сухого дерева не останется?
— Стараемся.
Они пошли по улице.
— Костя, у Андрея тут вопрос по литургике, — ехидно сказал Антон.
— Какой еще вопрос?
— Ему интересно, обязательно ли превращать богослужение в Пекинскую оперу.
— А в дыню получить ему не интересно?
— А тебе не слабо? — сверкнул глазами Андрей.
— Меня смущает, что ты калека однорукий. Ничего, через недельку оклемаешься, и тогда я тебе припомню.
— Если всю память не пропьешь.
— Я завязал.
— Давно?
— Сегодня. Мужик, ты себе не представляешь, что это такое — просыпаться утром со страшного бодунища и вспоминать, что сегодня воскресенье и тебе идти служить. Все, теперь и навсегда — ничего крепче пива.
— Так ты в монастырь? За пивом?
