Фундаменты здесь белили — больше по традиции, чем от необходимости. А еще, наверное, потому, что известку можно было и дома развести, а краску надо было покупать в городе. И деревья белили тоже — от вредителей, — хотя генмод паразиты сами обходили десятой дорогой. А высокие каменные ограды были, как в Вильшанке, украшены изразцовым кирпичом.

Разве что автобусная остановка оказалась привычной: широкий полукруглый пластиковый колпак со скамейкой. Его белить не стали, незачем. Хотя Антон этого почти ожидал.

И было еще что-то… Разлитое в воздухе.

В будний день улица пустовала — люди в поле, дети учатся. Дом Кости стоял в переулке за автобусной остановкой, а остановка — напротив школы. Школой же было, по словам священника, большое здание под зеленой крышей, между магазином и мостом.

Если бы не ориентиры "магазин" и "мост", они заблудились бы как миленькие — потому что зеленой металлочерепицей был крыт каждый второй дом, а назвать школу "большой"… Антону доводилось бывать и в частных домах поболее. Они свернули в переулок и, лавируя между "минами" коровьих лепешек (видно, сборщик еще не проезжал), отыскали голубую калитку. Андрей постучал, не получил ответа и открыл.

В тени крыльца дремал и всхрапывал во сне довольно большой неопрятный кусок меха. Надписи "Осторожно, злая собака!" нет. Будем считать, что по умолчанию собака добрая.

В Москве крупную собаку завести сложно — не все готовы правильно обращаться со зверьем. В Швейцарии в городах их почти не держали — почему-то это считалось дурным тоном. А здесь разве что коз было больше. Коров — точно меньше. Хотя, если по следам жизнедеятельности судить, их тоже много, только почему-то не видно.

Гости поднялись на крыльцо, Антон постучал, повернул ручку… Собака приоткрыла глаз, зевнула, почесалась и возообновила храп. Точно добрая.

В доме тоже кто-то всхрапывал. Андрей осторожно пошел по коридору — только что пистолет не держал перед собой, как в кино.

В дальней комнате — с той же печатью общей заброшенности, что и в их доме, — ребята обнаружили Костю.

Костя лежал вниз лицом на узкой тахте, свесив до пола мускулистую руку. Трицепс украшала флотская татуировка: в рамке из перевитых лентой дубовых листьев — скопа, в полете выхватывающая рыбу из воды, и надпись: "No redemption!" Андрей усмехнулся. Значит, Шестнадцатая бригада морской пехоты, группа войск "Северо-запад". Интересно, если его сейчас разбудить, он нас сразу пришибет или сначала зубы почистит? И как его будить?

Задача решалась просто — под ногой Антона скрипнула половица. Священник мгновенно оказался в положении сидя и только потом продрал глаза и сказал:

— А, это вы… Который час?

— Э-э… Утро. Как договаривались.

— Значит, если бы не договаривались, была бы ночь? — с тоской спросил Костя.

Он встал с постели, прошлепал в ванную и, судя по звукам, врубил на полную мощность холодную воду.

— Это пиво? Вчерашнее? Не может быть, — прошептал Антон.

Андрей сделал шаг в другую комнату и поманил Антона пальцем.

Войдя, юноша увидел следы застолья — рыбную шелуху и скелеты, пластиковые стаканчики… Антон взял один, понюхал… Нет, не пиво. Хорошо, что Костя не этот, как его, не имам. Или им только вино нельзя, а самогон можно? А вообще-то это плохо. Потому что без причины так не пьют.

В комнате, кроме рыбьей братской могилы, был другой стол — сплошь заваленный печатными книгами и лепестками флеш-памяти. Планшетка, занимавшая почетное место посередине книжной свалки, видала виды и выглядела — а скорее всего, и была — купленной на барахолке.

Шум воды смолк, сменившись шорохом ткани, а потом из ванной вышел Костя, теперь уже в джинсах.

— Так, — сказал он совершенно трезвым голосом. — Я сейчас приберу все это говнище. А вам пока что одно моби поставлю. То есть даже не моби — это плоскостной фильм, старый-престарый. Будем считать это первым уроком. Вы по-английски рубите? Там субы английские.

— Может, я и без субов посмотрю? — предложил Антон. — На каком языке фильм?

