— Тупая ты пизда, Ви, я рад, что ты жива, — говорит он. — И не вздумай сдаваться.
К ним наклоняется Панам. Бледная, перепачканная в крови Сола. Если Ви еще и может что-то чувствовать, кроме заполошной ярости, вспыхивающей в ней взрывами, теперь утихающей, то это благодарность. Панам сильная. Она тоже убеждает ее шагать дальше — иначе все это было напрасно. Пинает тело Смэшера, кривит губы в презрительной усмешке. Тело выглядит жалко. И Ви страшно приятно, что это она сотворила.
— Я думала, ты сошла с ума, — выдыхает Панам, подает ей руку. Ви с трудом отрывается от пола, как будто гравитация в комнате нарушена. — Ты была похожа на дьявола, Ви.
Она с трудом дышит. Смутно помнит, как с истошным визгом кинулась прямо на Смэшера, пронзительным и диким, как у раненого зверя. В ней еще обжигающе полыхала обида за Сола, смелого и честного, но пробуждалась другая злость, глубинная, сметающая все. Ви в прыжке выхлестнула «богомолов» и влетела прямо в Смэшера, как дворовая кошка. Терзала его, отскочила, переводя дыхание. А потом отстреливалась, пока он не затих.
— Мне жаль, Панам, — говорит Ви, а перед глазами все плывет. Они шагают вместе к «Микоши», и иногда ей кажется, что это Джонни ее тащит.
Может, так оно и должно было быть. Никакой ответственности, никаких смертей. Только их жгучее отмщение. Их борьба. Но уже поздно жалеть о содеянном.
— Ты же за Сильверхенда мстила, тебе нужно было, — вдруг говорит Панам. — Я понимаю. Я бы за Сола его порвала, но твоя боль… она сильнее.
— Я подумала, нам с ним надо все завершить, — шепчет Ви. — Перед…
Она не говорит «перед смертью», срывается во вспарывающий горло кашель. Цепляется за Панам, ищет взглядом Джонни. Может, ради этого стоило жить. Чтобы умирать со своей семьей.
— Ви, все будет хорошо, — обещает ей или Панам, или Джонни, уже ничего не понять. — Просто подключись. Я буду тебя ждать. Обещаю.
========== 16; башня ==========
Комментарий к 16; башня
квест “аудиенция”
значения аркана: очищение души, разрушение эгоизма, разрушительное начало, трансформация, также необратимый поступок
Пока Ви пробирается по петляющим лестницам, она не может не слушать слова, которые отстраненно чеканит голос, словно бы доносящийся свыше. Он рассказывает про все, что Джонни натворил; как он обрушил башню «Арасаки», как похоронил под развалинами сотни людей, может быть, совсем не повинных в том, что корпа творит с городом — простых сотрудников, лишь пытавшихся выжить.
— Слышу твои мысли, Ви, — насмешливо бросает Джонни мимоходом. — Осуждаешь меня, а? Да плевать, все это ради чего-то большего! Когда башни рушатся, они опадают на головы бедняков, это непреложный закон. Каменных джунглей, блять!
Ей тошно это слушать. Представлять, с каким хладнокровием Джонни обрек столько народу на гибель — это точит, разрушает ее изнутри. Ви не может сосредоточиться на задании и даже едва не промазывает, когда прыгает на голову какому-то солдату «Арасаки», с ожесточением вбивая нож в плохо защищенное горло. Эта сила — ее или Джонни?
— Посмотри, что ты делаешь, — ядовито шипит на нее Джонни, пиная ногой зарезанное тело. Конечно, труп даже не шевелится, но он вкладывает в это слишком много ярости и какой-то неясной обиды, чтобы просто не заметить этот жест. — Убиваешь их, режешь, как овечек, блядь! И ты хочешь сказать, что ты лучше меня? Хватит притворяться белой и пушистой, Ви, мы друг друга стоим!
Ей нужно двигаться дальше; время поджимает. Ви не хочется, чтобы план накрылся из-за ее болтливого воображаемого друга, и она упрямо заставляет себя тащиться вперед, не вслушиваясь в вопли Джонни, раззадоренного этим всем — парадом, неприкрытым торжеством «Арасаки». Умирая, он видел расцветающий над башней взрыв и надеялся, что ненавистная корпа сдохнет в мучениях, как огромный дракон, которому отсекли башку, но — вот она, живет и здравствует. А Джонни — лишь несколько строчек программного кода на щепке.