— На арамейском. В основном, — сказал Костя, и Антон понял, что он не шутит. Это кто ж снимал на арамейском-то? Реконструкторы какие-нибудь? Сейчас, даже если по университетам всех знатоков собрать, едва на зал наберешь… Что ж это они такие дотошные?

Через пять минут просмотра Антон забыл, что фильм на арамейском и с субтитрами. Через десять минут — что фильм старый и плоскостной. Через полчаса — что фильм. Он забыл обо всем на свете. Его отпустило, только когда фильм закончился. Да уж, сие есть тело Мое…

Он покосился на Андрея — и увидел, что тот сидит, ссутулившись, сжав руки между коленями.

— Я утром на службе в монастыре был, — сказал он, стараясь, чтоб голос звучал ровно. — Я правильно понял, что вот это вот, — он изобразил жест священника, поднимающего Тело, — буквально?

— Правильно, — кивнул Костя. — Вот с того самого инцидента.

— Понятно, — кивнул Андрей и ничего не сказал больше.

Ой, понял Антон. Ой-ой-ой. Убитый учитель и оставшийся в живых ученик. Ночной арест, побои, раны… Тут кто-то, как в старину выражались, смотрел очень свое кино…

Пока они были поглощены сюжетом, Костя успел прибрать, проветрить комнату и даже протереть пол. Сейчас он опять сидел на кровати и, судя по тому, как напряжены были его плечи, чувствовал себя неловко. На что спорим, подумал Антон, он не знает, как катехизировать террористов.

— Вообще-то, — сказал Костя, — я еще никогда раньше никого не катехизировал. Так случилось, что… ну, когда я сюда перебрался, тут все как бы уже в курсе были. Так что если есть вопросы… Задавайте.

Андрей поднял руку, как в школе.

— Мне все-таки нужно понять, что такое вера. И как так выходит, что народы вырезать можно, а на чужую жену смотреть нельзя. Ближнего возлюбить надо, а бросить этого ближнего на съедение, потому что он не уверовал, — пожалуйста. Подожди. — Он наклонил голову. — Я вижу, что действуете вы иначе, — я не слепой. Но ты же взялся объяснять, как оно работает, вот и объясни. Механизм.

Между ними потянулась пауза — как пыльная паутина с дохлыми мухами.

— Механизм-шмеханизм… Где вы раньше были, ребята? — наконец сказал священник. — Год назад — где вы были? Меня только рукоположили, я был такой правильный попик, и голова у меня была полна правильных слов… И считал я, что если даже мне помочь можно, то… В общем, долго объяснять.

— Костя, а можно бестактный вопрос? — встрял Антон.

— Про это? — Костя щелкнул себя по горлу.

— Ну… в общем… да. — Антон сглотнул. — Ты же не всегда так пьешь?

— Это вы, грешники, пьете, — сказал Костя важно. — А мы, святые люди, умерщвляем плоть алкоголем.

А потом сменил тон на человеческий.

— Нервы у меня шалят. Как сюда приехал, так и начали. Я, понимаешь, когда рукополагался, думал — буду жить среди своих, буду… ну сам понимаешь.

— Не понимаю, — сказал Антон.

То есть кое-что он понимал, но, как видно, хотел убедиться. И был уверен, что Костя ответит. Потому и ответит, что мало Антона знает и не рассчитывает затягивать знакомство. "Эффект попутчика".

— Я среди своих, да, — признался Костя. — Только все "свои" — это гарнизон осажденной крепости, дошло? Ты присмотрись тут к людям. Они не просто живут — они ждут. Смерти ждут, очередной свободной охоты, конца света, чего-нибудь… А ждать и догонять — хуже нет. И никогда не знаешь, что раньше рванет, эти, — он мотнул головой куда-то вверх, — или эти. — На этот раз кивок пошел в сторону окна.

— А… как они могут рвануть? — не понял Антон. — Восстание?

— Это вряд ли. Хотя совсем дальше на запад был случай лет двадцать назад… — Костя принялся мять руками затылок, его тень на стене напоминала перекошенную и очень большую бабочку. — А вот представь, год назад всего, километрах в сорока отсюда людям в голову стукнуло, что первого марта Судный день наступит. Есть-пить перестали. Детей кормить, скотину. Саваны шили всем поселком.