В ушах потрескивает голос Такэмуры, указывающий ей, куда идти. Сегодня Ви послушная девочка, не хочет спорить с япошкой, потому что она остро чувствует: все висит на волоске. Они залезли во что-то серьезное — если схватят, то не будут церемониться.
— Ты ничуть не лучше меня, — сосредоточенно чеканит Джонни, когда Ви стреляет в охранника; глушитель съедает звук выстрела, тяжелое тело падает, как в замедленной съемке. — Ты никогда себе в этом не признаешься, но тебе нравится убивать, Ви. Иначе ты бы не согласилась на эту работу. Но смотри — ты прижилась, ты так удачно приспособилась! — язвит он. — Из мелкой воровки автомобилей переквалифицировалась в наемную убийцу!
Наверх. Ей нужно забраться выше. Вот здесь перебежать по карнизу, спрыгнуть, чувствуя, как мягко пружинят обновленные импланты на ногах. Задохнуться, чуть не вылетев на врага, заныкаться за ящик, чтобы подождать удобный момент и утащить его в глубокую тень удушающим захватом. Чувствовать, как он дергается, хрипит, ловко провернуть голову — вот так, до хруста. Обмякшее тело Ви затаскивает подальше, чтобы никто не наткнулся. Движения до автоматизма, выученные, идеально подогнанные, будто она вся машина, а не какая-то малая ее часть.
— Какая разница, прикончить несколько тысяч одним махом или растягивать человек по пять в день? — издевается Джонни.
Он не замолкает, как будто сводит ее с ума. Ви уже немного шатает от тревоги, усталости и от адреналина, который сковывает ее, поджигает заживо. Она надеется не упасть на короткой перемычке лестницы, перескакивает. Бежит от голоса Джонни, но тот звучит в ее голове.
Голос замолкает, когда Ви добирается. У нее нет времени смотреть на светопреставление и наслаждаться видом, хотя картины отсюда открываются отличные, на нее вылетает этот гордый мальчишка, что огрызался на Такэмуру. Плохой песик. Ви готова к нападению, предчувствует его, поэтому встречает Оду короткой очередью и тут же отскакивает прочь, избегая взвизгнувших клинков. Сталь шьет воздух, не может угнаться за Ви, перебегающей из угла в угол.
Догонялки утомляют. В руку ложится кривой нож, она подпускает противника поближе, делает вид, что открылась, и коротко взмахивает рукой, посылая нож в плечо. Ода дергается, и Ви жаль, что она не может посмотреть в его лицо. Давай, покажи мне страх, покажи мне ужас. Упоенная схваткой, она кидается в ближний бой, перетекает в знакомую с детства стойку, вторым ножом бьет коротко, отрывисто. Да уж, откуда японскому мальчишке знать, как дерутся на улицах Найт-Сити…
Ода пытается перейти в невидимость, полагается на костюм, но не сбегает, нет, его хваленая самурайская честь вынуждает биться до конца, и разъяренной Ви это только на руку: не для того она медленно взбиралась сюда по лестнице из трупов, чтобы какой-то арасаковский прихвостень сбросил ее. Она бьется как в последний раз. Каждый миг для нее может стать последним.
И Ода как-то понимает, что терять ей нечего, и нож врывается ему между доспехов, жалит в бок. Ви подныривает под дернувшиеся «богомолы», толкает его, наседая всем весом на нож, и противник кричит — почти жалобно. Ви уговаривает себя не улыбаться, но разбитые губы саднят.
Когда Ода лежит перед ней, ожидающий решения, Такэмура не выдерживает. Он молчал, когда Ви превратила благородный поединок в поножовщину, когда она варварски рычала и металась тут с ножичком, но теперь он просит ее. Горо никогда не умоляет, несгибаемый и упрямый, но в этот раз ей в его голосе слышится нечто большее, чем обычное одолжение. Важен ему этот мальчишка. Как и многое, что составляет его память об «Арасаке», которую Такэмура себе выдумал. О чистой, идеальной крепости, которую защищают такие вот рыцари.
— Ну давай, блядь, чего ты ждешь? — наседает Джонни, появляясь напротив. Их разделяет бессознательный киберсамурай, и Ви почему-то страшно смешно от этой ситуации: они с Горо как ебаные ангел и демон на ее плечах.
Джонни готов уничтожить, растоптать, выкорчевать все, на чем написано «Арасака», и ему наплевать, если он случайно отнимет чью-то жизнь.
